К их компании позднее присоединился Гамов, недавно прибывший в Лос-Аламос в качестве консультанта, и талантливый польский математик Стэн Улам. В 1946 и 1947 гг. Улам и англичанин Ж. Л. Так провели несколько необычных и чрезвычайно интересных исследований по термоядерной проблеме. Сюда относились явления, производимые концентрированием ударных волн, образующихся при взрыве полых внутри зарядов. Возникали огромные температуры, пригодные для синтеза. В ходе переговоров в Лос-Аламосе было решено воздействовать на правительство в том направлении, чтобы создать супербомбу в минимальный срок.
Глава 17
Дело совести каждого… (1950-1951)
Ганс Бете всегда славился среди друзей и коллег своим неизменно добродушным юмором и хорошим аппетитом. Он отличался здоровьем, уверенностью в себе и никак не подходил под общепринятое представление об ученом-атомнике. И все же ему пришлось испытать немало мучительных колебаний, когда перед ним встал вопрос, надо ли создавать водородную бомбу.

«С сожалением я должен признать, что во время войны мало уделял этому внимания. Мы считали своим долгом выполнять порученную нам работу, кстати сказать, довольно тяжелую»,- ответил Бете, когда его спросили потом, были ли у него в Лос-Аламосе какие-нибудь колебания и сомнения в связи с созданием атомных бомб. После Хиросимы его отношение к атомной проблеме изменилось. Подобно большинству ученых, он был встревожен ответственностью за свое участие в создании столь ужасного оружия. Как член Вспомогательного комитета ученых-атомников он настаивал на необходимости международного контроля. Вскоре он понял также, что если ученые хотят сохранить свое влияние, то им следует держаться на определенном расстоянии от современной политики.
Бете, сын известного немецкого физиолога, неохотно покидал в 1933 г. свою родину. Из Баден-Бадена, где перед эмиграцией он провел несколько приятных последних дней, он написал полное меланхолии прощальное письмо своему учителю Зоммерфельду. Прибыв в Соединенные Штаты, Бете начал блестящую карьеру, но он часто вспоминал те дни, когда ему приходилось существовать главным образом на скудную стипендию, выхлопотанную его учителем.
Уже после войны Зоммерфельд предлагал ему занять кафедру теоретической физики в Мюнхене (после ухода Зоммерфельда ее занял самый худший из возможных преемников неистовый приверженец «германской физики» некий Мюллер). Бете отказался. Он привык к своему новому отечеству и настолько считал себя американцем, что его уже не привлекал предмет прежних честолюбивых стремлений - профессура в одном из немецких университетов. По его инициативе в Корнелльском университете был создан один из наиболее солидных в Соединенных Штатах институтов ядерной физики. В середине октября 1949 г. в этот храм чистой науки вторгся Теллер - апологет «адской бомбы». Теллер намеревался соблазнить доктора Бете. Он уговаривал его вернуться в Лос-Аламос только на один год, так как его участие в создании нового оружия было, по его мнению, незаменимым.
Бете отлично знал себе цену. Он понимал, что Теллер не просто льстит ему, а что он действительно не может обойтись без него: блестящий коллега очень напоминал одного из тех венгерских авторов бульварных пьесок, чьих превосходных замыслов хватало лишь на величественный первый акт, но которые редко продумывали все до конца. «Теллер… нуждается… в некотором контроле определенного лица, которое в большей степени, чем он, могло бы выделять подлинно научные факты, а также находить и отделять все случайное от правильных идей…». Таково было суждение Бете о своем госте. При этом он отлично представлял себя самого в роли этого «определенного лица».
Когда Теллер убедился, что на Бете не действуют денежные соблазны, он попытался прельстить его несколькими пышными фразами о вероятном характере термоядерных реакций. На Бете, как тот сам признавался, «его идеи произвели очень большое впечатление». Перспектива работы с Теллером, Уламом, Гамовым и, возможно, с Ферми, а также использование значительно усовершенствованных электронных вычислительных машин, которые строжайшим образом резервировались только для военных целей, все это было чрезвычайно привлекательным. От такого исключительного по составу коллектива, несомненно, можно было ожидать новых открытий, полных захватывающего интереса.
И все же Ганс Бете колебался. Он признался Теллеру, что все это кажется ему «полным ужаса: делать еще более мощную бомбу». Позднее Бете вспоминал, что предложение Теллера его глубоко озадачило: «Мне казалось, что создание термоядерного оружия не поможет разрешить ни одной из трудностей. И все же я не был твердо уверен в том, что мне следовало отказаться».
Бете поступил так, как поступают ученые, когда они не в состоянии разрешить какую-нибудь проблему. Прежде чем прийти к окончательному решению, он старался собрать как можно больше фактов, особенно политического и военного характера. Он считал, что лучше всего их можно получить от Оппенгеймера, который, несомненно, мог бы гораздо точнее оценить мировую обстановку, нежели сам Бете, так как работал в одном из секретных правительственных комитетов. Бете связался с ним по телефону. Оппи уже слышал об усилиях Альвареца, Лоуренса и Теллера убедить власти в необходимости изготовления супербомбы, и ему было интересно знать, что думает по этому поводу Бете. Он знал также и о том, что Теллер находился в Итаке для обсуждения того же вопроса.
Оппенгеймер предложил, чтобы они втроем обсудили все это в Принстоне.
Бете сразу же согласился, но Теллер подозревал, что Оппенгеймер будет выступать или против него персонально, или против супербомбы. Теллер казался подавленным. «Я находился под впечатлением, - вспоминал он через несколько лет,- что Оппенгеймер был противником термоядерной бомбы… Мне кажется, я выразил эти опасения Бете, сказав ему: «Мы поедем разговаривать с Оппенгеймером, и после этого вы к нам уже не придете!».
Двумя днями позже Бете и Теллер сидели в директорском кабинете Института перспективных исследований в Принстоне, которым Оппенгеймер руководил с 1947 г. Громадная разница была между этим великолепным помещением с видом на широкие лужайки, окаймленные деревьями во всем разнообразии осенних красок, и похожим на казарму помещением Оппи в Лос-Аламосе, где всем этим троим ученым доводилось ветречаться во время войны. В те дни Оппенгеймер казался своим сотрудникам похожим на энтузиаста, основателя и руководителя этого пионерского поселения на диком Западе. Теперь же он напоминал им английского лорда, принимающего гостей в величественном доме, обставленном с изысканным вкусом. В том же самом здании, всего только через пять дверей от кабинета Оппенгеймера, в скромном, ничем не украшенном помещении работал над теорией структуры унифицированного поля, охватывающей все свойства, присущие гравитации, свету и материи, семидесятилетний Эйнштейн. Он лишь изредка обсуждал научные вопросы с директором Института. Но всякий раз, когда он узнавал из утренней газеты какие-нибудь неприятные для него новости, он звонил по внутреннему телефону Оппенгеймеру и обращался к нему с негодующим вопросом: «Итак, что вы думаете об этом?»
Вопрос, на который Бете, прибыв в Принстон, хотел получить ответ, по сути дела был простым. Но ответа на него он так и не услышал.
Оппенгеймер показал ему и Теллеру письмо, которое только что получил от Джемса Конэнта. «Дядя Джим», как его звали в кругу ученых, был настроен резко против проекта новой бомбы. Он заявлял в своем письме, что если кто-нибудь желает ее создать, то может это сделать только «через его труп». Оппенгеймер, по-видимому, не разделял взглядов
Конэнта, но он не сказал и ничего определенного против них. Он заметил, что если водородную бомбу и придется создавать в Соединенных Штатах, то работа над ней будет проводиться с меньшей секретностью, чем над атомной бомбой. В течение всей беседы он воздерживался от искреннего выражения своего мнения то ли из-за присутствия Теллера, то ли потому, что не хотел влиять на Бете, или же просто потому, что еще не составил собственного мнения. Такой оборот разговора страшно разочаровал Бете; еще до ухода от Оппенгеймера он сказал Теллеру: «Вы можете быть довольны. Я еще не пришел к решению».
Но как только Теллер уехал, сомнения снова начали терзать Бете. Он решил посоветоваться с Виктором Вейсскопфом, своим коллегой и близким другом, которого в Лос-Аламосе звали «Оракулом». С конца войны Вейсскопф решительно уклонялся от всего, что имело отношение к атомному вооружению. В данное время он вел преподавательскую деятельность и считался одним из ведущих специалистов по ядерным проблемам.
Теплым осенним вечером друзья долго бродили, всецело занятые разговором. Вокруг них возвышались деревья; легкий ветерок успокоительно шелестел огненно-красными осенними листьями; мелодично журчал ручеек. Имели ли они право подвергать мир опасности? В 1939 г. Вейсскопф был в одной группе со Сциллардом, которая настойчиво требовала действий. Но теперь он уже по опыту знал, что если кто-нибудь дает солдатам оружие, то вряд ли последние сумеют удержаться от соблазна нажать спусковой крючок.
На следующий день по дороге в Нью-Йорк собеседники продолжали разговор. С ними ехал Джордж Плачек, их общий друг, не только выдающийся физик, но и первоклассный историк, обладавший глубокими познаниями по истории средних веков. Бете впоследствии писал о том выводе, к которому они тогда пришли: «После войны, если бы мы даже и выиграли ее, мир не остался бы таким, он уже не был бы тем миром, который нам хотелось сохранить. Мы лишились бы того, за что стали сражаться».
Борьба Бете со своей совестью окончилась. Ему очень хотелось в тот же вечер вернуться в университет в Итаку, но этот важный разговор заставил его изменить намерения. «По-видимому, будет лучше,- думал он,- если я еще раз поговорю с Теллером сегодня же».
Нелегко было ему найти своего приятеля в огромном городе, но, наконец, он все же разыскал его по телефону. Теллер находился в доме у Льюиса Страусса, единственного из пяти директоров Комиссии по атомной энергии, который одобрял теллеровские планы изготовления супербомбы. «Эдвард,- сказал Бете,- я продумал все до конца. Я все-таки не могу идти с вами».
Утром 29 октября 1949 г. нью-йоркские газеты опубликовали весьма ободряющую статистику: «Смертность в этом городе в настоящее время находится на наиболее низком уровне, чем когда бы то ни было, - заявляли они. - За последние десять лет она упала почти на двадцать пять процентов. Это означает, что пятнадцать тысяч наших сограждан и соседей не были бы сегодня в живых, если бы медицина и гигиена не добились такого прогресса».
Газеты при этом не сообщали, что в тот же день на втором этаже здания Комиссии по атомной энергии проходило заседание, на котором обсуждался вопрос о создании оружия, способного почти в одно мгновение увеличить смертность населения до 80-90 процентов. Лишь около сотни людей в Соединенных Штатах знали, что именно в этот день Генеральная консультативная комиссия, состоящая из девяти ведущих американских ученых, собралась, чтобы принять решение о проблеме супербомбы.
Начиная с 1947 г. Комиссия собиралась через каждые несколько месяцев под председательством Роберта Оппенгеймера. Теперь она собралась, чтобы дать ответ на вопрос, поставленный Лоуренсом, Альварецом, Теллером и Страуссом: «Следует ли Соединенным Штатам безотлагательно начать изготовление термоядерной бомбы?».
Оппенгеймер открыл заседание, изложив суть вопроса, подлежащего обсуждению. Затем он обратился к каждому из присутствовавших членов Комиссии (один из них, Глен Сиборг, в это время находился за границей) с предложением изложить свое мнение. После того как все высказались, он выступил сам. Никто из членов Комиссии не говорил больше пяти или десяти минут. В последующие дни комиссия подготовила и обсудила два доклада. Все пришли к единому мнению, что создание супербомбы, по-видимому, технически осуществимо, но чрезвычайно сложно и неэкономично и к тому же может неблагоприятно отразиться на производстве атомных бомб, изготовлявшихся в разнообразных вариантах и во все возраставшем количестве. Кроме того, члены Комиссии были уверены, что авторитет Соединенных Штатов во всем мире пострадает, если они изготовят такое оружие.
Эту мысль особенно отчетливо выразили Раби и Ферми в совместном меморандуме. В нем говорилось:
«Не существует пределов разрушительной способности нового оружия.
Поэтому оно чрезвычайно опасно для человечества. При всех обстоятельствах его следует рассматривать как зловещее явление. И мы уверены в необходимости выступления президента Соединенных Штатов перед американской общественностью и всем миром. Он должен разъяснить, что, руководствуясь основными принципами морали, мы не считаем возможным быть инициаторами в разработке такого оружия».
Раби и Ферми связывали свой отказ от изготовления бомбы с предложением, чтобы президент мог политически использовать публичный отказ от нее, обратившись к русским с призывом сделать то же. Любое нарушение такого соглашения по вопросу о термоядерном оружии могло бы рассматриваться как оправдание войны.
Остальные шесть членов Комиссии пришли к более осторожному заключению:
«Мы все убеждены, что тем или иным способом можно избежать создания такого оружия. Нежелательно, чтобы Соединенные Штаты выглядели инициатором его разработки. Все мы согласны с тем, что в настоящее время было бы неправильным компрометировать себя решительными действиями по созданию такого оружия. В отказе от разработки супербомбы мы видим единственную возможность предотвратить войну и, таким образом, устранить чувство страха».
Однако «активисты» упрямо продолжали свою кампанию. Они с успехом воздействовали на Воздушные силы и на председателя Объединенного комитета по атомной энергии Конгресса США Брайена Мак-Магона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36