Для них был специально прорублены отверстия в потолке, и их стволы заменяли поддерживающие колонны. И все в доме должно было не противостоять природе, но выявлять и подчеркивать гармонию с ней. Взять, например, нижний зал. Огромная комната с высоким потолком и цельным окном-стеной, выходящим в сторону моря. В углу ее, под корнями дуба, в прорубленном полу, несколько ступенек вели к настоящему роднику. Он вечно журчал, даже в лютую зиму, и его песенки наполняли жизнью, радостью, миром весь дом. Зеленый мох изысканным бордюром соединял цепочку живописных камней, покрытых узорами лишайника, и опоясывал по периметру всю комнату, вплоть до камина. Ах, камин, камин! Ну не самое ли лучшее место это во всем лесном замке? Вытесанный из красного гранита с готическим замком посредине, который венчала голова единорога, А по обеим сторонам массивные, деревянные фигуры. Одна изображала плачущего медведя с опущенной мордой и передней лапой у глаз, другая – мощного вепря, вырывающегося из норы. И когда в пасти камина вспыхивал праздник огня, десятки безумных от веселья саламандр исполняли фантастические танцы, зажигая отблесками сухие кленовые листья, развешанные по стенам вместе с затейливыми корягами.
А против окна, обращенного к лесу, стояло старинное темное зеркало в бронзовой оправе. За стволами отраженных в стекле деревьев скрывался потайной ход вглубь горы. Там, в сумраке известковой пещеры жили сталактиты. Там существовало гулкое эхо, превращавшее простой звук в музыкальную фразу, словно там хранился язык забытой страны или волшебный инструмент, сочиняющий песни. И как мудрые пауки заплетают кружевом паутины тайны углов (не в них ли сходятся и расходятся стены, не в них ли располагаются пресловутые краеугольные камни всего строения), так и в боковых помещениях нижнего этажа висели темные гобелены. Нет, они были темными лишь во мраке вечернего света или хмурой зимней поры, но в иное время, весны или лета, осени или яркого зимнего утра, они расцветали вместе с природой и светили самыми радужными красками. Очарование их околдовывало не прихотливостью настоящего мига, заставляющего распуститься еще нераскрытые почки или бутоны, но скорее чувством времени. Да, в этих гобеленах жило время, существовала тайная кропотливая жизнь тех, чьи пальцы неутомимо сплетали рисунки узоров в единую картину, чье сердце щедро отдавало в молчании свои часы, дни, месяцы и годы бесконечному полотну гобеленов. И вот все оттенки их чувств, мыслей, переживаний впитывались их работой и затем создавали ауру творения. В сочетании с сюжетом эта атмосфера не только возрождала идеалы былых веков, но вещала также о величии человеческого Духа, что ковался вместе с железом оружия и доспехов, но был острее и тверже и одновременно – легче пуха и нежнее цветов. Любовь и преданность, бесстрашие и гордость, честь и устремленность сплетались из волшебной ткани и тепла сердец. И имя им было – грезы.
В верхнем этаже комнаты располагались в трех башенках. Одна узкая лестница, как в извивах раковины, вела к ним и где-то на уровне потолка останавливалась у трех загадочных дверей. Окованные старинной медью, они предлагали входящему выбор. «Налево пойдешь, ничего не найдешь. Направо пойдешь, от счастья уйдешь. Прямо пойдешь, себя обретешь». Одна комната являла собой капитанскую каюту, словно перенесенную сюда с какой-нибудь испанской каравеллы. Вся атрибутика древних навигационных приборов, а также гарпуны, абордажные крючья, заржавленные шпаги вместе с глобусом и картами заполняли пространство. Второе помещение вполне могло соответствовать мансарде алхимика. Колбы, реторты, сушеные травы, коллекции минералов и великое множество мертвых бабочек в стеклянных футлярах. Они, словно в вечном сне, кружились среди фантастических человечков, стоящих на полках. Третья комната, без потолка, была вытянута вверх до самой остроконечной крыши, покрытой красной черепицей. Она предназначалась для музыки. Затейливо инкрустированная фисгармония, небольшая арфа, поблескивающая золотыми отблесками валторна, несколько скрипок и старинные барабаны составляли убранство комнаты. Под карнизом, расчерченным как нотные страницы, висели, неведомо откуда, огромные кованые ключи. Прихотливость их форм позволяла представлять их нотными знаками, по которым, при желании, возможно было прочесть мелодию. Эта мелодия и звучала в сумерках, когда шел дождь и навстречу ему из трубы выползало облако дыма. Оно окутывало башни замка и сгущало кроны деревьев. И сам дом с теплыми желтыми или цветными витражными огоньками окон становился живым существом, этаким маленьким великаном, высунувшим голову из земли, чтобы поглазеть на лесные чудеса и поведать о фантазиях подземных гномов, которые записывали песни родников, подпевали ветрам и ковали сокровища в лунные ночи…
Однако же куда подевался этот белый конь? Кстати, то же самое можно было спросить и про дорогу. Она тоже куда-то подевалась. П??тники прошли уже не одну милю, давно пора было наткнуться на торные пути, ведущие к городу. В конце концов здешние места знакомы с детства и заплутать в них немыслимо. Но вот незадача: ни огней, ни протоптанных дорог, ни строений – лишь туман да следы лошадиных копыт, которые давно свернули с берега в лес.
Вот еще дернула нелегкая поиграть с закрытыми глазами в заклятый мостик. Дурная шутка получилась…
И вот, словно в страшном сне, просвистела стрела над головой и впилась в ствол дерева. Женщина вскрикнула и закрыла лицо руками. Мужчина схватил наперевес толстую палку, на которую опирался, и обернулся назад. Трое вооруженных, закованных в тускло блестевшие доспехи всадников вылетели на поляну и ринулись на путников. Первая, вторая, третья атаки не увенчались успехом – слишком неповоротливы оказались кони и туман изменял расстояние, но сомнений в исходе неравной схватки не было, нападающие не искали добычи… Ими владел демон убийства, и упустить жертв они не собирались.
Ах, этот день, верно, потому он и тянулся бесконечно долго, что был после. дним. Смерть не спешила и поджидала своих избранников в конце пути. Как это ловко получилось: сначала им дали увлечься собственной фантазией, затем за. манили таинственными следами лошадиных копыт и, наконец, здесь в глуши будет поставлена точка их жизни… Вот и палка дала трещину, и отбиваться от трех оборотней стало нечем.
И вдруг! Как часто в душе просыпается отчаянное обращение к Всевышнему, Оно еще не выговорено словами, но сердце уже ударило в набат. Звук его летит, выстраивая мост к Творцу. Порой секунды достаточно для ответа, и он приходит, Появляется это чудесное вдруг. Звучит, как в старинное время охоты или на рыцарских турнирах серебряный голос трубы. Сдвинув кошмар ночного убийства, на поляну вылетает из тумана нечто необыкновенное. То ли белый конь с огромным рогом на голове, то ли воин с копьем, пригнувшийся к коню. Так или иначе, трудно понять. Трещат и ломаются кусты от громадных скачков. Темные всадники тщетно пытаются повернуть прочь и ускользнуть от белого вихря. Жуткий хруст костей, захлебнувшийся крик и мертвая тишина леса, завершающая ужас ночной драмы.
В липком поту и нервной дрожи путники схватились за руки и бросились вперед по тропинке, вглубь леса. Вот крутой подъем, сверкнул огонек над головами, пахнуло теплом и горько-сладким дымом березовых поленьев. Перед беглецами встал из тумана дом, похожий на маленький рыцарский замок. И в нем все было так, как им пригрезилось каких-то несколько часов назад, когда они наткнулись на следы лошадиных копыт. Самое замечательное, что дом оказался не пуст, у него не были хозяева. Вот только сказать с определенностью, кого они встретили, путники не могли. Точно, что там была юная, прекрасная женщина в длинном средневековом платье. Бледное лицо ее светилось божественной улыбкой, какие воспроизводили старые художники на ликах ангелов. Однако вместе с нею был то ли один сказочный единорог, то ли рыцарь и белый конь. Как-то странно, словно во сне, они то раздваивались, то соединялись, и все скрывала какая-то древняя тайна. И всю ночь хозяева пытались поведать о ней, а путники понять их. Звучали одна за другой попытки изъясниться на каком-либо известном языке, пока под утро, под разглядывание гобеленов, под аккомпанемент арфы и пение, история троих не стала ясной до подробностей.
В самом деле, что случилось и с кем? Что за стр?°нная в??треча прошлого и настоящего? Что за смещение эпох и фантазий? А может, и впрямь существует параллельное время, и события текут не только из прошлого в будущее, но и наоборот. В конце тысячелетия, как и в столетьях, случаются такие странн??е вещи, как смещение времен. И понять это едва ли возможно, остается послушать, если не можешь поверить.
В конце тринадцатого столетия король Бриан собирался отметить сразу три события. Первое, – победу над своим давним врагом, герцогом Фердинандом, который столько лет опустошал приграничные области страны. Второе – подготовку к крестовому походу в Святую землю, захваченную сарацинами. И третье – это признание своим сыном пажа Тигмоля. Последнее событие более других занимало короля. Будучи не очень счастлив в браке с королевой Унгильдой, которую ему навязали в государственных интересах, король влюбился во фрейлину из свиты королевы, прекрасную Лигвену. Видя увлеченность Бриана, девушка спросила у своей госпожи позволения покинуть двор. Согласие было дано, и фрейлина скрылась с глаз короля. Несколько лет о ней ничего не было известно, хотя ходили слухи о ее замужестве. Потом ее не стало, а ко двору прибыл ее сын и был взят в пажи. Поначалу король не испытал ничего, кроме досады. Потом, вглядевшись в мальчика, обнаружил в нем поразительное сходство с собою. Конечно, и речи не могло быть, чтобы Тигмоль был его сыном, но эта похожесть на короля свидетельствовала о глубокой любви фрейлины к Бриану. Нося в сердце образ своего возлюбленного, Лигвена передала его своему ребенку. Ситуация осложнялась тем, что королева Унгильда страдала бешеной ревностью, и уже не раз одно подозрение на близость к королю могло отправить невинных женщин в иной мир. Королева знала толк в ядах, а в решительности ее никто не сомневался. Для того были еще и другие основания, кроме ревности. Унгильда стояла на страже прав своего сына, принца Рильда, законного королевского наследника. Меж тем король Бриан проявлял все большую привязанность к Тигмолю. Старая любовь в нем нашла причины к возрождению. Он отыскал портрет Лигвены и поместил в сокровенном уголке своих покоев. Долгие часы и дни проводил в беседах с Тигмолем. Наконец однажды он вызвал королеву Унгильду и потребовал дать клятву не посягать на жизнь или здоровье Тигмоля. В противном случае Бриан угрожал отправить супругу вместе с приближенными на плаху.
– В ваших интересах оставить в покое пажа Тигмоля и заботиться о его безопасности, – закончил король.
Королева вынужденно поклялась, но поинтересовалась, отчего короля так озаботил какой-то паж.
– Просто я люблю этого мальчика и собираюсь признать его собственным сыном.
– Но ведь это не так, и вы не посягнете на права наследника, даже если объявите Тигмоля незаконнорожденным бастардом, – возразила королева.
– Разумеется, – ответил Бриан. – Но я хочу, чтобы у пажа был отец. Бедный король, он не предполагал, даже в своем гневе, до чего коварна была
Унгильда. Если она не могла уничтожить Тигмоля, то ничто не мешало ей избавиться от того, кто ей угрожал. Вскоре после того как Тигмоль был объявлен вторым королевским сыном, стараниями супруги король Бриан был положен на погребальный мрамор, и королева получила соболезнования от съехавшихся вассалов и гостей.
Принц Рильд должен был занять трон, но королева не спешила с коронацией.
– Вы должны как следует насладиться безмятежностью вашей юности, прежде чем возьмете на свои плечи груз государственных забот, – говорила она сыну. Он вполне соглашался с ней и со всем пылом отдался радостям и удовольствиям, которые доставляли ему власть и богатство.
В забвении пролетело почти десятилетие, а он все оставался принцем при старой королеве. Однако, наконец, честолюбие подтолкнуло леность души, и он потребовал трон. Мать попробовала удержаться и посеяла вражду к брату-бастарду, уверяя, что он ищет возможности самому захватить престол. Пока принц не коронован, ему грозят опасности, но как только это случится, в стране может вспыхнуть мятеж. Это был довольно грубый шантаж, и Рильд понимал тайные интриги матери, но решил разом отделаться и от брата, и от Ун-гильды. Тигмоль с отрядом рыцарей был отправлен в войско крестоносцев, шедших в Святую Землю. О старой королеве распустили слухи, что она занедужила и к ее речам и поступкам следует относиться не столь серьезно. В самом деле, давний интерес к ядам перерос на старости лет в страх отравления. Ун-гильда постоянно меняла поваров, ничего не ела в гостях и держала целую когорту рабов, которые должны были пробовать пищу, что готовили для нее. Не мудрено, что принц легко перехватил бразды правления. Однако речь идет в большей мере о бастарде. Отважный и добрый рыцарь, он и не мнил о соперничестве с Рильдом. Двусмысленное положение незаконнорожденного наследника унижало его, и он старался как можно реже бывать при дворе. Поход к Гробу Господню был для него желаем во всех отношениях. Меж тем рать крестоносцев разделилась на части из-за несогласия вождей. В раскаленной пустыне войска изматывались непрерывными стычками вместо одного большого сражения. Армия таяла также от голода и жажды. Бессмысленность похода, наконец, обнаружила себя во всей очевидности, и крестоносцы повернули обратно. Немногим довелось добраться домой. Среди них оказался Тигмоль. Из похода он привез арабского скакуна, который, как утверждали, родился на Святой Земле в канун празднования Рождества. Конь отличался изумительной понятливостью и был предан своему хозяину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43