Начальник московского Охранного отделения, умный, толковый и блестящий жандармский офицер, А П. Мартынов, получил тогда подробную о том информацию и доложил о случившемся исполнявшему временно обязанности градоначальника, полковнику Назанскому. Сам же градоначальник, генерал Шабеко, находился в это время случайно в Петрограде. В Петроград был послан подробный доклад и генералу Шабеко, и в Департамент полиции. В Петрограде доклад был прочитан генералом Курловым, который исполнял обязанности товарища министра Внутренних дел и был как бы правой рукой Протопопова. Генерал Курлов не придал докладу серьезного значения, отнесся к нему иронически и положил на нем резолюцию, что он уже пережил одну революцию, и что новая, подготовляемая революция будет подавлена с таким же успехом, как это было сделано в 1905 году.
Министр Протопопов отнесся к докладу еще более легкомысленно; не обратил на него должного внимания и директор Департамента полиции Васильев Узнав об этом, полковник Мартынов лишь мог пожать плечами.
Таковы были тогда высшие представители министерства Внутренних дел.
Между тем, один из видных общественных деятелей счел своим патриотическим долгом предупредить о задуманном перевороте Дворцового коменданта Воейкова. Он приехал в Могилев и осветил положение дел Воейкову доверительно секретно и довольно подробно. Генерал Воейков был настолько серьезно встревожен всем услышанным, что в тот же вечер отправился с докладом к Государю и доложил о привезенных из Москвы сведениях. Куря папиросу, Государь долго и спокойно слушал Воейкова, а затем вдруг перевел разговор на хозяйственные вопросы, касающиеся Ливадии, там, где Спиридович, и стали говорить о решетке для Ливадийского дворца. Так был пропущен первый, едва ли не самый важный момент по предупреждению задуманного нашими либералами государственного переворота во время 169 войны. Государь был большой фаталист и еще более патриот. По своей глубочайшей моральной честности он не мог поверить, не мог себе представить, чтобы русские серьезные политические деятели пошли бы на заговор, на государственный переворот во время войны. Такое легкомыслие, такое преступление против родины просто не укладывалось в уме Государя.
Позже, после революции, на мой заданный генералу Воейкову вопрос о том, предупреждал ли его тогда Протопопов о задуманном перевороте, Воейков писал мне:
"Официального доклада о задуманном перевороте, о составлении списков Временного Правительства от министерства Внутренних дел, насколько мне помнится, я не получил. Сведения об этом доходили до меня разными путями. Протопопов, при каждом со мной разговоре, клялся, что в моих сведениях нет ничего серьезного, и чтобы я не беспокоился, так как, в случае чего-либо подобного, первый, кто будет знать обо всем от него, буду я".
Таково было поведение легкомысленного, опьяненного властью, уже не совсем психически здорового министра Внутренних дел Протопопова.
Со времени назначения Протопопова министром, влияние Царицы на Государя все более и более усиливалось. Штюрмер и Протопопов втягивали Царицу в дела управления страной. Были и другие министры, которые, льстя Царице, посвящали ее в дела своих министерств. Так поступал иногда адмирал Григорович. Сам Государь в это время уже признавал, что Царица приносит ему большую пользу и является как бы помощницей ему. Она его глаза и уши в столице, во время его отсутствия. Это влияние Царицы и ее, как бы непосредственное участие в разрешении некоторых государственных дел подали некоторым рьяным из ее поклонников мысль, что она может стать, если понадобится, даже регентшей. От лиц самых близких Штюрмеру шел этот слух, причем ссылались на слова самого Штюрмера, а он, дескать, говорил на основании бесед с Императрицей. Сплетне верили, она плыла по Петрограду и неприязнь к Царице все увеличивалась и увеличивалась. Сплетня доходила до иностранных 170 посольств наших союзников и производила самое неблагоприятное впечатление. Имя Штюрмера у них было синонимом германофильства. Это было совершенно не верно, но этому верили упорно. И всё это снова обращалось во вред Царице.
3 октября Царица приехала в Ставку и пробыла там до 12-го, а 18-го Государь приехал в Царское и пробыл до 25 октября. В опасность положения в тылу Государь не верил. Протопопов уверял, что справится со всеми осложнениями. Государь верил ему и был спокоен.
25 октября Государь выехал в Ставку с Наследником. Кроме обычной свиты, Его Величество сопровождали: Вел. Кн. Дмитрий Павлович, граф Шереметев и Н. П. Саблин - самые близкие, любимые люди, которым доверяла Императрица.
27 октября Государь выехал с Наследником в Киев, где жила Императрица Мария Феодоровна и был встречен на вокзале Императрицей и Вел. Князьями Павлом Александровичем и Александром Михайловичем. В Киеве же были Ольга Александровна и Мария Павловна старшая.
Все они относились очень отрицательно к Распутину, все были очень хорошо информированы обо всем том, что делалось в тылу, и потому поездка Государя в Киев интриговала очень многих. Думали, что, может быть, там близкие Государю люди, пользуясь отсутствием Царицы Александры Федоровны, расскажут Государю многое, чего он, как думали, не знает. Генерал Алексеев даже просил Вел. Кн. Георгия Михайловича передать его просьбу Вел. Кн. Александру Михайловичу, дабы тот повлиял на Императрицу-мать, чтобы она посоветовала Государю расстаться со Штюрмером и заменить его другим премьером. Эту же просьбу передал Вел. Кн. Александру Михайловичу один из сопровождавших Государя флигель-адъютантов. Вел. Князь обещал исполнить просьбу. Все взоры императорской семьи, в широком смысле слова, были устремлены на Киев. Царица Александра Федоровна волновалась. Государь пробыл в Киеве два дня. Его Величество смотрел выпускной класс школы прапорщиков и произвел 171 их в офицеры. Как всегда, Государь оказал твердое, но ласковое слово молодежи, напутствуя их на ответственную службу Царю и Родине. Посетил военные училища и несколько лазаретов. Государь посетил лазарет Вел. Кн. Ольги Александровны и дал сестре формальное разрешение на брак с ротмистром Николаем Александровичем Куликовским. Оба дня Государь завтракал и обедал с Императрицей-матерью и проводил с ней вечера в долгих беседах. Царица-мать много сказала тогда Государю и сказала откровенно. Государь писал 30 октября своей супруге о тех беседах так:
"Из Киева я вынес самые лучшие впечатления. Мама была очень добра и ласкова. Мы по вечерам во время игры в пюцль вели долгие разговоры". В этих беседах Царица-бабушка коснулась вопроса о воспитании великих княжон внучек и просила двух старших отпустить погостить к ней в Киев.
30 октября Государь вернулся в Могилев. Слышанное в Киеве от своих близких очень расстроило Государя. Он казался очень нервным, что бывало с ним очень редко.
1 ноября - знаменательная дата того года. Вечером Государь принимал В. К. Николая Михайловича. Под влияние просьб Императрицы-матери и Великих Княгинь Ольги Александровны и Ксении Александровны, чувствуя как бы поддержку их, Великий Князь решился на откровенную щекотливую беседу с Государем. Он откровенно обрисовал Государю положение дел в России, но главным образом коснулся его супруги Александры Федоровны. Великий Князь советовал Государю не поддаваться влиянию Царицы потому, что ее обманывают близкие ей люди и политиканы и потому она, веря им, невольно вводит в заблуждение самого Государя. Он предупреждал Государя, что тот находится накануне больших волнений и даже покушений. При весьма многих и самых разносторонних знакомствах Великого Князя он много знал, но знал в самых общих чертах, и его сведения не заключали ничего конкретного. Он очень волновался, Государь же был совершенно спокоен, ничего не оспаривал и своею любезностью даже поразил Великого 172 Князя. Он предложил курить, а когда у того несколько раз гасла папироска, Государь каждый раз передавал спички, помогал закуривать.
Он распрощался с князем очень приветливо и когда тот вручил ему письмо, в котором излагал все им сказанное, Государь любезно взял его. Он переслал его Царице. Царица была рассержена до крайности. Она припомнила все рассказы о тех пересудах, которые позволял себе В. Князь в яхт-клубе, считала его вредным болтуном, достойным быть высланным в Сибирь.
- "Он воплощение всего злого, - писала Царица в ответ Государю 4 ноября, все преданные люди ненавидят его, даже те, что не особенно к нам расположены, возмущаются им и его речами... Он и Николаша - величайшие мои враги в семье, если не считать черных женщин и Сергея".
Царица показала письмо Распутину и тот сказал по поводу его: - "Не проглянуло нигде милости Божией, ни в одной черте письма, а одно зло, как брат Милюков, как все братья зла..."
В тот же самый день 1 ноября, в Петрограде, лидер Кадетской партии Милюков произнес в Гос. Думе речь, которую позже сам назвал: "штурмовым сигналом". Делая вид, что у него имеются какие-то документы, Милюков резко нападал на правительство и особенно на премьера Штюрмера, оперируя выдержками из немецких газет. Он упоминал имена Протопопова, митрополита Питирима, Манасевича-Мануйлова и Распутина и назвал их придворной партией, благодаря победе которой и был назначен Штюрмер и которая группируется "вокруг молодой царицы". Милюков заявлял, что от Английского посла Бьюкенена он выслушал "тяжеловесное обвинение против того же круга лиц в желании подготовить путь к сепаратному миру". Перечисляя ошибки правительства, Милюков спрашивал неоднократно аудиторию - "Глупость это или измена" и сам, в конце концов, ответил: - "Нет, господа, воля ваша, уже слишком много глупости. Как будто трудно объяснить все это только глупостью".
173 Дума рукоплескала оратору. Со стороны правых неслись крики "клеветник, клеветник", председатель не остановил оратора, а сам оратор на выкрики протестующих правых ответил: - "Я не чувствителен к выражениям Замысловского".
Произнося свою речь, Милюков, конечно, понимал, чего стоят во время войны утверждения немецкой газеты, на которую он ссылался. Он знал что никаких данных на измену кого либо из упоминавшихся им лиц не было. Он клеветал намеренно. И эта клевета с быстротою молнии облетела всю Россию и имела колоссальный успех. Вычеркнутые из официального отчета слова Милюкова были восстановлены в нелегальных изданиях его речи. Листки с полной речью распространялись повсюду.
Монархист депутат Пуришкевич, пользуясь своим санитарным поездом, развозил по фронту целые тюки той речи и развращал ими солдат и офицеров. Все читали об измене, о подготовке сепаратного мира и верили. Правительство как бы молчало. Храбрившийся, что он скрутит революцию, министр Протопопов просто не понял этого первого удара революции. Ни один из шефских полков Государыни не обрушился на клеветника. Таково было общее настроение. Безнаказанность поступка Милюкова лишь окрылила оппозицию и показала ей воочию, что при министре Внутренних Дел Протопопове и при министре Юстиции Макарове все возможно. И кто хотел, тот продолжал работать на революцию.
7 ноября в Ставку приехал с Кавказа В. К. Николай Николаевич. Приехал с братом В. К. Петром Николаевичем. На Кавказе около В. Князя был один из центров самой большой ненависти к Царице. Это отлично знали в Царском Селе. Царица с большим подозрением смотрела на окружающих В. Князя лиц, помня хорошо, какие интриги сплетались около него в прошлом году. Царица была осведомлена, что самые близкие В. Князю лица желают Государю всяческих неудач в надежде, что "общественность" вспомнит бывшего Верховного Главнокомандующего, и обратится к нему.
174 Николай Николаевич имел горячий, и даже резкий откровенный разговор с Государем. Он уговаривал Государя дать ответственное министерство. Он даже предостерегал его, что он может потерять корону. Государь был невозмутимо спокоен, и это только нервировало импульсивного В. Князя. Он, по его собственным словам, старался вывести Государя из терпения, находя что тогда ему будет легче спорить с Государем. Но Государь оставался невозмутимым. Он слушал и только. В. Князь упрекал Государя за то, как мог он в прошлом году усомниться в его верности, как мог поверить, что В. Князь мечтает овладеть престолом. Государь все слушал и только. На другой же день В. Князь уехал обратно на Кавказ. Государь же, сообщая Царице относительно беседы с Николаем Николаевичем, писал: - "До сих пор все разговоры прошли благополучно". Насколько царица была права в своем недоверии к Великому Князю, насколько ее правильно предостерегал ее чуткий женский инстинкт и некоторая осведомленность - увидим ниже.
Царица Александра Федоровна не придала речи Милюкова должного значения. Она посмотрела на нее, как на личный выпад против Штюрмера, и только. А последним она уже давно была недовольна. К тому же он и в министры иностранных дел попал помимо ее и вопреки ее мнению. Протопопов, по-видимому, сам не понимал всего значения происшедшего и укреплял Царицу в ее мнении относительно речи. Но все-таки Царица склонялась к тому, что Штюрмер должен уйти, но раньше, как бы по нездоровью, уехать в отпуск. Государь же взглянул на дело много серьезнее. Он понял, что Штюрмер должен оставить свои должности. Он оказался слаб, как премьер. Надо сильного, с характером человека. За внешнюю политику Государь не беспокоился. Он один, он сам, Государь, и только он направлял всегда русскую политику. И какой бы ни был министр Иностранных Дел, он явится только исполнителем воли Государя. А Государь был самый идейный, самый фанатичный сторонник союза с Францией и Англией. Самый энергичный сторонник продолжения войны до полного и победоносного конца.
175 9 ноября, вызванный в Ставку Штюрмер был принят Государем. Государь обласкал его и объявил об освобождении его от занимаемых должностей. Он представил тогда очень важный доклад по текущему моменту, но он, очевидно, из-за перемен остался незамеченным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30