– Уже! – вставил слово Марк.
– Тогда обзвоните все больницы и морги. Все. Больше ничего не сделаешь, надо только ждать.
– Морги? – еле слышно выдохнула я. Мыслей о том, что могло случиться что-то непоправимое, мне в голову не приходило. До этой минуты. После этой минуты мне стало совсем трудно дышать.
– Подождите, – вдруг миролюбиво попросила девушка-оператор. – Я сейчас посмотрю сводки. Ага, вот. Нет, сегодня ночью не было убито ни одного подростка, который подходил бы под ваше описание.
– А что – другие, другие были? – спросил Андрей.
– Нет. Только разборка в общежитии Института дружбы народов. Но там все живы. Так, чем-то еще я могу вам помочь? – с явственным недовольством поинтересовалась оператор.
– Нет, спасибо, – ответили мы, и Андрей повесил трубку.
Некоторое время все напряженно молчали. Андрей достал сигарету и прикурил. Сигарета была последней, он смял пустую пачку и бросил ее в мусорное ведро.
– Нельзя заранее думать о плохом. Я уверен, что все не так плохо. В сводках ничего нет, значит, он просто где-то отсиживается, – уверенно и бодро проговорил Марк.
Но на этот раз он не убедил никого. Даже меня.
– Надо звонить, – устало выдохнула я.
– Куда? – повернулся ко мне Андрей. Он переживал так же, как и я. Ближе бывшего мужа в эту минуту для меня никого не было. Боюсь, что и Марк это понимал.
– В больницы. О боже! – Я прикусила кулак и ушла в гостиную. За справочником. Я вдруг почувствовала такую невыносимую усталость и нежелание делать хоть какие-то дальнейшие шаги. Неопределенность, висевшая над нами вот уже больше двенадцати часов, измотала меня. Выносить это и дальше было невозможно. Немыслимо. Я держала толстый справочник в руках, стояла посреди комнаты, напротив своей плазмы, и не могла найти в себе силы, чтобы оторвать ноги от пола.
Зачем жизнь так сложна и непредсказуема? Почему нет каких-то простых и надежных рецептов, инструкций, позволяющих сделать ее легче. Или пусть не легче, но хотя бы более прогнозируемой. Я не хочу больше сюрпризов. Я не хочу лучшей доли, богатства, любви, счастья или чего-нибудь еще. Я больше ни к чему не стремлюсь. Мне хочется только сесть на диван и плакать, всхлипывать и причитать тоненьким голоском: только бы с ним все было хорошо. Только бы с ним все было хорошо. После разговора с милицией я осознала, что теперь, разбив наше прошлое, мы рискуем потерять самое дорогое, что у нас есть. Нашего сына. Ради этого разве стоило жить?
– Давай я, – попросил Марк, неслышно подойдя ко мне из коридора. Я обернулась, дернулась и встретилась с ним глазами.
– Что-то мне совсем плохо, – пожаловалась я.
– Ты не спала всю ночь, нервничаешь – это совершенно понятно. Дай мне справочник. Думаю, тебе самой не стоит этим заниматься. Может, тебе стоит выпить снотворного? – предложил он.
Я подумала, что сейчас уснуть и оборвать эту невыносимую муку ожидания было бы очень даже здорово. Но я не могла покинуть реальный мир, пока не будет ясно, что с моим сыном.
– Нет, я пока держусь, – отказалась я.
– Ну, как знаешь. Только все равно полежи и отдохни. Хочешь, я буду говорить при тебе, чтобы ты ничего не пропустила?
– Да, спасибо, – согласилась я.
Действительно, это был самый лучший вариант. Я лежала, укрыв ноги пледом, положив голову на маленькую подушку, и смотрела на Марка, а он в это время методично обзванивал справочные московских больниц. Отмечал те, где номер занят и те, где просто не взяли трубку. Его спокойный негромкий голос убаюкивал меня, и, хотя я совершенно не могла спать, мне стало почти хорошо. Его усталое лицо – как я его любила, до сих пор, через все эти годы. Разве это возможно? Седые волосы. Боже, мы же уже знакомы столько лет! Его острые плечи, немного угловатая походка слишком худого человека – как же я могла жить без него? И как я буду жить без него дальше? Когда все кончится и он уедет. Я смотрела на него сквозь опущенные ресницы и думала о том, что в другое время и в другом месте мы могли бы быть очень счастливы.
Андрей нам не мешал. Кажется, Марк попросил его дать мне отдохнуть. Я слышала, как Андрей ходит по кухне, а иногда шаги стихали. Наверное, он садился на диван. Я слышала, как он с мобильника разговаривал со своей новой женой. Разговор был коротким, деловым, Андрей раздавал инструкции и указания. Совсем как когда-то мне. Но я не люблю, когда мне указывают, что делать. Есть масса женщин, которым это даже нравится – но только не мне.
Я – сама себе голова, и в этом наша с ним самая большая проблема. Андрею всегда было важно оставаться главным. А Марк просто незримо стоял рядом, глядя на меня как на диковинную заморскую птицу. Всегда только смотрел, никогда не пытаясь ничего во мне менять. Ему ни с чем во мне не надо было смиряться, потому что я была нужна ему именно такой, какая я есть. И он, от кончиков своих дорогих ботинок до носа с горбинкой, тоже был нужен мне именно таким. Вместе со своим холодным расчетливым умом и самоконтролем, которого так не хватало мне. Марк был здесь, только протяни руку. Но я не решалась, я только смотрела, как он сосредоточенно выполняет свою работу. Ищет моего сына.
– Да, Михаил Демидов, пятнадцати лет. Да? Что, в каком отделении? Да, я подожду! – громче, чем за весь этот час, воскликнул он.
Я дернулась и села на диване.
– Что? Где он? Куда ты звонишь? – спросила я.
Тут же в комнату влетел Андрей, видимо, тоже услышал наши голоса.
– Это институт Склифосовского, справочная. Ничего больше не знаю, – зажав трубку ладонью, пояснил Марк. – Да, я на линии. Что? Ушибы? Он в сознании? Подождите, а куда нам подъехать? Понятно.
– Что там? Что? – закричали мы с Андреем, как только Марк повесил трубку.
Он посмотрел на нас немного растерянным взглядом и сказал:
– Кажется, он в хирургии. Мне ничего толком не сказали, только то, что утром к ним поступил Михаил Андреевич Демидов, пятнадцати лет. Какие-то ушибы чего-то. Я в этом не разбираюсь.
– Но он жив? – сжав зубы, спросил Андрей.
– Да. Он жив, – кивнул Марк, и все мы, не сговариваясь, одновременно бросились к выходу.

Глава 4
МИШКИНА ВЕРСИЯ

Материнское сердце – вещун. Это относится ко всем матерям без исключения независимо от того, что они сами думают о своей интуиции. Вот я, например, всю сознательную жизнь была закоренелой материалисткой. Привыкнув еще в институте все решать по формулам, я не могла понять, что такое – слушаться своего сердца. Так и получилось, что все пятнадцать лет жизни с Андреем я смотрела на наш брак сквозь призму рациональной логики. Почему-то я не спрашивала себя: «Что ты, собственно, чувствуешь?» Потому что ответ, исходящий из сердца, мог быть недостоверным. И правда, как можно доверять сердцу, которое столько лет говорило, что Андрей – самый лучший, а потом вдруг взяло и начало кричать, что ему хочется бежать от него на край света. Поэтому много лет я задавалась совсем другими вопросами.
«Имею ли я моральное право не любить Андрея?»
«Разве я могу разлюбить его сейчас, когда его жизнь так трудна?»
«Замирать от счастья, когда рядом Марк, – разве это допустимо?»
«Могу ли я дать понять Андрею, что он тоже должен что-то делать для моего счастья?»
И на все эти вопросы я последовательно отвечала: нет, нет, нет. С точки зрения логики, я должна любить своего мужа, поддерживать и прощать его. Так что, если сердцу надо что-то другое, не буду его слушать, и все. Пока я в состоянии выдавить из себя «я люблю тебя, дорогой, конечно же», все не так плохо.
Однако сейчас, когда где-то далеко на больничной кровати лежал мой единственный сын, мое сердце стонало и кричало от боли, а я больше не могла его не слышать. Оно кричало слишком громко. От этого крика можно было сойти с ума. То же самое было со мной, когда умирала моя мама. Врачи говорили мне что-то, обнадеживали, рассказывали о статистике, по которой выходило, что все еще может быть хорошо. А я уже все знала. Мне не надо было даже смотреть на нее, чтобы все знать. Хотя я сидела и держала ее за руку, пока не почувствовала, что все тело затекло от неподвижной позы. Единственное еле уловимое движение жизни – мама чуть заметно сжимала мои пальцы. Потом пропало и это. Я знала, что это жизнь, что ничего нельзя изменить или исправить и что это нормально, – так будет со всеми. Но это все – доводы разума, а что-то животное внутри меня, что-то инстинктивное, на уровне подсознания, умирало вместе с ней.
Узы крови связывают нас гораздо сильнее, чем мы думаем. Мы можем не жить вместе, можем даже годами не общаться или даже ненавидеть друг друга. Но кровь будет подавать нам знаки, отстукивать по невидимому телеграфу самое важное. Надо только на минуточку закрыть глаза и перестать думать. И сразу все встает на свои места, и становится ясно – пришло мамино время и это придется как-то пережить. Потому что теперь мы уже всегда будем одни, мы уже следующие в этом списке жизни. Да, а раз так, то зачем тратить время на всякую ерунду и врать себе? Я не люблю Андрея. И дело не в том, что он плохой, а Марк хороший. Или в том, что я такая негодяйка. И вообще, дело ни в чем. Просто я уже давно его не люблю. А жить с тем, кого не любишь, – что может быть хуже. Конечно, от такой пытки начнешь его ненавидеть. Что в этом странного?
Я всем сердцем чувствовала, что с моим сыном что-то случилось. И рядом с этим чувством не выживало никакое другое. Любовь к мужчинам, муки совести, жизненные планы – все это сгорало и разлеталось по ветру, когда я думала, что с моим сыном произошло что-то непоправимое. От одной этой мысли мне хотелось кричать и бегом бежать на проспект Мира. Но бежать бегом – я не могла и поэтому ехала на машине.
– Не нервничай. Хочешь, я поведу? – поинтересовался Марк. Я нервно застучала кулаком по рулю.
– И что, от этого рассосется пробка?
– Ладно, только будь осторожна, – отстал он.
Юго-Западную и проспект Мира разделяет слишком большое расстояние, путь слишком долог, чтобы я была в состоянии его вынести.
– Почему в справочных они ни хрена не знают? Может, позвонить еще раз? – спросил Андрей. Он сидел на заднем сиденье моего «Форда», я видела его в зеркале заднего вида. Его лицо было перекошено от страха. Наверное, так же, как и мое. Сейчас мы были с ним как близнецы. Голос крови нашептывал нам одно и то же.
– У них есть только запись, которая делается при поступлении. Может, это еще и не наш Миша. Мало ли? Давайте сначала доедем, а потом будем паниковать, – разумно предложил Марк.
– Так мы будем ехать до вечера, – истерила я. Хотя в целом трафик был таким же, как обычно. И если обычно этот маршрут можно было преодолеть за полтора-два часа, то и сегодня это должно было быть так же. Просто для нас сегодня каждая минута шла за три. Нет сильнее страха, чем страх о благополучии детей.
– Сверни на Косыгина, – вдруг как-то по-деловому скомандовал Андрей. Я посмотрела в зеркало. Он что-то пристально разглядывал.
– Ты нашел карту?
– Да. Сейчас будет поворот налево, под стрелку. Поверни.
– Хорошо, – покорно кивнула я.
Что-что, а командовать в экстремальной ситуации Андрей умел всегда. Интересно, почему все-таки его жизнь сложилась таким образом, а не иным? Иногда, в те редкие моменты, когда я позволяла слышать голос сердца, оно давало мне ответ на этот вопрос.
И он был более чем странным, этот ответ. «Каждый человек должен как можно больше отдавать. Каждый должен растратить себя без остатка, не считаясь и ничего не выгадывая, – говорило мне сердце. – И только тому, кто умеет отдавать, сторицей возвращается все. Таков закон».
– Но Андрей столько работал! Столько учился, писал диссертации. Почему же ему не вернулось?
– Потому что отдавать – это другое. Когда нам было тяжело, он должен был встать и начать зарабатывать. Должен был плюнуть на свое великое будущее и заняться семьей, сыном. А не бросать все на меня. Тогда, может быть, его великое будущее не прошло бы мимо него.
– Да, все верно. И все же я считаю, что во мне говорит обиженная женщина. Ведь изначально все было обговорено. Андрей работает для науки, я – для него. И что в итоге? Он протирает штаны на кафедре, выпивает по выходным (и не только) и хранит свои диссертации на дальней полке книжного шкафа. А я – я делаю то, о чем всегда мечтала. Я принимаю решения, разрабатываю сложные конструкции, занимаюсь тем, что считается самым прогрессивным в современной промышленности. Сращиваю технологический процесс и высокие технологии. Получаю большие деньги наконец. Может, мое сердце говорило правильно? Может, надо было сказать Андрею: «Пошли к черту свою маму с ее великими амбициями, своди сына в зоопарк. Устройся к частникам, займись тем, что принесет доход»?
Может, не надо было так ревностно оберегать его место в умирающей российской науке? Тогда он не полетел бы в небытие вместе с ней?
Кто же знает? В каждый момент времени мы сами решаем, что слушать, – голос логики, как правило, сухой и обманчивый. Или голос сердца, который говорит тихо, еле слышно и никогда не дает никаких гарантий. Но он говорит только правду.
Мы подъехали к институту. Надо же, все-таки как запустило государство нашу медицину. Даже такой известный институт, как Склифосовского, и тот пришел в полнейший упадок. Финансирования нет ни на что. Кроме ремонта дворцов на Рублевке, конечно.
– Демидов? Сейчас. Когда поступил? – привычно листала журнал старушка в не очень белом халате.
– Сегодня, – ответил Марк. Голос дрожал даже у него. Наверное, это сказалась бессонная ночь и бесконечная беготня по району.
– Ага. Вот, Вторая Травма.
– Нам говорили, что Хирургия? – переспросила я. Бабуся еще что-то посмотрела.
– Нет, Вторая Травма. Покупайте бахилы. Пять рублей. Вы все пойдете?
– Если можно, – кивнула я, покосившись на Марка. А что, он-то в принципе тут ни при чем. Может, он и не хочет туда идти.
– Все пойдем, – твердо сказал он и аккуратно натянул поверх своих красивых (и все еще чистых, как ни удивительно) ботинок синие бахилы из дешевого полиэтилена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26