»
«Лето, как ни странно, — писала Малин в своем дневнике, — кончается всегда слишком быстро!»
Не успели Мелькерсоны опомниться, как их первое лето на Сальткроке уже пролетело и настало время возвращаться домой.
— Какая несусветная чушь, — сказал Никлас. — Почему занятия в школе должны начинаться как раз посреди каникул? Папа, ты не мог бы написать в школьное ведомство и попросить их раз и навсегда покончить с этой ерундой?
Мелькер покачал головой.
— Школьное ведомство непреклонно в своих решениях, — сказал он, — и ничего не остается, как подчиниться.
"Совсем недавно мы приехали сюда, — писала Малин в дневнике, — и уже пора со всем расставаться, как это ни грустно. Пелле — со своим кроликом и земляничными полянками; Юхану и Никласу — со своими хижинами, удочками, скалами, откуда они так ловко ныряли в море, с останками затонувшего корабля; папе — со своим прозрачным на рассвете заливом, яликом и столяровой усадьбой. А мне? С чем предстоит расстаться мне? С летними лужайками, яблонями и грибными местами. Неприметными уединенными тропками в лесу. Тишиной по вечерам… Больше не придется сидеть на крыльце и любоваться млечным путем, который отражается в темной глади залива, не придется купаться ночью, когда над головой небо озаряется вспышками звезд и засыпать на чердаке под колыбельную песнь прибоя. Да, грустно. И еще люди, которые стали нашими друзьями. О, как мне будет их недоставать!
На прощанье мы устроим пир на весь мир, это папина мысль, и сейчас я ломаю голову, чем бы всех повкуснее угостить. Запеченный окунь по рецепту Мелькера, наверное, с этого надо начать. Потом пойдет копченая салака, грибной омлет и, может, маленькие аппетитные тефтельки. Торт со взбитыми сливками и кофе…"
Мелькер безудержно радовался предстоящему празднику. Ему хотелось завершить его фейерверком, «последним, аккордом» уходящего лета, как он утверждал. Но Малин воспротивилась этому, потому что хорошо помнила, чем кончился праздник по случаю улова раков, когда Мелькер умудрился взорвать все петарды зараз.
— Последний аккорд лета, да, это совсем неплохо, — сказала Малин. — Но больше никаких фейерверков здесь не будет. Пусть зарубцуются раны от прежнего.
Торт со взбитыми сливками куда более спокойный «аккорд лета», решила она, и торт подали в столяровой усадьбе теплым августовским воскресеньем, когда фьорд был как зеркало и все было «сверхлетним», как утверждал Никлас.
Пелле, Чёрвен и Стина сидели на крыльце Столярова дома, а Малин угощала их тортом, пока они не наелись досыта. Пелле с удовольствием съел торт, но все же, как и Мелькер, считал, что фейерверк был бы куда интереснее.
— А если бы папа взорвался? У него бы загорелись волосы, и воздушная волна понесла бы его к Заячьей шхере, — сказала Малин. — Неужели вам не понравился торт?
— Малин, знаешь что, — сказала Чёрвен, — он до чертиков вкусный, просто во рту тает.
— Ой-ой-ой, — покачала головой Малин, — мне бы больше понравилось, если бы ты просто сказала, что он вкусный.
— Не-е, тогда бы вышло, что я говорю о хрустящих хлебцах, — ответила Чёрвен.
Сёдерман выпил три чашки кофе, хотя знал, что после кофе у него урчит в животе, но раз Малин уезжает от него, надо же хоть чем-то утешиться, уверял он.
— Если бы это помогло, я бы выпил целую лоханку, — сказал Бьёрн и протянул Малин чашку. Глаза его были печальны, и Малин избегала смотреть в его сторону.
— Обычно с дачниками у нас по-другому, — сказал Ниссе. — Мы радуемся, когда они приезжают, но особенно — когда уезжают. А вот без Мелькерсонов Столярова усадьба в самом деле осиротеет.
— Но вы непременно вернетесь сюда следующим летом, это точно, — сказала Мэрта.
И тут Мелькера осенило:
— А почему бы нам не справить рождество в столяровой усадьбе? Ха-ха-ха, ну кто самый предусмотрительный на свете, как не Мелькер Мелькерсон! Я ведь на всякий случай снял дачу на целый год.
Дети испустили радостный вопль, а Малин тотчас обернулась к Мэрте с Ниссе и спросила:
— А можно? Неужто можно прожить в Столяровой усадьбе в лютую зимнюю стужу?
— Отчего ж нельзя, если начать топить дом с середины октября, — ответил Ниссе.
Мелькер тут же заявил, что ни к чему столяровой усадьбе простаивать без пользы, раз уж за аренду все равно заплачено. Хочешь сполна получить все удовольствия за свои денежки, справляй рождество в столяровой усадьбе, даже если дело кончится тем, что отморозишь уши. Он схватил Чёрвен в охапку и закружил с ней по комнате.
— Хей-хоп-ура, хей-хоп-ура! В сочельник все будут плясать до утра! — запел он. — Впрочем, не только в сочельник, но и нынче в час разлуки, — добавил Мелькер, — а не пройдет и нескольких месяцев, как мы встретимся снова.
— Пусть вокруг будут только веселые лица… слышишь, что я сказал, Боцман? — прикрикнул он, потому что вид у Боцмана был печальнее, чем обычно.
— Малин, отдай ему остаток торта, может, он повеселеет! Но Боцман съел торт с непоколебимо печальным видом.
— Хотя он, все равно думает, что торт до чертиков вкусный, я-то знаю, — сказала Чёрвен.
Пелле сидел на крыльце, подперев голову руками. Вид у него был такой же мрачный, как и у Боцмана. Все кончается: торт со взбитыми сливками, лето, а может, и сама жизнь, кто знает!
Но маленький кусочек торта, как ни странно, все-таки не доели. После пиршества блюдо из-под торта забыли, на радость осам, на столе в саду. «Счастливицы, — думал Пелле, — они останутся в столяровом доме, ведь маленьким осам не надо ехать в город и ходить в школу, такая уж у них райская жизнь».
Однако кусочек торта осам не достался. Чёрвен увидела его и прогнала ос. Три кусочка она съела раньше, но этот, с маленькой алой розочкой из марципана, казался еще аппетитнее, и у Чёрвен даже слюнки потекли. Она оглянулась в поисках Малин, потому что не привыкла ничего брать без спроса, но Малин куда-то исчезла вместе с Бьёрном, и дяди Мелькера было тоже не видать. Больше не у кого было спросить, а в любую минуту мог кто-нибудь прийти, увидеть кусочек торта и соблазниться им. Нужно было спешить. Тогда Чёрвен сложила ладошки и взмолилась:
— Боженька, можно я возьму кусочек торта?
И сама себе ответила таким низким басом, на какой только была способна.
— Доедай на здоровье!
После чего торту пришел конец! Празднику конец! И лету конец!.. Разве не так?
Нет, лето, конечно, не кончилось из-за того, что Мелькерсоны уехали с острова. Настали теплые сентябрьские деньки, когда по-прежнему жужжали шмели и порхали бабочки. Потом пришел октябрь, тихий и прозрачный, как горный хрусталь, и рыбачьи сараи у причала так отчетливо отражались в воде, что непонятно было, где сами сараи, а где их отражение. Но Чёрвен хорошо разбиралась в этом и объясняла Боцману:
— То, что в воде вверх тормашками, это тоже сараи, только для русалок. Понятно? Туда они заплывают и оттуда выплывают и играют там целые дни.
А в сараях, которые не были вверх тормашками, Чёрвен играла в прятки с Боцманом. Без него ей было бы совсем одиноко, ведь Тедди и Фредди каждый день уходили в школу, а Пелле и Стина жили далеко-далеко в Стокгольме, где ей еще не довелось побывать и о котором она так мало знала. Но у нее был Боцман, а кроме того, ее дни были заполнены необычными и удивительными играми ребенка, который один растет среди взрослых. Грустить ей было некогда.
С каждым днем осенняя мгла все больше сгущалась над Сальткрокой и ее обитателями. Кое-где в окнах скупо мерцали по вечерам огоньки. Они были редкими звездочками света в черной, как сажа, тьме. Так далеко на островах в открытом море отваживались жить немногие. И когда над островами спускалась мгла, вокруг домов бушевали осенние штормы, а волны яростно бились о причалы и рыбачьи сараи, кое— кому случалось призадуматься, стоит ли вообще человеку селиться так далеко в море, хотя в душе-то они знали, что жить они смогут только здесь и нигде больше.
Пароход из города приходил теперь на остров лишь раз в неделю. На нем не было ни дачников, ни пассажиров — одна команда, но Ниссе Гранквист продолжал получать свои товары. Он по-прежнему регулярно выходил на пристань встречать пароход. И Чёрвен стояла там рядом с Боцманом в любую погоду, хотя порой случалось, что пароход причаливал в кромешной тьме, и Пелле на борту, конечно, не было.
Но он присылал письма, этот Пелле, так как пошел в школу у себя в Стокгольме и уже мог писать печатными буквами. Писал он, правда, не Чёрвен, а Йокке. После того как Фредди прочитывала ей письмо, Чёрвен приходилось идти к Йокке в хлев Янсона и пересказывать кролику все, что там было написано.
«Милый мой Йокке, — писал Пелле, — КРИПИСЬ, КРИПИСЬ, Я СКОРО ПРИЕДУ!»
Проснувшись как-то утром, Чёрвен увидела, что лужи, в которых она еще вчера плескалась, замерзли. Во дворе она долго развлекалась, продавливая каблучком ледяную корку. На другой день лед окреп: становилось все холоднее и холоднее, а однажды ночью застыл и фьорд.
— Никогда еще так рано не бывало ледостава, — сказала Мэрта.
Путь во льду прокладывал ледокол. Десять часов подряд крошил он ледяные глыбы, пока добирался до шхер на взморье.
И вот, наконец, настал сочельник. В витрине лавки Гранквистов появились рождественские гномы, и жители островов толпились у прилавка, закупая к празднику вяленую треску, рождественские окорока, кофе и елочные свечи.
У Тедди и Фредди начались каникулы, и они помогали в лавке. Чёрвен путалась у всех под ногами.
— Всего считанные дни остались до сочельника, — жаловалась она, — а я еще не научилась шевелить ушами!
Последнее время она частенько навещала Сёдермана, и он внушил ей, что рождественский гном особенно любит тех, кто умеет шевелить ушами… Да это ведь совсем просто, уверял Сёдерман. Сам он владел этим искусством в совершенстве, но теперь уезжал в Стокгольм встречать рождество вместе со Стиной и беспокоился, что, когда в сочельник явится рождественский гном, на Сальткроке некому будет шевелить ушами.
— Ты будешь меня замещать, — сказал Сёдерман.
За три дня до сочельника к острову подошел по каналу во льду обледеневший пароход «Сальткрока I» с семьей Мелькерсонов на борту. Стоя на палубе у поручней, они пытались сквозь мокрый снег и зимние сумерки разглядеть свой летний остров. Сейчас он предстал перед ними белый и тихий, окутанный снегом и скованный льдом, по-зимнему прекрасный и удивительно незнакомый, с заснеженными крышами рыбачьих сараев и пустынными причалами, где больше не покачивались пришвартованные лодки и мотоботы. Неужто это и в самом деле их летний остров? Его было не узнать.
И вот меж заиндевелых яблонь они разглядели дом столяра, из трубы которого поднимался дым; у Мелькера на глазах выступили слезы.
— Такое чувство, словно домой приехали! — сказал он.
На льду у самого канала стоял Ниссе Гранквист. Навстречу Мелькерсонам мчались во весь дух на финских санках Тедди и Фредди. Тут же подкатили янсоновы сани со стариком Сёдерманом. На облучке за кучера восседал сам дядя Янсон, а сзади на полозьях пристроилась зайцем Чёрвен. Нежный перезвон бубенчиков донесся до Мелькерсонов, и Пелле почувствовал, как сжалось у него сердце. Наступал сочельник, и он свидится с Йокке, скоро, совсем скоро они встретятся. И Боцман… тот тоже бежал к ним по льду, виляя хвостом. Пелле просиял, увидев его. Он не замечал даже Чёрвен, которая махала руками и кричала. Он видел только Боцмана.
— Все иначе, чем летом, — в этом Юхан и Никлас были единодушны. Понятно, это не относилось к Тедди и Фредди. Они, как и летом, шумели, кричали, каркали как вороны и, к счастью, остались прежними, а что до всего прочего, то мальчики будто попали в другой мир. Ни Юхану, ни Никласу и в голову не приходило, что люди могут постоянно жить в этой заснеженной ледяной пустыне, отрезанные и отрешенные от всего мира. Чудесная здешняя зима была для них на редкость необычна, она как нельзя лучше подходила для будущих приключений и забав.
Пароход стоял теперь неподвижно в канале, так как к пристани он подойти не мог. Чтобы попасть на берег, надо было спуститься по трапу на лед.
— Наконец-то добрались до Северного полюса! — воскликнул Юхан. — Участники экспедиции высаживаются.
Он первым спустился на лед, а все остальные последовали за ним. Тут они увидели Бьёрна, перебиравшегося по другому трапу, перекинутому через канал во льду. То был неустойчивый и рискованный мостик, которым обычно пользовались жители Норсунда, когда хотели попасть на Сальткроку. Верно, на Сальткроке у Бьёрна было сегодня важное дело.
— Ты чего притопал, стряслось что-нибудь? — лукаво спросил его Сёдерман.
Но Бьёрн не ответил, он увидел Малин.
— Хей-хоп-ура, хей-хоп-ура, в сочельник все будут плясать до утра! — запел Мелькер и схватил Чёрвен за руку, но она вырвалась, так как хотела идти вместе с Пелле, а для этого ей следовало поторопиться.
Пелле так спешил, что успел поздороваться только с Боцманом. Он покатился по льду к пристани, потом припустил без оглядки по улице. Чёрвен не могла угнаться за ним. Она сердито закричала, чтобы он остановился, но увидела лишь, как пляшущая кисточка его вязаной шапочки скрылась в сумерках далеко впереди.
Правда, она знала, где его искать.
— Йокке, миленький мой Йокке! Видишь, я вернулся к тебе, — шептал Пелле.
Когда Чёрвен вошла в янсонов хлев, Пелле сидел в обнимку с кроликом. В сумерках она с трудом различала его, но зато хорошо слышала, как он шептался с кроликом, словно Йокке был человек.
— Пелле, угадай, что я умею делать? — живо спросила Чёрвен. — Я умею шевелить ушами.
Но Пелле не слышал ее. Он продолжал разговаривать с Йокке, и ей пришлось повторить одно и то же трижды, прежде чем он ответил.
— Давай посмотрю, — откликнулся он, наконец.
Чёрвен встала к окну, где чуть брезжил скуповатый свет, и начала демонстрировать свое уменье. Она старалась вовсю, делала отчаянные гримасы и потом спросила с надеждой:
— Выходит?
— Не-е, — протянул Пелле.
Он вообще не понимал, зачем ей понадобилось шевелить ушами, но Чёрвен объяснила, что рождественский гном особенно любит тех, кто умеет это делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30