«Я так и знала, что этим кончится».
Вениамин Александрович безуспешно пытался весь оставшийся день успокоить дочь, но Вера оставалась безутешной.
– Помилуй, Вера, что такое на тебя нашло? Ведь ты дружна с Ольгой Николаевной! – Он гладил ее по голове.
– Это ровным счетом ничего не значит! Разве она может быть вместо мамы?
Разве вообще кто-нибудь может быть на ее месте! – захлебывалась слезами дочь.
– Родная, ты сто раз права, лучше Тамарочки нет и не будет никого! Но пойми, дитя, я еще молод, и это естественно, что я решил жениться второй раз. К тому же твои братья еще малы, за ними нужен догляд, да и дому требуется хозяйка, а то все кувырком!
– Зачем для этого тебе жениться? – Вера вырвалась из его объятий. – Я буду следить за мальчиками, мисс Томпсон мне поможет, я буду вести хозяйство, я научусь!
– Но ведь я влюблен, мне хочется, чтобы. Ольга была моей женой. Попозже ты поймешь меня.
– Нет, нет, я не потерплю ее на месте мамы! Неужели тебе не хватает нас, нашей любви, обязательно нужен еще кто-то?!
– Дитя, так устроен мир. Ты привыкнешь, нам всем будет очень хорошо!
– Я не останусь с вами, я попрошу бабушку позволить мне жить у нее.
– Что ж, ты сама приняла такое решение! – ответил разочарованный отец.
Он заперся у себя в кабинете, пытался засесть за рукопись, но работа не ладилась .
Следующее испытание явилось в виде Агриппины Марковны. Оля не видела ее со смерти Тамары Георгиевны и удивилась, застав столь нежданную гостью в своем доме. Судя по всему, она пребывала тут давно, и вместе с Николаем Алексеевичем они многое успели обсудить.
– Вот и Оля! Хорошо, что ты застала нашу гостью и сама можешь услышать все из ее уст. В противном случае ты бы мне не поверила и сказала бы, что я возвожу напраслину на твоего избранника. – Доктор торопливо поднялся навстречу дочери.
Оля почувствовала, как внутри нее все сжалось. Тем не менее она любезно поприветствовала старую женщину, заметив про себя, что та не изменилась за прошедший год.
– Что такого особенного я должна узнать? – Оля расположилась на диване рядом с отцом.
Агриппина Марковна, сидевшая в кресле напротив, вздохнула.
– Знаю, что про себя думаешь! Злобная старуха всегда ненавидела своего зятя и продолжает ненавидеть, строя ему козни в ею новом браке. Так ведь?
Оля смутилась.
– Только я не со зла пришла рассказать вам правду. Нет во мне никакого зла, есть только боль и горечь за свое дитя, которое я так рано потеряла. Как страшно пережить своего ребенка! До сих пор не могу смириться с тем, что она в сырой земле, а я, старый гриб, все ползаю, копчу небо! – Агриппина Марковна подавила выступившие слезы и продолжила:
– А вот если бы не он, разлюбезный мой зятек, глядишь, жизнь моей Тамары пошла бы по-другому, и не отправилась бы она в расцвете сил в могилу!
– Но как может Вениамин Александрович быть повинен в болезни своей жены? – с вызовом спросила Оля, которой этот разговор становился неприятным.
– А так, что он заел ее жизнь, выпил ее по капельке! Как он ревновал ее! Как завидовал ее успеху, постоянно сравнивая со своим Потому-то он и решил запереть жену в доме, наплодить детей, чтобы она шагу из дома сделать не могла, чтобы красота ее увяла, чтобы ее забыли в театре, не приглашали сниматься в кино. И ведь достиг же своей цели! – Старуха хлопнула себя по коленям.
– Я думаю, вы преувеличиваете, – заметила Оля, но собеседница не обратила внимания на ее слова.
– Подумать только, почти каждый год то роды, то неудачная беременность.
И всякий раз все тяжелее и мучительнее.
Так остановись, уйми свою похоть, ведь видишь, как дается жене каждый ребеночек! Говорили ему доктора, что нельзя ей больше, угробит это ее, так и вышло!
Ведь я правильно понимаю, доктор?
– Да, вероятно, так и получилось, – промямлил Миронов, – но в таких деликатных вещах человек пока не властен, все в воли Бога!
Ему было неловко, что с его девочкой беседуют о подобных материях.
– Вам неприятно слушать мои откровения, но кто же еще расскажет вам, что ваш кумир соткан из злого эгоизма, самолюбования. Что душа его холодна, он пуст, как выпитый бокал, ему нечего дать ни вам, ни детям!
– Ну это вы уж слишком! – рассердившись, Оля встала и отошла к окну. – Позвольте мне самой сделать выводы о характере моего будущего мужа!
– Сделаешь, сделаешь! И вспомнишь меня, старую! – Горская махнула рукой. – Только некоторые вещи вы, доктор, вероятно, углядели и теперь.
– Что вы имеете в виду? – насторожился Николай Алексеевич.
– А то, что Вениамин любит к рюмочке прикладываться, да так, что порой себя не помнит!
– Вы хотите сказать, что известный на всю страну писатель – горький пьяница? – Оля даже ножкой топнула от обиды за жениха. – Но ведь это было бы известно давно и всем!
– К слову сказать, я подозревал нечто подобное, – тихо заметил Миронов.
Оля растерялась. В какой-то момент и в ее сознание закралось подобное подозрение, но оно быстро рассеялось, ведь совсем пьяным она не видела его никогда. Да и что страшного от одной-двух рюмок водки за обедом?
– Закроется у себя в кабинете и пьет, а все говорит, что работает. А потом не выходит сутками, пока не проспится. – Агриппина Марковна с сожалением глядела на девушку.
– Но что вы хотите от творческого человека, если роман не получается, да еще жена умирает! – Оля заплакала.
– Да, тут есть правда. Может, и так.
Может, с тобой ему лучше жить будет. Дай Бог, чтобы у вас все сложилось и получилось! – неожиданно миролюбиво произнесла старая женщина. – Я только порадуюсь, ведь при тебе будут мои внуки! Ведь я оттого пришла, что не посторонний я теперь для тебя человек, будешь растить детей моей Тамары! Люби их, не обижай, и Бог тебя не обидит! Если нужно, я помогу, чем могу.
Совесть моя теперь чиста, не упрекнете потом меня, Николай Алексеевич, что сокрыла от вас подноготную. Вот и решайте, как вам быть. А Ольга ваша мне по душе, чистая и светлая, я за деток спокойна теперь, не пропадут! Прощайте, храни вас Господь!
С этими словами она поднялась и тяжело, но с достоинством, двинулась к дверям. Доктор как вежливый хозяин поспешил проводить гостью, дочь же его осталась недвижима.
Нет, это все не правда. А даже если и правда – тогда что? Ровным счетом ничего, потому что она любит Извекова больше жизни и он любит ее. Они непременно будут счастливы, как же иначе?
Глава 20
Трофимов стоял в церкви и страдал.
Обряд шел своим чередом. Публика шушукалась, разглядывая невесту. Большинству гостей она понравилась, хотя, конечно, невозможно было и сравнивать с божественной Горской. Оля превзошла самое себя. В жизни она не была так хороша, как в день свадьбы перед алтарем. Впрочем, это участь всех невест. Пленять, восхищать, заставлять жениха трепетать и родню утирать слезы. Николай Алексеевич крепился, но глаза его пребывали на мокром месте. Вот бы мать порадовалась за дочку! Выйти замуж за известного писателя, кумира Петербурга! Впрочем, как жаль Бореньку Трофимова! Золотой был бы для Оленьки муж! А с этим, Бог его знает, как еще все сложится! Да еще чужие дети! Нет, как слепа оказалась дочь, не увидеть такого чувства Трофимова! И ведь набрался мужества, пришел, бедняга, за колонной стоит, чуть не плачет!
Трофимов, притаившийся в укромном углу церкви, и впрямь готов был разрыдаться. Одевшись, как и подобает на свадьбу, с цветком в петлице, он мысленно представлял себя на месте счастливца Извекова. Вот он дрогнувшим голосом отвечает на вопрос священника, потом едва слышен голосок Оли. Вот жених надевает на маленький пальчик в шелковой перчатке заветное колечко, которое теперь навеки связывает их в одно целое. Вот поднимает прозрачную фату, целует нежные губы. Все, свершилось! Оля принадлежит другому, не ему! Невыносимо, немыслимо! Еще утром он уповал на чудо. Вдруг в церкви пожар, или нигилисты бомбу бросят, и чрезвычайное положение введут, или жених до смерти заболеет, или Оленька образумится! И зачем он приехал сюда душу рвать? Сидел бы в кабаке да водку пил, заливал горе.
Подойти к молодым и пожелать семейного счастья не решился, духу не хватило.
Зачем портить новобрачным настроение в такой день своей кислой физиономией?
Однако проводил невесту горящим взором, когда молодожены двинулись из храма. Зазвонили колокола. Оля проплыла мимо в облаке фаты, под которой пряталась высокая прическа из завитых и взбитых светлых волос. Ее глаза сияли, она вся излучала восторг и счастье. Окружающие смотрели на нее с умилением. «Вот так выглядит счастье!» – подумал про себя Трофимов и с этими мыслями вышел на паперть.
– Боря, дорогой, все-таки пришел! – раздался рядом радостно удивленный голос доктора Миронова.
– Поздравляю вас, Николай Алексеевич, с бракосочетанием вашей дочери! – сдержанно поклонился Трофимов своему учителю.
– Да, голубчик, да! Понимаю, вам нелегко! – Миронов, во фраке и с белым галстуком, похлопал его по плечу. – Но что делать? Может, оно и к лучшему? Впрочем, к чему загадывать, поживем, увидим! Вы когда покидаете нас?
Миронов прекрасно знал, когда уезжает его ученик, потому как сам много способствовал этой поездке. И Борис знал, что доктор знает дату отъезда. Но обоим было так неловко, так нехорошо друг с другом, и надо было о чем-то говорить, а говорить не хотелось.
– Послезавтра еду. Паспорт уже выправил, бумаги собраны, с квартирной хозяйкой рассчитался, нанес последние визиты. Вот этот визит на Олину свадьбу, можно сказать, самый последний.
– Как прибудете на место, оглядитесь, обустроитесь, тотчас пишите! Подробно, с деталями, мне все интересно, все важно! – с излишней горячностью воскликнул Николай Алексеевич.
– Обещаю, – коротко кивнул головой Трофимов.
Новобрачные между тем сели в нарядную карету, украшенную гирляндами и лентами. Гости поспешили занять свои места в торжественной процессии.
– Ох, надо и мне поторопиться, а то без меня уедут! – засмеялся доктор, глядя, как за краем белоснежного платья дочери захлопнулась дверца кареты. – Ну прощайте, дружок! Желаю удачи! Бог даст, свидимся!
Они пожали друг другу руки, и Трофимов остался на паперти один. Только теперь он почувствовал, что на улице холодно. Он поежился, застегнул пальто, поднял воротник, надел шапку. Опять подумал об Ольге. Господи, неужели он теперь обречен думать о ней всегда, постоянно, во всякие мгновения своей жизни?
…Новобрачные после свадьбы уехали за границу. Мальчики, повзрослевшие и попритихшие от таких кардинальных перемен, остались на попечении мисс Томпсон. Вера, как и грозилась, переселилась к бабушке. Она раскаялась в своем решении, вызванным мимолетной вспышкой злобы, но отступить не хотела из-за детского упрямства. Перебравшись вместе с книгами, куклами, нарядными побрякушками, ворохом одежды и белья на новое место, она поняла, что жить ей в этом доме, хоть и у родной бабки, придется непросто.
Старуха Горская проживала в конце Малой Морской улицы в собственном доме, таком же старом, как и она сама. Этот дом принадлежал родителям покойного мужа. После замужества дочери Агриппина Марковна населила его приживалками, наперсницами, бедными родственницами, коих за много лет завелось в этих комнатах Бог знает сколько. Вера не брала себе за труд запоминать их имена. Все они кормились с барского стола, и каждой было предписано определенное занятие. Читать вслух книгу с выражением, придыханием и завыванием в нужных местах. Вдевать нитки в иголки. Кормить, чесать и всячески обихаживать дюжину кошек. Точить сломанные карандаши, которыми хозяйка вела подсчет расходов. Следить за горничной, чтобы не стащила чего в комнатах, за кухаркой, чтоб не украла хозяйский сахар, он нынче дорог, за дворником, чтоб экономно жег дрова, и вообще следить за всяким и каждым. Приносить новости с улицы. Иногда просматривать газеты. Словом, масса важных и полезных поручений.
Хозяйка жила в достатке, но замкнуто, ограничивая общение семьей дочери и старыми знакомыми. Вездесущие журналисты после смерти богини пытались пробраться в святая святых – ее девичью светелку, вытянуть из несчастной матери подробности прошедшей юности Тамары.
Но получили суровую отповедь и были изгнаны раз и навсегда.
Вера надеялась, что бабушка поселит ее в комнате покойной матери, что она окажется среди ее вещей, но ей досталась маленькая комнатушка, где она с трудом разместилась сама и расположила свое добро.
Первые дни Вера ходила по дому и, хотя она тут бывала не раз, открывала его заново, все закутки и уголки. Приживалки, подобные большим серым мышам, пугали Веру. Какая ужасная и жалкая участь!
А ведь они тоже когда-то были молоды, быть может, красивы, полны надежд! Бабушку девушка боялась и почитала. Она с детства наводила на детей страх своими грозными речами. Позже она научилась понимать, что за этим, как ни странно, плещется любовь, море любви к ненаглядной Тамарочке, Вере и братьям.
Все было непривычно. Уклад жизни, какой-то неспешный, сонный. Обстановка комнат, старая, но крепкая мебель, диваны и кресла, покрытые чехлами. Непонятные запахи, то ли пыли, то ли старости.
Особенно чуждыми оказались звуки. Если в родном доме постоянно слышались голоса детей, взрослых, музыка, рояль или патефон, разговоры многочисленных гостей, хриплая трель телефона, то тут – тишина, шарканье стоптанных туфель, скрип половиц, изредка брань в кухне, хлопанье форточки, и снова тишина. Первые дни, пока Вера привыкала, Агриппина Марковна все говорила с ней, без конца посылала к ней горничную, заставляла подолгу сидеть около себя, полагая, что тем самым скрасит и облегчит девушке перемену дома. Потом Вера оказалась предоставлена сама себе, правда, в ограниченных пределах.
– Ты уж, милая, не сердись, но из дому я тебя одну пускать не могу. Гувернантки теперь нет, лакеи и горничная в летах, чтоб за тобой бегать. Так что будешь со мной выезжать, – заявила Горская внучке, когда та пожелала пройтись прогуляться.
Вера смирилась безропотно и довольствовалась открытой форточкой и поездкой в древнем рыдване за покупками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28