Прима театра Саломея Берг потеряла голову в первый же миг, как только увидела литератора.
– Послушайте, Нелидов, – она высунулась из своей гримерной и поманила Феликса. Тот нехотя подчинился. – Послушайте, Феликс, вы гений! Вы талант! Я обожаю ваши пьесы! Я обожаю вас!
Актриса широко раскрыла длинные худые руки, покрытые цветастой шалью, и махала ими, точно архангел Гавриил.
– Благодарю вас, Саломея! – Феликс сдержанно улыбнулся. – Я ценю ваши комплименты.
– Нет, вы не поняли меня! – Саломея сделала решительный шаг по направлению к собеседнику. – Я не говорю вам комплиментов, я говорю вам о своей любви к вам.
– Разумеется, как всякий человек, имеющий поклонников своего таланта, я полагаю, что возможны некоторые литературные преувеличения… – Феликс быстро окинул небольшое помещение взглядом, готовясь к стремительному отступлению и бегству.
Саломея засмеялась и запахнула на себе шаль. Феликсу был чрезвычайно неприятен весь этот разговор и тон, который он находил несколько балаганным. Он грустно смотрел на женщину и не пытался даже казаться хоть немного вежливым или галантным. Саломея не относилась к красавицам театрального Петербурга. Она была слишком худа, очень высока, злые языки говорили, что она производит впечатление костистой рыбы. Ее лицо почти всегда имело болезненно бледный вид, а запавшие глаза с темными кругами усугубляли впечатление о ней как о человеке, которому не-долго осталось жить. При этом она говорила резким голосом, часто со срывающимися интонациями, так что казалось, что она вот-вот разрыдается. Однако все эти на первый взгляд не очень привлекательные черты на сцене становились ее главным козырем, основой ее таланта, рисунка ее роли. Саломее прекрасно удавались роли роковых возлюбленных, носительниц зла, погубивших свою душу. А уж роли в страшных и мистических произведениях Нелидова как будто для нее и были написаны. Рандлевский попал в точку, соединив два таланта – писателя и актрисы.
Саломея просто жила в образе. Она грезила новой ролью. Но ее чувство к Нелидову оказалось не просто восторгом почитателя, а именно страстным чувством женщины, которая потеряла голову от любви настолько, что перестала замечать неприличность своего поведения. После их разговора в гримерной, который закончился стремительным бегством Феликса, Саломея каждый день и во всеуслышание заявляла о том, что он – смысл ее жизни. Коллеги по актерскому цеху усмехались и относили подобное поведение на счет сценической эксцентричности примы.
– Мадемуазель Берг без ума от тебя. – Рандлевский небрежно бросил шляпу на стол и присел рядом с Феликсом. – Она мне все уши прожужжала о своей любви к тебе.
– Это все пустое, друг мой. Пускай себе, – отмахнулся Нелидов. – До нее ли мне теперь. Кому как не тебе знать.
– Именно об этом я и пришел поговорить. – Рандлевский осторожно прикоснулся к руке товарища. – Мне кажется, что тебе не следует никому, понимаешь, совсем никому рассказывать о том, что с тобой случилось в Германии. Я думаю, будет только полезнее для тебя и безопаснее, повторяю, безопаснее, если ты не будешь посвящать собеседников в тайны своей семейной жизни и рассказывать им, что был дважды женат и дважды стал вдовцом. А уж о том, при каких обстоятельствах это произошло, и подавно.
Феликс побледнел и откинулся на спинку стула.
– Но, помилуй, тем самым я как бы для себя соглашусь с мнимой причастностью к смерти Греты и Фриды. Но я не могу этого признать, признать того, чего не может быть!
– Полно, не горячись. Тебя никто не заставляет ничего признавать. Я только говорю тебе, как всякий нормальный человек, всякая женщина может относиться к знакомому, который за три года похоронил две жены! И обеих в расцвете лет! К чему тебе интерес полиции, Феликс?
– Но ведь…
– Кроме твоего дяди, меня и тебя в Петербурге не знает никто, а Германия – бог знает где! Дядя не будет рассказывать, да и некому слушать в его-то глуши. На меня же ты можешь положиться совершенно. Я тебя не выдам никогда, хоть пытай меня, хоть режь.
И Рандлевский с еще большим усилием пожал руку Нелидову.
– Не знаю. Но может быть, ты и прав. – Феликс осторожно высвободил руку и потер запястье.
Между тем все было готово к премьере. Театр лихорадило. Саломея так волновалась, что на время оставила Нелидова в покое и если и обращалась к нему, то только как к автору. Феликс накануне не мог заснуть и забылся только наутро. А с утра он уже находился в театре, где бледный и нервный Рандлевский давал последние указания рабочим по сцене. Что ж, оставалось дожить до вечера, а там – либо пан, либо пропал.
Вечером, когда подняли занавес и действие началось, Нелидов, сплошь покрытый липким потом, простоял весь спектакль за кулисами. Мимо него проносились актеры, он слышал реплики со сцены, видел губы суфлера, его пару раз толкнули сценические рабочие, тащившие реквизит, но он не чувствовал ничего. Ничего, кроме дыхания зала. Поначалу ему показалось, что публика воспринимает увиденное с холодным недоумением. Потом легкая изморозь ужаса и оторопи охватила зрителей. И оцепенение. Оцепенение, которое взорвалось овациями и рукоплесканиями. Стонами и криками. Триумф! Победа! Свершилось!
– Феликс! Голубчик! Это же нам, нам такая буря! Да очнись же ты, чудак ты эдакий! – Рандлевский тряс товарища и буквально вытолкнул его на сцену.
Недели через три, когда эйфория от удачной премьеры поутихла, газеты перестали хвалить и ругать, а актеры трястись как в лихорадке, Саломея опять приступила к осаде неприступной крепости. Она совершенно справедливо полагала, что значительная часть триумфа принадлежит ей, что только благодаря ее талантливой игре пьеса была воспринята так горячо. Нелидов не отрицал выдающейся роли актрисы в реализации его автор-ского замысла, но в свою очередь не видел в этом обстоятельстве повода говорить об иных чувствах, нежели как о любви к театру. Однажды упорной Саломее удалось заставить Нелидова подняться к ней в квартиру под предлогом подвернутой ноги. Когда мадемуазель Берг выходила из ландо, она неловко ступила на тротуар, подвернула ногу и не могла подняться на третий этаж. Феликсу, который сопровождал приму после спектакля и позд-него ужина в ресторане, ничего не оставалось делать, как предложить свою помощь.
Нелидов еще не успел толком оглядеться в квартире, как нетерпеливая Саломея пошла в наступление.
– Неужели вы так слепы и глухи, Нелидов? Я не поверю в вашу бесчувственность, это притворство, иначе вы были бы не способны на творчество, такое творчество! – последние слова Саломея произнесла с особым ударением.
– Я вовсе не слеп и не глух, как вы изволили выразиться, сударыня. Но я полагаю, что, как всякий человек, я имею право на интимность своих чувств. Вы вбили себе в голову блажь, прихоть, вы пожелали моей любви, как жареного поросенка в ресторане или бокал шампанского. Отчего вам не приходит на ум, что я не хочу этой любви, что я, если угодно, вообще не желаю ничьей любви!
Феликс хотел казаться нарочито грубым, так, чтобы обиженная Саломея раз и навсегда отказалась от своей пагубной идеи. А то, что она пагубная, Нелидов не сомневался.
Получив такой немыслимо грубый ответ, мадемуазель Берг на некоторое время потеряла дар речи. Она в жизни не слышала ничего подобного в свой адрес и никак не могла представить, что пылкие объяснения в любви могут закончиться для нее сущим унижением. Сначала она побледнела от гнева. Потом краска стыда бросилась ей в лицо. Быстрыми шагами Саломея подошла к окну и распахнула его. Свежий ветер и легкий ночной мороз ударили в разгоряченные лица собеседников.
– Вы мне не верите. Вы думаете, что мои слова – просто кривлянье, актерское позерство? Ну так знайте, если вы не услышите меня, то я услышу трубы архангела Гавриила! – И она выразительно посмотрела вниз. – Я не могу жить без вашей любви, Феликс, и это не пустые слова захме-левшей женщины!
Для пущей убедительности Саломея даже попыталась тотчас же забраться на подоконник, но не смогла сразу одолеть высоту, мешало слишком узкое шелковое платье. Не самая подходящая одежда для самоубийства.
Когда она обернулась, то ее поразил вид Нелидова. Его лицо стало землистого оттенка, он судорожно глотнул и едва произнес:
– Прошу вас, дорогая, вы слишком устали сегодня и очень возбуждены. Успокойтесь, я приеду завтра утром, и мы все обсудим. Все будет, как вы пожелаете.
Саломея слова не могла вымолвить. Нелидов чмокнул ее в лоб и поспешно удалился.
Когда, шатаясь от пережитого, без сил, он вернулся к себе домой и прошел в кабинет, то первым делом открыл начатую рукопись. Сказка о женщине, превратившейся в птицу.
На следующий день, едва забрезжил рассвет, в передней раздался нетерпеливый звонок. Явился Нелидов. Саломея приняла его в одном пеньюаре, с растрепанными волосами и вытаращенными от изумления глазами. Феликс явился во фраке, в белом жилете и с белым галстуком. Волосы его были аккуратно напомажены, и вокруг распространялся густой аромат его одеколона.
– Друг мой, вы сошли с ума? В такую рань и в таком виде? – едва пролепетала хозяйка.
– Вы удивлены? – холодно возразил Нелидов. – Странно, вчера вы были настроены более чем пылко. Или вы уже передумали?
– Передумала? Что передумала? – продолжала удивляться Саломея, еще не отошедшая от сладких сновидений.
– Как что? Выходить за меня замуж! Вчера вы изволили выразить свое желание более чем недву-смысленно. Нынче поутру я явился сделать вам официальное предложение руки и сердца. – И гость выразительно поправил нарядный галстук.
– Но, Феликс!.. – едва вскрикнула Саломея.
– Стало быть, вы не передумали? Отлично! – он решительно прошелся по комнате. – Тогда, я полагаю, будет справедливым учесть и мои пожелания к данному событию. Я желаю, чтобы наше бракосочетание совершилось тотчас же. Сегодня же. Немедля! – Нелидов с такой силой развернулся на каблуках, что пол застонал под его ногами.
– Но как же? Это невозможно! А свадебный банкет, гости, мое платье, наконец! – всплеснула руками мадемуазель Берг.
– Рано поутру я заезжал в небольшую церковь на окраине и договорился о скромном венчании. Церковный сторож пойдет за свидетеля. А платье, – платье можно позаимствовать и в костюмерной, ведь вам доводилось играть невесту!
– Матерь Божья, в костюмерной! – Саломея схватилась за худую грудь с таким чувством, будто ей сообщили о смертельном диагнозе.
– Значит, мои пожелания вами отклоняются? – в голосе Нелидова проскользнула затаенная надежда.
– Нелидов, венчаться с вами я пойду и в пеньюаре, – Саломея покорно опустила руки и склонила голову.
Весть о скоропалительном браке Нелидова и Соломеи Берг потрясла театр. Вечером в квартире актрисы стоял гул голосов, и горничная сбилась с ног, открывая дверь и поднося букеты, поздравления, подарки. Гости шли без приглашения.
– Ну, друзья мои, вот уж учудили, так учудили! – рокотал басом актер, играющий героев-любовников. – Мы все рады, конечно, но совершенно поражены. Поражены настолько, что некоторых эта новость буквально сбила с ног. Да, да, представь, милый друг Нелидов! Твой Рандлев-ский просто упал на ровном месте, когда услышал эту новость. В буквальном смысле сногсшибательную! – и он раскатисто засмеялся.
– Вот уж вы, как всегда, преувеличиваете! – высоким голосом заметила дама, играющая комических старух. – Он именно что споткнулся о ступеньку, я сама видела! Ногу подвернул сильно, потому и не придет, но цветы прислал, вон тот роскошный букет!
Нелидов только усмехнулся. Ему было совершенно все равно, жизнь катилась под откос.
Саломея оказалась страстной и ревнивой женой. Дня не проходило, чтобы она не устраивала мужу допрос с пристрастием или сцену со слезами и мольбами. Она следила за Нелидовым, читала его письма и жаловалась окружающим на несуществующих соперниц. В театре только диву давались на стоическое смирение, с каким Феликс сносил характер жены. Он позволил себя любить, себя ревновать, страдать о себе, но не позволял одного. Влюбиться самому. И это повергало несчастную женщину в глубокое отчаяние. Но на людях, глядя, как Нелидов любезен и заботлив, никто бы и не подумал, что здесь нет ни капли чувства, ни нотки страсти.
– Э, брат! Да ты сам великий актер, – заметил однажды довольно желчно Рандлевский, когда Нелидов поспешно и аккуратно поправил перья на шляпе жены. Саломея не услышала слов режиссера, который шел позади нее, но почувствовала прикосновение мужа, и лицо ее осветилось радостной улыбкой.
– Еще немного, и ты попадешься в эти сети! – тихо хмыкнул Леонтий.
Саломея тоже так полагала, она верила, что ее любовь наконец пробудит в муже ответное чувство. Порой ей казалось, что цель уже близка, что ненаглядный Феликс уже совершенно и безвоз-вратно принадлежит ей. Но ее надеждам не суждено было сбыться. В театре появилась Изабелла Кобцева. Провинциальная кобылка, так презрительно отозвалась о ней прима. Но эта кобылка принялась очень резво стучать своими стройными ножками, которые она не стеснялась демонстрировать. Обольстительно дрожать выразительным бюстом при исполнении двусмысленных танцев. Бюстом, которого худая Саломея была почти лишена. Сверкать карими глазами и заразительно смеяться ослепительно белыми зубами. Все это выглядело глупо и пошло. И совершенно не пугало Саломею до того самого мига, когда она узнала, что именно для этой вульгарной особы пишется специальная роль в новой пьесе мужа. Когда Саломея однажды заглянула в недописанную рукопись, она ужаснулась и много прочитала такого, что осталось между строк. Ей почудилась затаенная плотская страсть мужа, неуемное желание самца овладеть молодой и горячей самкой. Обуреваемая подозрениями, она снова принялась следить за ним и однажды при выходе из театрального подъезда застала сцену, когда Феликс, подсадив молодую женщину в ландо, вспрыгнул туда же и они исчезли в ночи вдвоем. При этом жене было заявлено, что он будет работать с Ранд-левским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30