Словом, это Вальдемар его убрал отсюда. Могу смело вас заверить, что оба Михоровских — ваши большие друзья, и только они.
Произнесенное с нажимом «только» пришлось Стефе не по вкусу, и она сказала:
— Я им очень благодарна, но ведь и пани Эльзоновская хорошо ко мне относится?
— Ну, в общем, да. А Люция в вас просто влюблена.
— Она — добрая девочка. Бедняжка, столько натерпелась из-за отъезда Пронтницкого… Боюсь, догадывается, о чем я говорила с паном Мачеем.
— Глупости! — сказала панна Рита. — Все быстро началось и быстро кончится.
— Дай-то Бог!
Они подошли к теплице. Старый садовник вместе со своими молодыми помощниками поливал цветы. Солнце уже спустилось за деревья, и розовая луна взошла на небо, отражаясь в стеклах теплицы.
Стефа показывала Рите свои любимые цветы, объясняя, как они называются. Оживленная, улыбающаяся, она поднимала тяжелые горшки. Панна Рита, в длинной амазонке, прислонившись к стеклянной стене теплицы, внимательно присматривалась к ней. Ее удивлял садовник, смотревший на Стефу прямо-таки с благоговением. Этот старик, с незапамятных времен служивший в Слодковцах, вечно ходил хмурый, не говорил, а бурчал. Только Вальдемар удостаивался его расположения, а теперь его добилась, сама о том не зная, и Стефа. И панна Рита думала о Стефе: «Можно ли ее сравнить с этими тепличными цветами? Наверняка нет. Она — полевой цветок, полный жизни, согретый солнцем, а не искусственным теплом. Прелестный цветок, с нежным и стойким запахом, непохожий на эти вот, в вазочках, привязанные к колышкам. Тепличные цветы — это мы, мы заключены в рамки „нашего круга“, как они заключены в горшочки, привязаны к нашим предрассудкам, как они — к колышкам».
— О чем вы задумались? — спросила Стефа.
— О том, что вы несравнимы с этими тепличными цветками. Вы скорее напоминаете цветущую степь, многоцветную, задорную, исполненную поэзии и музыки.
Стефа засмеялась:
— Чересчур лестно для меня, но все равно красиво.
— Автор этих слов — не я, а майорат. Я вас еще не знала, когда он в этих именно выражениях говорил мне о вас. Ага, вот и они!
Показались мужчины. Трестка гордо вздернул голову. Вальдемар шагал, задумавшись. Рита спросила его:
— Помните, вы сравнивали панну Стефанию с цветущей степью? Сегодня я убедилась, что вы были совершенно правы.
Михоровский посмотрел на панну Риту, потом на Стефу и спросил:
— А почему вам это пришло в голову именно сегодня?
— Потому что я увидела панну Стефанию посреди этих цветов и поняла, что она в самом деле похожа на цветущий луг.
— Не луг, а степь, — сказал Вальдемар. — На цветущую, широкую украинскую степь. Луг — это что-то небольшое и тесное. А панна Стефания таит в себе нечто более… более…
Он сделал широкий жест рукой.
Стефа рассмеялась:
— Господа, слишком много комплиментов на мою долю!
— Вы так говорите, чтобы получить их еще больше, — сказал Вальдемар и прошел в оранжерею. Когда он отошел достаточно далеко, Трестка поправил двумя пальцами пенсне и с видом знатока заявил:
— Мне пришло на ум иное сравнение относительно панны Риты. Она напоминает статую Афины Паллады. Только нет щита, шлема и копья. Я имею в виду — осязаемых. Они у нее тем не менее есть… — и он загадочно усмехнулся.
— Весьма вам благодарна. Выходит, копьем я наношу вам раны, щитом защищаюсь от вас… что там у меня еще есть? Ну, довольно! Сравните теперь панну Стефанию с какой-нибудь богиней.
— Панна Стефания — словно Венера, только что вышедшая из пены морской.
— А вы — словно ехидный сатир, — отпарировала Стефа.
— Прекрасно! Добавьте ему еще рога, — рассмеялась панна Рита. — Вы невыносимы, пан Трестка. Вижу, мне так никогда и не привить вам хорошего вкуса. Как можно сравнивать меня со старой, обрюзгшей Афиной Палладой? Я-то думала, что стану Дианой. Панне Стефе надлежала бы Геба, богиня юности, или Психея. Тогда и вы могли бы стать хотя бы Гермесом.
— Вот спасибо!
— Вам не нравится? Что поделать! На Юпитера вам не хватит твердости. Но куда подевался майорат?
— Разговаривает с садовником.
— Я здесь, — сказал Михоровский, появляясь в дверях.
Вскоре они возвратились в усадьбу. На этот раз Рита пошла впереди с паном Тресткой, Стефа — рядом с Вальдемаром. Они шагали по узкой аллейке, с обеих сторон обсаженной мальвами. Высокие, усыпанные цветами кусты составили разноцветную стену; они источали нежный медовый аромат, смешивавшийся с запахом цветущих лип и теплым ветерком, дувшим с озера.
Вальдемар молчал, как и его спутница; он о чем-то задумался, она была весела. Наконец Стефа сказала:
— Почему вы сегодня не в настроении?
Он задержал на ней проницательный взгляд:
— Просто расстроен. В последнее время это со мной часто случается. Да вдобавок граф Трестка меня раздражает.
Стефа подумала: «Не потому ли его раздражает Трестка, что граф неотступно сопутствует панне Рите? Кто знает, так ли уж безответна любовь Риты к Вальдемару…»
Она ощутила легкий солнечный укол и, поколебавшись, решилась:
— От вас самого зависит, чтобы Трестка перестал вас раздражать.
— От меня? Ну да. Я, конечно, стараюсь умерять его кухонные шуточки, но не всегда это можно сделать, не рискуя вызвать скандал. Трестка плохо воспитан… или просто притворяется таким, считая, что так ему больше к лицу. К тому же это пошляк и циник.
Стефа не поняла, что хотел сказать этим Вальдемар, но ответила, следуя собственным мыслям:
— Панна Рита относится к нему довольно прохладно. Удивляюсь, как он, человек все же неглупый, этого не видит.
— Панна Рита должна с кем-то постоянно болтать о лошадях, это ее развлекает, — рассеянно бросил Вальдемар.
— А мне показалось, что скорее заставляет скучать.
Вальдемар остановился:
— Пани Стефания, а не поискать ли нам тему поинтереснее? Трестка, панна Рита и их чувства — это так нудно…
— Прошу прощения, — сказала Стефа холодно. — Извините, я и не предполагала, что нагоняю на вас скуку своей болтовней. Но вы первый начали об этом.
— Я говорил не о панне Рите, а о Трестке.
— Но то, что вы говорили, относилось и к ней.
— Ничуть!
Глаза Стефы вспыхнули гневными искорками. Встретившись с ней взглядом, Вальдемар усмехнулся:
— Вижу, мы не поняли друг друга.
— Быть может. Так у нас бывает часто.
— Я не вполне понял, что вы имели в виду, говоря о панне Рите? Что только от меня зависит… Что это должно означать?
— Простите, но я так жалею о своих словах, что повторять их никак не хочу. Я не должна была этого говорить.
Он серьезно взглянул на нее:
— А, понимаю… Великолепно! Можно позавидовать вашему острому глазу. Вы решили, что Трестка раздражает меня оттого, что ухаживает за панной Ритой? Вы в самом деле могли так подумать?
Стефа быстро пошла вперед, злая на себя и на него. Ничего не отвечая, оно обрывала лепестки мальвы, которую держала в руках. Так и не дождавшись ответа, Вальдемар пожал плечами.
— Вы меня порой так раздражаете, что я не могу говорить спокойно! Почему вы ничего не ответили, пани Стефания?
— Не хочу раздражать вас еще больше. Да и сказать мне нечего.
— Ну вот! С вами говорить невозможно!
— Я вам и не навязываюсь.
Он нахмурился, губы задрожали от гнева!
— Вы несравненны! — бросил он, не скрывая иронии.
— Должна же я с вами в этом сравняться.
— Ну, я — другое дело…
— Конечно. Вы — весь в острых углах.
— Нет. Дело не в острых углах, а в угле зрения. Они остановились у веранды.
— Что это, вы опять ссоритесь? — спросила панна Рита, видя румянец на щеках Стефы и волнение Вальдемара.
— О нет! — возразил он. — Я просто объясняю пани Стефании, что женщина должна обладать быстротой ума, схватывать все вокруг нее происходящее, словно мотыльков в сачок.
— Прежде всего женщина должна быть пикантной, — вынес приговор Трестка.
Такой, как я, правда? — чуточку нервно рассмеялась панна Рита.
Трестка стал распространяться о женщинах, а Вальдемар, искоса глянув на Стефу, прошептал:
— Пикантной? Что ж, она этого не лишена… Но тут вмешалась панна Рита:
— Когда же вы нас свозите в Глембовичи? Вы так давно обещали…
— Я не назначал дня. Все зависит от вас. Глембовические ворота для вас всегда открыты.
— Ну что же, тогда созовем военный совет с участием вашего дедушки и пани Идалии и обсудим все серьезно и обстоятельно. Пойдемте.
Панна Рита и Трестка пошли впереди. Когда Стефа входила в дверь, идущий позади Вальдемар сказал, понизив голос:
— Я несказанно рад, что вы навестите Глембовичи. Приглашаю вас особо. Все, кроме вас, знают мою обитель.
— Благодарю, — ответила она отстраненно.
— Вы сердитесь на меня? — заступил он ей дорогу. Стефа подняла на него глаза:
— Пан майорат, разрешите пройти.
— Не разрешу, пока не ответите: сердитесь вы на меня или нет?
— Нет.
— Позволю себе усомниться в искренности вашего ответа. Каюсь, я чем-то задел вас, но я был зол. Прошу меня простить. Вы не дадите мне руку в знак примирения?
Панна Рудецкая протянула ему руку, и Вальдемар, низко склонившись, поцеловал ее ладонь.
Они не заметили стоявшей на лестнице панны Риты, но она видела их.
Сдержанным тоном она сказала:
— Коли уж мир заключен, пойдемте ужинать. Идалька ждет. Нынешние вечера чересчур уж дурманящие, особенно там, в мальвовой аллее…
— Что, граф Трестка объяснился в любви? — резко спросил Вальдемар.
Рита побледнела.
— Нет, но, может… я с ним объяснюсь, — быстро ответила она и, шелестя шелковым платьем, почти побежала в столовую.
Кровь, пульсируя, ударяла Стефе в виски.
XVI
После полудня, когда солнце начало клониться к закату, небольшая группа всадников показалась на узкой тропинке меж пшеничными полями, где работали жатки. Панна Рита сидела на рослом фольблюте, в черной амазонке и шляпке для верховой езды с видом триумфаторши. Следом, в английской шапочке, — Трестка. Второй парой были Вальдемар и Стефа. Он в элегантном костюме и черных высоких сапогах со шпорами, какие носили еще наполеоновские офицеры, сидел на чистокровном арабском кауром жеребце. Стефа, в темно-синем платье английского покроя и маленькой шляпке, уверенно держалась в седле. Под ней была принадлежавшая Вальдемару каурая арабская лошадка Эрато.
— Вы уже ездили верхом? — спросил он. — На дебют это не похоже.
— Ездила, но в мужском седле и на пони. На такую великолепную лошадь села впервые.
— Вы сущая амазонка, можете мне поверить, — резюмировал граф Трестка. — Уж я-то разбираюсь.
Стефа взглянула на Вальдемара, словно говоря: «Ну что с ним прикажешь делать?»
Поняв заключенный в глазах девушки немой вопрос, Вальдемар усмехнулся и кивнул. Однако Стефа все же повторила вопрос вслух:
— Я хорошо сижу?
— Отлично! — усмехнулся Вальдемар.
На лице Стефы вспыхнул румянец. Казалось, оно расцвело. Она сильно ударила лошадь хлыстом, и Эрато рванулась вперед. Взвихрилась пыль, панна Рита вскрикнула, Трестка закричал вслед Стефе:
— Натяните поводья, крепче, крепче!
Но Вальдемар уже пустил жеребца галопом. Казалось, Аполлон не касается земли. Следом поскакали два конюха, державшиеся до того позади, но Рита задержала их жестом:
— Если майорат не догонит сам, то и вы ничего не сделаете, только еще больше испугаете лошадь.
И тем не менее все быстро двинулись следом. Но Стефа и Вальдемар уже скрылись в облаке пыли. Эрато, прижав уши, неслась по дороге, Аполлон ненамного отставал от нее. Вальдемар не сводил глаз со Стефы, но, видя, что она крепко держится в седле, скакал молча, чтобы еще больше не испугать лошадь. Наддав, он поравнялся с Эрато, ухватил ее удила. Почуяв сильную руку, лошадь замедлила бег. Тогда только Вальдемар не выдержал:
— Хорошенькое дельце! Нужно же мне было похвалить вашу езду!
Чуть побледневшая и испуганная, Стефа весело улыбнулась ему:
— И все же вам придется меня похвалить — я же удержалась в седле, даже вынув ноги из стремян.
— Нарочно?
— Да, на всякий случай.
— Ну, знаете! Неплохо для новичка… Браво-браво! А я-то гнал, как сумасшедший. Волосы встали дыбом, когда подумал, что с вами может случиться.
Стефа заметила, что он и в самом деле был бледен и взволнован. Она хотела подать ему руку, но, видя, что его руки заняты поводами обеих лошадей, горячо шепнула:
— Очень вас благодарю, очень… и простите.
— За что?
— За… хлопоты.
— Скорее уж просите прощения за то, что я дрожал, как заячий хвост, а это со мной редко случается.
— А если б я даже и упала? Было бы своего рода крещение.
— Господи, какой вы еще ребенок… Подъехали остальные.
— Ух! У меня руки дрожат! — сказал молодой граф. — Гнали так, что я едва жив. Если я получу сердечный приступ, вы будете виноваты, пани Стефания. Мы так скакали…
Они свернули на поле, к жнецам.
Когда всадники приблизились к сноповязалкам, навстречу им выехал верхом управитель, молодой и энергичный человек. Он непринужденно раскланялся. Майорат представил его дамам:
— Пан Остронжецкий, мой помощник, скорее даже правая рука.
— Всего лишь левая, пан майорат, — весело сказал управитель.
Дамы поклонились ему, тоже улыбаясь.
— А где господа практиканты? — спросил Вальдемар.
— Я их оставил поближе к имению. Со мной два эконома из Бжозова и Ромнов.
— Сноповязалки работают нормально? Механик дело знает?
— Не хуже англичанина!
Трестка подъехал ближе и спросил Вальдемара:
— Откуда вы привезли сноповязалки? Система американская, но фирменный знак варшавский…
— Они сделаны у нас, — сказал Вальдемар. — Все наше — и железо, и работа. Я выписал инженера с фабрики Мак-Кормика и под его руководством одна варшавская фирма и произвела эти машины.
— Но механик, я смотрю, на американца не похож?
— Да, он ученик того инженера, а сам урожденный варшавянин.
Трестка покрутил головой:
— И что, хорошо работают?
— Ломаются они очень редко. Поломки ведь случаются и у заграничных. Люди обучены, механик хороший, так что все идет гладко.
— Надо же! — буркнул удивленный граф Трестка.
— Вот если бы все следовали вашему примеру… — сказала Вальдемару Стефа.
Граф не выдержал:
— Но тогда бы все заграничные фирмы обанкротились!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14