Давай исправим: «Генрих Гиз — …дерьмо!»
Хоть бы колодец! Чертова жара…
Сюда б Ронсара: сочинил бы оду —
Не про божественный нектар, про воду!
А мне сейчас, клянусь, не до пера:
Пишу пока свинцом. Чернила — порох.
Да временами — мелом на заборах!
67
ОТПУЩЕНИЕ ГРЕХОВ
Нотр-Дам де Шартр! Услышав твой набат,
Склонив колено в набожном смиренье,
Целую перст аббату. Но аббат
Глаголет: «Сын мой, нет тебе прощенья!
В твоих глазах я вижу Сатану,
Твой рот — немая проповедь разврата,
И весь твой лик — хвалебный гимн вину.
Нет, этот лоб не целовать аббату!»
О горе мне! Неужто не смогу я
Святейшего добиться поцелуя
И, грешник непрощенный, ввергнусь в ад?!
Но, слава Господу, есть выход дивный:
Когда тебе лицо мое противно,
Святой отец,— целуй мой чистый зад!
68
БРОДЯЧИЙ ШАРЛАТАН
Спешите, люди добрые, купить-с!
Ученый лекарь я, не чернокнижник:
На дне бутылки вижу счастье ближних,
Узнать могу я по глазам — девиц.
Каков товар! Он исцеляет горе!
Вот от дурного взора амулет,
Вот для влюбленных — приворотный корень.
Купи, пастух,— всего-то пять монет!
Вот мушки шпанские — мужьям ленивым;
Бальзам, настойки, эликсиры, сок!
Вот мазь целебная — от жен сварливых!
От блох и попрошаек порошок!
Кому чего? От всех недугов лечим:
Больных — добьем, здоровых — искалечим!
69
ЖИЖКА [50] НАШЕГО ПОЛКА
До берега мне суждено доплыть:
Долготерпенье исчерпавши, боги
Пошлют Агриппе смерть на полдороге,
Обрежут Парки трепетную нить.
Покроет олимпийца пыль и плесень…
Ну что ж, друзья! Не надо лишних слов,
Ни залпов пушечных, ни скорбных песен.
Взамен бессмертья символов, венков
Попросим нашего мажортамбура
Благоговейно снять с поэта шкуру
И ею барабан свой обтянуть.
Заслышит враг в пронзительной шагрени
Трескучий бред Агриппиных творений —
Его сразит смертельный страх и жуть!
70
НИНОН
Печален перезвон колоколов.
Прелестную Нинон несут в могилу…
Сто человек рыдают. Все село,
Идя на кладбище, скорбит о милой.
Сказал кюре: «О дочь моя, прощай!
Ты долг свой выполнила перед нами..
Прими, Господь, святую душу в рай
За доброту к нам, грешным. Аmen!»
Сто человек рыдали над могилой,
И каждый бормотал себе под нос:
«Ни разу мне Нинон не изменила.
За что ж ты, Господи, ее унес?!»
А муж сказал, наваливая камень:
«За сто ослов, украшенных рогами».
71
АЛХИМИЯ СТИХА
Моря и горы, свадьбы и сраженья,
Улыбки женщин — и галерный ад,
Цветов пьянящий запах, трупный смрад,
Экстаз побед — и горечь поражений…
Как изготовить эликсир стиха?
К двум унциям тоски — три драхмы смеха;
Досыпь стеклянным шарантонским эхом,
На угли ставь — и раздувай меха.
Весь божий мир сейчас в твоем владенье:
Одним поэтам свойственно уменье
Влить в грани рифм бессонный жар души.
Плесни в огонь кипящим маслом злобы.
Свинец иль золото получишь? — Пробуй!
Боишься неудачи? — Не пиши.
72
ПОПОЛНЕНИЕ
Нет, друг,— ты для убийства молод слишком.
Хотя, признаться, в прежние года
Встречались мне ребята — хоть куда!
Вот помню случай: был такой мальчишка,
Не зря прозвали Петушком его!
Когда в Париже «ересь истребляли»,
Паркет покрылся кровью в луврском зале…
Папистов было три на одного.
Пьер ле Шатле был там… Он был так молод
Тринадцать лет! Ведь он еще не жил!
Пять негодяев мальчик уложил,
Пока ударом в спину был заколот…
Ты сжал кулак… не плачешь? Значит, понял.
Дай пять: ты принят в эскадрон.— По коням!
73
КУЗНЕЦЫ
Агриппе дОбинье

На площади, где кумушка судачат,
А я торчу в харчевне день за днем,
Циклоп-кузнец подковывает клячу
У горна с добрым золотым огнем.
Пыхтит над мехом юркий подмастерье,
Кобылу держит под уздцы солдат…
Сдается мне (иль это суеверье?) —
Я видел это сто веков назад:
Вот так Вулкан ковал оружье богу,
Персей Пегаса снаряжал в дорогу,
И фавн-чертенок раздувал меха,
А фавн-поэт, любимец Аполлона,
В такт молота по наковальне звона
Ковал катрены своего стиха…
74
ВМЕСТО ПРИЧАСТИЯ
Когда червям на праздничный обед
Добычей лакомой достанусь я —
О, как вздохнет обрадованный свет —
Мои враги, завистники, друзья!
В ход пустят пальцы, когти и клыки:
С кем спал, где крал, каким богам служил.
Испакостят их злые языки
Все, чем поэт дышал, страдал и жил.
Лягнет любая сволочь. Всякий шут
На прах мой выльет ругани ушат.
Пожалуй, лишь ростовщики вздохнут:
Из мертвого не выжмешь ни гроша!
Я вам мешаю? Смерть моя — к добру?
Так я — назло! — возьму и не умру.
75
УРОК ФЕХТОВАНИЯ
По счету «раз!» готовь рапиру в бой.
На «два» — нога вперед, клинки скрестились.
Парируй: «три!» — рука над головой.
Держись прямей, не забывай о стиле!
Пти-Жан когда-то увлекался квартой,
Вот так: удар, скольженье, взмах, укол.
Ого! Видать, и ты боец азартный!
Отлично, мальчик,— значит, будет толк.
Теперь смотри — так дрался Поль Родар:
Шаг в сторону, отвод, прямой удар!
Но сей прием всегда держи в секрете…
Еще одно: коль хочешь бить, как лев,
Придать руке уверенность и гнев —
Представь, что твой противник — Генрих Третий.
76
ПО СТОПАМ ЭНДИМИОНА [51]
Застыло утро в нежном забытьи…
Склонившись над водою, с удивленьем
Ты любовалась двойником своим —
Кокетливым, лучистым отраженьем.
Какое колдовство таит вода!
То — младшая сестра твоя, наяда!
Твое лицо пытаясь увидать,
Я бросил в воду камень из засады.
Пошли круги, и замутилась гладь.
Скорее — вплавь, в погоню за прекрасной!
Стыдливые мольбы твои напрасны —
О нежная, моей должна ты стать!
…Кой черт! Я — перед мраморной Дианой.
Довольно! Больше пить с утра не стану.
77
АГРАРНЫЕ РЕФОРМЫ
С врагами справится любой дурак —
От благодетелей избавь нас, Боже! —
Гласит пословица. И впрямь, похоже,
Что добрый — бедному опасный враг.
Купив ослу зеленые очки,
Мякиной Жак кормил его досыта,
Осел чуть не вылизывал корыто.
Жак ликовал: любуйтесь, мужички!
На сене Жак немало сэкономил:
Осел привык к опилкам и соломе.
Но через месяц почему-то сдох.
…Горя любовью к ближнему, сеньоры
Ввели оброки, отменив поборы.
Ликуй, крестьянин!.. но ищи подвох.
78
СТРАННАЯ ЛЮБОВЬ
Ты встречи ждешь, как в первый раз, волнуясь,
Мгновенья, как перчатки, теребя,
Предчувствуя: холодным поцелуем —
Как в первый раз — я оскорблю тебя.
Лобзание коснется жадных губ
Небрежно-ироническою тенью.
Один лишь яд, тревожный яд сомненья
В восторженность твою я влить могу…
Чего ж ты ждешь? Ужель, чтоб я растаял
В огне любви, как в тигле тает сталь?
Скорей застынет влага золотая
И раздробит души твоей хрусталь…
Что ж за магнит друг к другу нас влечет?
С чем нас сравнить? Шампанское — и лед?
79
ОТЦУ СЕМЕЙСТВА
С тех пор, как ты оставил эскадрон,
Я не писал еще тебе, приятель.
И если б не стеченье обстоятельств,
Еще сто лет не брался б за перо.
Но видишь ли… Не знаю, как начать я…
Ты помнишь Непорочное зачатье?
Так вот: такой евангельский курьез
И нас постиг. Мы тронуты до слез!
Прими, Агриппа, наши поздравленья:
Ты стал отцом по Божьему веленью,
И я — твой кум (к чему я не пригож!).
Ты думаешь — смеюсь? Помилуй, что ты!
У нашей маркитантки, у Шарлотты,
Родился сын… Он на тебя похож.
80
ВЪЕЗД ГЕНРИХА IV В ПАРИЖ
Со всех церквей колокола гремят.
Победный легион изображая,
Идут солдаты по двенадцать в ряд:
Наш доблестный король в Париж въезжает!
Как дешев нынче стал триумф такой:
«Король — католик! Отворяй ворота!»
Черт с ними, с сотней тысяч гугенотов.
Расставшихся в сраженьях с головой!..
Соборы. Башни. Скаты острых крыш…
«Ты что, опять извлек перо, повеса?»
– Да, государь: я воспеваю… мессу!
…Цветы, Девчонки… Здравствуй, мой Париж!
А из толпы кричат: «Пошла потеха!
Соседи, прячьте жен — Анри приехал!»
ГЛАВА 4
Недавно я ужасно расстроился. Мне это обычно не свойственно, никакой единичный факт, пусть даже драматический или трагедийный, неспособен, кажется, всерьез и надолго вывести меня из относительного равновесия. Близкие мои про себя приписывают это, вероятно, толстокожей бесчувственности, а вслух именуют завидной выдержкой. Я понимаю подобную характеристику так: моя невозмутимость приемлется окружающими при некоем априорном условии, что где-то там внутри у меня все же что-то такое шевелится, реагирует и сочувствует. Они ошибаются и напрасно надеются, я, пожалуй, действительно обладаю врожденным или, скорее, благоприобретенным иммунитетом, отнюдь меня не красящим, но от меня и не зависящим.
Однако на сей раз столкнулся я не с единичным фактом, а с какой-то полосой или серией, будто нарочно их кто-то подбирал и подсовывал мне — не без тайного умысла. Едва отмахнувшись от одного пренеприятного открытия, я тут же напарывался на второе, а там и на третье, пока наконец количество не перешло в качество и не испортило мне, как сказано, настроение. Будто забрали у ребенка любимую игрушку и разломали ее, а другой такой на свете нет. Ну, у меня-то забрали не игрушку, а идею или некий комплекс идей, образующих весьма существенную грань мировоззрения,— и превратили этот комплекс в игрушку, в нонсенс, в ничто.
Началось все, если быть честным, уже давно — где-то на стадии моего (чисто любительского, обывательского) знакомства с понятием бесконечно малой величины и квантовой теории света. Говоря и коротко, и упрощенно, меня неприятно поразило, что минимальная доза света — квант — обладает гигантскими параметрами по сравнению с целой кучей достоверных элементарных частиц, не говоря уже о частицах гипотетических — еще не обнаруженных, но более чем вероятных. Эта диспропорция исключает «освещение» элементарной частицы: квант света попросту прихлопывает ее своей громадой, и мы ее никогда — понимаете, никогда! — не «увидим» в житейском смысле слова. Ну разве не обидно?
В какой-то мере утешило меня, что знакомство с микромиром может все же продолжаться дальше и вглубь — пусть не путем прямого визуального наблюдения, так путем добычи отраженных, косвенных признаков и доказательств. И все равно — обидно!
Потом — совсем в другой области — меня ожидал новый удар под вздох. На старости лет я вынужден был признать, что мы в конечном счете не можем членораздельно определить сущность музыкального произведения, если от стасовских восторженных воплей перейти на деловую прозу. У польского теоретика Романа Ингардена, например, в его «Исследованиях по эстетике» есть стройное, неопровержимое изложение вот какого парадокса: оставаясь на материалистической платформе мировосприятия, невозможно классифицировать вальс Шопена или симфонию Брукнера как нечто объективно существующее на свете. Ведь мы, материалисты, признаем существоваиие чего бы то ни было, если это что-то относится к одному из четырех возможных и объективно доказуемых явлений реальности. Вот эта четверка: предмет, процесс, событие, интенциальное представление. Вальс Шопена — самый вальс, а не его запись (нотная или механическая),— конечно, никакой не предмет, ибо предметы вещны. Он и не процесс, хотя любое его исполнение (или копирование) будет несомненным процессом. Он и не событие, хотя стадию его сочинения, зарождения в мозгу композитора и можно отнести к разряду событийного; но когда Шопен его впервые исполнил (или записал), вальс вышел из событийной стадии и стал чем-то другим; но чем же? Остается допустить, что он стал интенциальным представлением — то есть относится к области тех объективно существующих мировых законов (в широком диапазоне от формулы дважды два — четыре до еще не познанных нами, но несомненно наличествующих формул теории общего поля и т. д.), которыми шаг за шагом овладевает человеческое знание. Но тогда получается, что никакой «новой» музыки сочинить нельзя, да и вообще вся только мыслимая музыка «уже существует» где-то во вселенских просторах, и мы ее только выуживаем оттуда кусок за куском, подобно тому как ученые шаг за шагом добывают все новые крупицы и глыбы научного знания.
Это, очевидно, не так. Но тогда — как же?! Следующий удар пришел из астрономии, до которой мне, честно говоря, никакого дела не было. Я просто читаю газеты и журналы, как все мы, и так же равнодушно пропускаю сквозь свое инертное сознание достаточно могучий поток информации, лишь изредка на чем-то задерживаясь и уж совсем редко выходя из себя. Однажды я прочел что-то популяризаторское насчет расширяющейся Вселенной. Меня не слишком смутил сам факт постоянного разбегания галактик в разные стороны друг от друга — я им вполне сочувствовал, и сам бы иной раз охотно разбежался… Споткнулся я только на такой малости, как прогрессирующая скорость этого разбегания: чем дальше от нас, тем быстрее они удаляются. И где-то — как выяснилось, не так уж и далеко — они достигают огромной скорости. Скорости света. Относительно скорости света мне издревле внушено, что выше нее ничего быть не может. Оставляя за скобками криминальный вопрос, как происходит дело с увеличением скорости разбегания галактик за пределами черты, достигнув которой они движутся со скоростью света, я остановился мыслью на самой этой черте — с меня и этого достаточно. В душу стали закрадываться нехорошие подозрения и кощунственные догадки, обретшие вскоре весьма грустные подтверждения.
Вместо собственного дилетантского лепета я снова сошлюсь на авторитетного исследователя. Вышла у нас, к примеру, книжка Виктора Ф. Вайскопфа «Наука и удивительное», автор которой запросто, безо всяких содроганий и ламентаций, констатирует, что «если даже и существует гораздо больше галактик, удаленных на расстояние, превышающее 10 миллиардов световых лет (расстояние, на котором соотношение Хаббла дает скорость удаления, равную скорости света), даже если их и бесконечно много, нам не удастся увидеть их; они удаляются от нас настолько быстро, что их свет никогда не сможет достичь нас». Хорошенькое дело, а?
Вот так мне окончательно испортили настроение. Живешь-живешь себе в полной уверенности, что нет никаких границ человеческому познанию действительности, и каждая крупица узнавания наполняет тебя гордым и радостным чувством:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32