В который раз.
Техник самолета Василий Буров запускал мотор, стоя на плоскости, работал сектором газа, увеличивал, уменьшал обороты. А Павел, лежа под приборной доской, отклонял жгуты проводки то вправо, то влево, то вниз и все время с нажимом, с натягом, имитируя перегрузку в полете. Под машиной сидели его помощники, сержанты Владимир Макаров и Александр Венеровский, по команде нажимали на кнопки, контакты. И все было нормально...
- Качайте машину, - кричал им Тиосса. Они брали "Чайку" за крылья, качали то вверх, то вниз, тянули взад и вперед. Трясли. На малых оборотах мотора, на средних, на максимальных. По команде Тиоссы мотор выключался, и все начиналось сначала...
- Больше не знаю, что делать, - докладывал он инженеру, - пусть командир слетает, попробует.
- Посмотрим еще, - - говорил инженер.
И проверял сам.
Перед полетом Тиосса просил Кулака:
- Товарищ лейтенант, возьмите запасной предохранитель. На всякий случай...
Кулак, исключительно терпеливый человек, молча протягивал руку, брал. И что-то пытался делать в полете. А несколько дней назад, приземлившись после штурмовки, большой, грузный, неторопливый, подошел к технику, молча взял за рукав и повел.
"Куда? И зачем?" - думал Тиосса. Прошли по стоянке от штаба второй эскадрильи к штабу полка, встали у старого тополя, и командир эскадрильи спросил:
- Ты видишь сук?
- Какой? - Тиосса недоуменно посмотрел на комэска.
- А вон, что внизу, самый толстый.
- Вижу, а что?
- Если "эрэсы" еще раз не сбросятся, можешь добровольно повеситься на этом суку.
Конечно, то была шутка. Командир что-то хотел добавить, но лишь безнадежно махнул рукой и молча пошел от машины. И снег неприятно скрипел под унтами.
Это было несколько дней назад. И вот опять неприятность...
- Отстраняю самолет от полетов, - сказал Кулак. И это прозвучало как приговор не только Тиоссе, но и инженеру полка Демидову.
Обычно, когда с самолетом что-то неладно, инженер, а не летчик, отстраняет его от полета. А тут случилось наоборот. Такого еще не бывало: летчик сам отстранил машину от полетов. Да какой еще летчик! О таких говорят: "Он и на бревне полетит, если к нему приделать мотор".
- Отстраняю, - повторил командир эскадрильи, и как бы в свое оправдание сокрушенно добавил: - Иначе нельзя. Представьте себе: "эрэсы" сорвутся, когда я рулю на стоянку. Сметет всю эскадрилью...
Кулака уже не было, когда к самолету пришел Демидов. Взглянув на Тиоссу, все понял.
- Опять? - вскричал он.
Виртуозно бранясь, сорвал с головы ушанку и с силой ударил о землю. А Тиосса вдруг рассмеялся.
- Ты что? - оторопел инженер. - Рехнулся?
Нет, он не рехнулся. Он вспомнил, как Демидов в разное время года дважды уже, замысловато ругаясь, бросал оземь сначала пилотку, потом фуражку. А теперь вот ушанку шмякнул со всего размаха.
Первый раз это было в Алферьево, летом. На машине Виктора Косарькова почему-то "забарахлил" указатель скорости. Наблюдательный летчик сразу заметил, что скорость не соответствует оборотам мотора. Отклонения были в сторону уменьшения. "Надо учесть при посадке", - подумал Виктор, но, планируя, вдруг обнаружил, что садится с большим перелетом. Ушел на повторный заход. Потом еще один раз: было как-то не по себе идти на посадку со скоростью значительно меньше обычной.
После посадки Тисса проверил прибор. Он оказался исправным. Проверил еще никаких отклонений.
После очередного полета пришлось заменить прибор. Однако и это не помогло. А инструментальный способ проверки каждый раз подтверждал: система исправна.
- Может, размонтируем трубку "Пито"? - предложил воентехник.
- Давай, - махнул рукой инженер.
Размонтировали. В динамической полости трубки оказалась... засохшая муха.
- От жары спасалась, - пошутил Павел Васильевич и облегченно вздохнул.
А инженер сорвал с головы пилотку...
Второй случай был посерьезнее: произвольно стреляли "эрэсы". Это было еще до штурмовок, когда мы прикрывали мосты, города, железнодорожные станции, когда новое оружие только еще начинали осваивать. Перед полетом, как и положено, проверялась правильность подвески снарядов, исправность электросистемы и так далее. И однажды во время проверки снаряды почему-то сорвались. Будто раскололась вселенная - такое впечатление. Ужасающий металлический скрежет, огонь, клубы взметнувшейся пыли. Мы еще не слышали этого. Вообще-то, как потом оказалось, взрыв одного снаряда оглушает больше, чем бомба, а тут-залп из восьми. Взорвались они над летным полем, не выше тысячи метров.
Мы не сразу поняли, что случилось. Но все обошлось хорошо, без жертв. Отделались, как говорят, легким испугом. После этого был разбор, инженеры написали инструкцию, изучили ее с личным составом, приняли зачеты. И вдруг через несколько дней "эрэсы" опять сорвались с направляющих балок...
- Новое рождается в муках, - сказал командир полка, а после издал приказ. Если за первый случай инженеру Драницину, главному оружейнику части, и инженеру по электроспецоборудованию Демидову пришлось покраснеть, то теперь им досталось по "самое некуда". А через несколько дней от залпа восьми "эрэсов" снова колыхнулась земля...
Это было в конце сентября. Демидов так швырнул наземь фуражку, что от нее отлетела кокарда.
А причиной срыва снарядов, как потом оказалось, были возникшие от сырости "мостики". Пыль, попавшая в систему контактов, увлажнилась, стала проводником электричества, стала замыкать на массу...
- Так чего ты смеешься? - переспросил недовольно ДеАлидоа.
- Вспомнил муху и "мостики"...
- Да-а, - протянул инженер. - Сколько мучились, а причина - пустяк. Уверен, и сейчас что-то подобное.
- Возможно, - согласился техник, - но тем более это нам не к лицу.
И для электроспецслужбы второй эскадрильи наступили черные дни. Особенно для Тиоссы. Дело коснулось чести и репутации лучшего техника. Идет напряженная боевая работа. Дороги каждая бомба, каждый снаряд, каждая пулеметная очередь. Малейшая ненормальность в подготовке машин, опоздание с вылетом на одну-две минуты вызывают нежелательную реакцию всего коллектива полка.
Тиосса потерял сон, аппетит, покой. Задолго до рассвета, отдохнув два-три часа, идет на стоянку. Вместе с ним Александр Венеровский, Владимир Макаров и техник самолета Василий Буров. Гоняют мотор, качают машину с крыла на крыло, жмут на контакты... Ищут и не находят. Наступает утро, на стоянку приезжает весь полк, и Тиосса вместе со всеми готовит машины к полету, выпускает их в воздух. Потом, пока они не вернутся, ищет неисправность... Встречает, провожает, ищет... После рабочего дня - хлопочет ночью.
Приехал инженер из вышестоящего штаба. Посмотрел, покопался в машине и уехал ни с чем.
Павел отошел от стоянки, сел на пенек. И сразу полезли в голову мрачные мысли. Вспомнил красу-Одессу, могучий Днестр, родную Беляевку на берегу реки. Вспомнил мать, отца, младших сестер и братьев. Что с ними? Там сейчас немцы... Задумался так, что не слышал, как подошел Тотерин, летчик второй эскадрильи, комсорг, хороший, душевный парень.
- Что, дружище, печалишься? Поднялся Павел.
- Плохи мои дела, Николай. И на родине плохо, и здесь вот, с машиной.
Молчит Тетерин, не утешает. Самому нелегко. Жена у него, детишки. Одному около года, другому - два. Куда-то эвакуировались, а писем все нет и нет.
Ходят друзья по лесной опушке туда и обратно. Молчат. Думают. Коля скоро получит письмо и потом будет получать их одно за другим. А Павел долго не будет знать, что и как там, в родной Беляевке. Позже, когда немцев отбросят за Днестр, получит печальную весть, узнает как фашисты зверски убили его отца...
- Ты почему на земле? - спрашивает Тиосса. - Все улетели...
- Командир отобрал самолет, - отвечает Тетерин.
- Как так?
- А на чем же ему летать, водить эскадрилью? То у меня отберет, то у другого. Так и летает.
И Павел сразу заторопился:
- Извини, Николай, пойду... Надо искать неисправность.
Пятый день на исходе. Техник чертит принципиальную схему электропроводки. Аккумулятор, общий предохранитель сети, за ним идут разветвления: пять отдельных цепочек. В каждой - автономный предохранитель, вилка, розетка, проводнички, идущие к своим потребителям. А в общем паутина - система хитросплетений, при виде которой у неискушенного человека зарябит в глазах.
Тиосса вооружается лупой, тончайшей отверткой, начинает детально, скрупулезно, упрямо исследовать всю систему. Работает днем, вечером, при свете переносной лампы. Работает один. Помощников отправил со стоянки - они бы только мешали.
И вот, наконец, победа. Он нашел неисправность. Как ни странно, она оказалась, в системе... освещения компаса. А если точнее - в розетке. Кончик проводки оголен больше чем нужно. Невооруженным глазом это даже не видно. А увидев, не сразу можно понять, что причина именно в этом. Чтобы такое понять, нужен аналитический ум.
Что получалось? Обнаружив наземную цель, летчик вводил машину в пике. Выпустив один или пару снарядов, резко с большой перегрузкой выводил ее из пикирования. Сила инерции тянула вниз систему жгутов. Оголенный участок проводника, подаваясь назад, касался крепящей гайки, получалось короткое замыкание, общий предохранитель сгорал, отключалась цепочка электросброса - и снаряды оставались под крылом.
Когда Тиосса нашел неисправность, на исходе были шестые сутки...

Мы наступаем
Пятое декабря 1941 года. Позавтракав, идем на стоянку. Это вошло в привычку - с утра навестить свой самолет. Мало ли что может случиться. С вечера он исправен, а утром, глядишь, не готов: то вода потечет, то масло. Самолеты не люди, не выносят чрезмерной нагрузки, стареют, скрипят. Столько летаем! И все на пределе скоростей, перегрузок. Во время каждой штурмовки неподалеку обязательно шныряют Ме-109, выбирают момент, как бы ударить. Тут уж на малых скоростях не походишь, все время надо быть начеку...
Мой экипаж у машины. Аникин закрывает ее чехлом.
- Товарищ командир, самолет к полету готов...
- Как настроение, - спрашиваю, - как отдыхали?
- Нормально, - отвечает техник. - Теперь нормально. Комиссару спасибо.
Вчера комиссар подсказал инженеру Сухинину дельную мысль: зачем всем оставаться на ночь для прогазовки моторов, если вполне управятся двое? С шести вечера до шести утра - двенадцать часов. Если
это время поделить на двоих, можно и поработать и отдохнуть.
- Люди должны отдыхать, иначе какие же из них работники.
- Каждый должен работать на своем самолете, - ответил инженер. - Это закон.
Акимцев спросил:
- Чеботарев, ты доверишь Аникину свой самолет?
- Доверю, - ответил Костя.
- А ты, Аникин?
- Любому, - ответил Иван, - свои же люди.
Довольный Акимцев заулыбался: что ни говори, а доброе дело сделать приятно. Сказал инженеру:
- Принимайте решение.
Главное, чтобы техники были согласны. А закон останется в силе - в воздух выпускает каждый свою машину.
Это было вчера. Сегодня за ночь все отдохнули и чувствуют себя совсем по-другому. Алписбаев смеется, говорит, что "сна карашо - настроение бодр".
Временные успехи врага никого не пугают. Однополчане твердо уверены, что даже при самых крутых поворотах судьбы Москва будет стоять до конца. На днях был митинг. Выступил Писанко. Командир не приукрашивал положение:
- Мы воюем в неимоверно тяжелых условиях. Войска фашистов обходят Москву с севера и юга. Силы неравны. На решающих направлениях враг имеет огромное превосходство в танках, орудиях, минометах...
Тяжело слушать такие слова. Но факт есть факт. Двадцать второго ноября немцы захватили Сталиногорск, Двадцать третьего - Клин и Солнечногорск, двадцать четвертого - Венев, двадцать седьмого - Истру. Гитлеровцы вышли к каналу Москва - Волга, заняли Михайлов и Серебряные Пруды, Рогачев и Яхрому, Красную Поляну и станцию Крюково...
Уму непостижимо - немцы в тридцати километрах от нашей столицы... Я помню Истру июльскую. Даже на фоне лесных массивов - будто оазис. Будто огромный декоративный парк. Издали, только по золотому блеску колоколен можно было понять, что это город. И только когда Истра под крылом, явственно виднелись белые чистые домики, ровные улицы. Теперь города нет, есть груда развалин...
Вспоминается домик Чайковского в Клину, на улице, названной именем композитора. Мы жили на этой улице, ездили мимо домика с тремя березами перед окнами. В начале мая была экскурсия. Нам дали огромные шлепанцы, чтобы не поцарапать пол. Мы сунули в них свои сапоги и ходили, осторожно ступая, по тихим уютным комнатам. Я помню огромный черный рояль, бюсты музыкантов, писателей. Думаю, что там сейчас, что наделали оккупанты?
Забегая вперед, скажу: я посетил домик Чайковского через несколько лет после войны и вновь увидел черный рояль, услышал тихую музыку. А о том, что натворили там немцы, прочитал в газете. Вот что писал писатель Евгений Петров: "Лучше бы я не приходил в домик Чайковского. То, что сделали в нем немцы, так отвратительно, чудовищно, тупо, что долго еще буду я вспоминать об этом посещении с тоской...
Стадо взбесившихся свиней не могло бы так загадить дом, как загадили его немцы. Они отрывали деревянные панели и топили ими, в то время как во дворе было сколько угодно дров. К счастью, все манускрипты, личные книги, любимый рояль, письменный стол - одним словом, все самое ценное было своевременно эвакуировано. Относительно менее ценное упаковали в ящики, но не успели отправить. Немцы выпотрошили ящики и рассыпали по дому их содержимое. Они топили нотами и книгами, ходили в грязных сапогах по старинным фотографическим карточкам, срывали со стен портреты. Они отбили у бюста Чайковского нос и часть головы. Они разбили бюсты Пушкина, Горького и Шаляпина. На полу лежал портрет Моцарта со старинной гравюры с жирным следом немецкого сапога. Я видел собственными глазами портрет Бетховена, сорванный со стены. Неподалеку от него немцы просто нагадили. Я не верил своим глазам. Я протирал их. Но ручаюсь своим добрым именем - немецкие солдаты или офицеры нагадили на полу рядом с превосходным большим портретом Бетховена.
В одной из маленьких комнаток рядом с кухней немцы устроили уборную, то есть, вернее, использовали в качестве уборной пол этой комнаты".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27