Мы с Егоровым все это хорошо понимали.
- До сих пор у нас были незначительные потери, - говорит Алексей Семенович. - В среднем около трех человек, включая и раненых, на каждые десять крушений. И очень бы не хотелось...
- А мне разве хочется? - вскипаю я, не давая ему закончить. - Но у нас нет другого выхода! Мы не можем только сидеть у леса и ждать погоды! Потери могут остаться небольшими и при действиях "нахалками". Пусть с ними работают самые спокойные, самые выдержанные минеры, а не самые отчаянные... Никакого лихачества! Точность глазомера, правильный расчет времени, знакомство с местностью - все это помогает при минировании "на шум". Сами великолепно знаете!
- Так и будем ориентировать людей. Желающих-то найдется сколько угодно!
Желающих? Не совсем точно... Будет сколько угодно минеров умоляющих, выпрашивающих, требующих отправки на самые трудные и опасные операции. Говорят, что летчик не может жить без полетов, что его всегда тянет в небо. Полюбивший свою профессию минер не может жить без грохота подготовленных им взрывов, без волнующего, ставшего уже привычным, необходимым напряжения нервов. Минера постоянно тянет к объектам диверсий. Плохо ли, хорошо ли, но это так.
Для помощи батальонам в организации подрывной работы зимой на "периферию" выехали Дружинин, Егоров, секретарь партбюро Кудинов, два-три опытных специалиста из диверсионной роты. После возвращения комиссара и мне предстояло отправиться по батальонам.
Зима вступала в свои права. Партизанам все чаще приходилось надвигать на уши кубанки и опускать отвороты треушков. Белым-бело в лесу, на полянах, просеках, а за лесом и еще белей. Но диверсионная работа не прерывалась. Донесения о подорванных эшелонах продолжали поступать. Каждый день одно, два, а то и три крушения. Нелегко они давались, эти крушения. Знаю, что нелегко! Вот вернутся люди, расскажут подробности.
Уже перед самым отъездом Дружинина и Егорова в батальоны мы решили шире использовать зимой "магнитки". Так называли у нас магнитные мины, которые крепились к вагону партизанской агентурой, обычно из железнодорожников, при отправке эшелона со станции. "Магнитка" взрывается в пути при толчках вагонов. Штука удобная! Беда, что таких мин заводского изготовления осталось очень немного. Значит, надо попытаться наладить выпуск "магниток" собственными силами.
Через несколько дней вернулся Дружинин, обветренный, промерзший, веселый. Скинув полушубок, он начал рассказывать:
- Был у Маркова... Ну что тебе доложить? Герои!.. Сутками сидят в снегу, ожидая метели... Холодище, а у минеров - ничего, кроме шалашей. Костра нельзя разжечь, ведь до полотна меньше километра, немцы могут заметить. Но голь на выдумку хитра! Ребята берут с собой глиняный горшок и запас угля, раздуют в горшке жар, получается что-то вроде восточного мангала, вот и греются по очереди. А обратно в батальон из лесу не выгонишь! Обида! "За что?" - спрашивают... Конечно, составы групп все же приходится менять.
- Как там поезда ходят из Бреста?
- Редко. Немцы напуганы, мало пускают, а те, что идут, наверно, Тарасенко с Кравченко перехватывают... Рвали они что-нибудь за это время?
- С десяток эшелонов сделали.
- Вот видишь! Наверно, тоже "нахалками"... У Маркова подорвали "нахалками" четыре, а ни одной эмзеде поставить не удалось. Так и не дождались ни ветра, ни снегопада. Хлопцы-то готовы только мгновенными и рвать!
- Эффекта меньше от мгновенных. Да и людей надо беречь... Потери у Маркова были?
- Убереглись. Но до чего же все-таки опасное занятие... Секунды решают. Глядеть и то жутко!
- Значит, опять вперед лез?
- Ну что ты! Из лесу смотрел, в бинокль...
- Интересные там в лесу деревья, если через них все насквозь видно! Или у тебя бинокль какой-то новый, особенный?
- Ну не из лесу смотрел, так с опушки.
- Не комиссарское это дело по опушкам, у фашистов на виду лазить. Мы же договорились, Владимир!
- Надо было, Алексей, надо...
- Не знаю, кому это надо! Комиссар у соединения один.
- Всем нам надобно, чтобы комиссар с людьми был. И тебе в том числе!
С Владимиром Николаевичем трудно бывает спорить. Поэтому летом однажды пришлось с ним просто поругаться. Где-то возле станции Польска Гура он побывал в составе группы минеров на железнодорожном полотне. Тогда я в конце концов доказал Дружинину, что он поступил неправильно. Прежде всего, не имея соответствующего опыта, он подвергал себя опасности в гораздо большей степени, чем любой настоящий минер. Затем присутствие, так сказать, высокого начальства могло нервировать ребят, отразиться не в лучшую, а в худшую сторону на их работе.
Дружинин обещал больше таких вылазок не делать. Но вот теперь, оказывается, он сутки провел с минерами в лесу, рядом с "железкой"... Таков Дружинин. Все он хочет увидеть, испытать. Говорит: "Надо было". Надо ли? А ведь, если сказать положа руку на сердце, пожалуй, в данном случае действительно надо. Наверно, и настроение поднялось у минеров, и все трудности словно уменьшились, когда сам комиссар соединения спал вместе с ними на снегу, грелся у тлеющих в горшке углей, жевал мерзлый хлеб.
Нет, другого комиссара нам не требуется!
Вслед за Дружининым вернулись из батальонов и остальные товарищи. Доклады их были довольно оптимистичны. Несмотря на подвохи, которые устраивала зима, минеры действовали успешно. Самоотверженность, энергия, изобретательность наших подрывников опрокидывали многие преграды.
Зимой осложнились не только выходы к железным дорогам. Морозы влияли на четкость работы мин замедленного действия. Взрывы отставали от заданных сроков, все чаще запаздывали.
МЗД-5 приводится в действие электрической искрой от небольшой батарейки. Ток включен в цепь, разомкнутую в двух местах. В одном месте контакты восстанавливаются, когда над миной проходит поезд, а в другом разомкнувшее цепь звено удерживается над ней стержнем из мягкого металла, помещенным в баллончик с кислотой. Как только кислота растворит стержень, мина придет в боевую готовность. Через какое время это случится, зависит от концентрации кислоты. У минеров имеются наборы кислотных замедлителей на самые различные сроки. Но вот теперь вмешались в дело холода! Низкие температуры ослабляют действие кислоты, влияют они и на исправность электробатареек.
Подрывникам пришлось заняться утеплением минных механизмов. Чего только они не применяют! Обкладывают замедлители и батарейки просушенным мхом. Обертывают их овечьей шерстью. Пробуют в качестве утеплителя конский навоз. Помещают механизмы в резиновые камеры, надутые воздухом. Последний способ дает наилучший эффект, но где наберешься этих спасительных камер?!
А ведь прежде чем определить, что хорошо, что плохо, что лучше, что хуже, надо провести десятки экспериментов. Опытное поле устроено рядом с землянкой роты подрывников. То и дело потрескивают зарытые в землю взрыватели, утепленные на разный манер. Стоящий у землянки часовой засекает, когда и какой взрыватель сработал.
Одновременно идут опыты и в другом направлении. Какие поправки на холод следует делать, если не утеплять кислотные замедлители? Что хорошего может дать комбинирование детонаторов различных типов? Душой всей этой кропотливой, но очень нужной работы является Алексей Семенович Егоров. В энтузиастах помощниках недостатка у него нет. Эксперименты ведутся не только в диверсионной роте, но и в каждом батальоне. Самое удачное Егоров отбирал, обобщал и требовал использовать повсюду.
Выпала нам и еще одна трудность, хотя и не особенно связанная с зимой, но совпавшая с ней во времени. Подходили к концу наши запасы тола. Нормы расхода взрывчатки были сокращены до минимума. Минеры сидели прямо-таки на голодном пайке.
Отчасти мы сами же и были виноваты, что оказались в столь незавидном положении. Летом далеко не все наши командиры заботились об экономии тола. Для подрыва эшелона вполне достаточно заряда в 10 килограммов, а клали, случалось, и вдвое больше. Грохот от двойного заряда сильней, но результат тот же, обычный. Теперь за любовь некоторых товарищей к шумовым эффектам приходилось расплачиваться.
Мы уже давно осаждали Украинский штаб партизанского движения бесконечными мольбами прислать толу. Нам отвечали ссылками на нелетную погоду, а чаще дипломатическим молчанием.
Ссылки на метеорологию звучали не очень-то убедительно. Погода случалась всякая. Нашлась бы ясная ночка, позволившая сбросить взрывчатку на парашютах. Но вот за дипломатическим молчанием угадывалась истина: очевидно, Украинский штаб запасов тола не имел. Замечу тут же, что впоследствии это подтвердилось. И вот почему в конце года партизанам не только на Украине, но и в других местах пришлось испытывать сильнейший "толовый голод".
Удары по вражеским коммуникациям Центральный штаб партизанского движения запланировал на 1943 год в двух тактических вариантах. Партизаны украинские осуществляли первый вариант - они били непосредственно по воинским эшелонам. Партизаны же Белоруссии и других республик действовали по второму тактическому варианту, нацеливая свои удары главным образом на железнодорожные пути, ведя так называемую рельсовую войну.
Опыт показал, что удары по вражеским поездам дают особенно высокие результаты. Ведь взрыв лишь одной партизанской мины приносит фашистам сразу несколько бед. Выходит из строя паровоз. Разрушаются и горят вагоны. Гибнут полностью или частично оружие, боеприпасы, продовольствие, которые были в эшелоне. Неизбежны при крушении поезда и потери врага в живой силе. Однако этим дело еще не исчерпывается. Где подорван эшелон, там обязательно испорчен, загроможден путь, что прерывает движение железнодорожных составов на всем участке.
Совершенно ясно, что рельсовая война дает меньший эффект. Порча пути парализует движение на каком-то перегоне, и только. Тем не менее в Белоруссии были проведены две крупнейших масштабов операции по уничтожению не эшелонов, а рельсовых путей. Взрывались сотни километров рельсов. Конечно, в результате этого уже не отдельные участки, а целые железнодорожные магистрали выводились на какое-то время из строя. Однако на очень короткое время. Гитлеровцы относительно быстро восстанавливали исковерканные пути, а все, что должно двигаться по этим путям - паровозы, вагоны, грузы, - оставалось у них целым. К тому же на подрыв многих тысяч рельсов ушло огромное количество тола. Вот почему и украинские, и белорусские партизаны стали испытывать острую нужду во взрывчатых материалах.
Все это выяснилось, разумеется, гораздо позже. В начале же зимы 1943/44 года мы с Дружининым и Егоровым продолжали ждать тол и никак не могли придумать, где бы раздобыть пока хоть сотню-другую килограммов. Перед соседями в долгу как в шелку, да у них у самих почти ничего не осталось. Внутренние ресурсы, кажется, все мобилизованы. Но ведь они тем и хороши, эти внутренние ресурсы, что мобилизовать их можно до бесконечности.
В какой уже раз батальоны обшаривали местность вокруг своих лагерей, стараясь обнаружить брошенные или неразорвавшиеся немецкие снаряды, авиабомбы, мины, гранаты. Кое-что находили. Взрывчатка выплавлялась из оболочек и застывала грязновато-серыми или грязновато-желтыми, но одинаково ценными для нас брусками.
Заряд мины мы уменьшили до 6 - 8 килограммов, что на 20 - 30 процентов ниже оптимальной нормы. И все-таки взрыв получался достаточной силы. Заряду придавалась форма опрокинутого конуса, отчего взрывная волна в большей степени шла вверх и удар по локомотиву был таким же мощным, как прежде.
Нужда многому учит. В целях экономии тола места для минирования партизаны стали выбирать преимущественно там, где профиль пути может усилить эффект взрыва. На выемках железнодорожного полотна, на поворотах колеи этот эффект всегда больше.
Есть у подрывников-диверсантов выражение "пустить под откос". Но мы убедились, что сбрасывать эшелон с насыпи не всегда-то выгодно. Сбрасывая паровоз и вагоны с рельсов, минеры тем самым освобождали путь и давали возможность противнику быстро восстановить на участке движение других поездов. Когда же мина рвется под эшелоном в какой-нибудь выемке, то здесь образуется такое нагромождение вагонов, что гитлеровцам и за три дня его не растащить. Если к тому же пустить из засады несколько бронебойных пуль по котлу паровоза и несколько зажигательных по вагонам, то будет совсем полный порядок при минимальных затратах тола.
Но разве выемки, повороты, уклоны пути находятся там, где минерам удобнее всего выходить к дороге? Нет, далеко не всегда. Охранялись же такие места более строго, чем другие. Вот и приходилось нашим минерам с началом зимы часто действовать на участках, благоприятных для результатов диверсии, но самых опасных по подходу к ним. Такова еще одна зимняя трудность!
Сколько же накопилось этих трудностей, осложнений, препятствий, помех!
Труднее стало готовить, монтировать мины.
Труднее работать при минимальных нормах взрывчатки.
Труднее выходить к любому объекту диверсий.
Еще труднее выходить к наиболее желательным участкам.
Еще и еще труднее делать это, просидев в ожидании погоды сутки, а то и двое на холоде, без горячего куска во рту, в сотне метров от вражеских патрулей.
Но ничего не могло остановить партизан. Наступление минеров продолжалось. В ноябре на дорогах Ковельского узла мы произвели 65 крушений. Узел оставался по-прежнему парализованным.
Героем наступления был простой советский человек, стойкий, неунывающий, храбрый и самоотверженный, в драном кожушке, с автоматом на груди и небольшим ящиком в руках. У этого человека - триста имен и триста фамилий. Его звали Борис Калач и Всеволод Клоков, Павел Медяной и Владимир Казначеев, Дмитрий Резуто и Николай Денисов, Олег Ярыгин и Владимир Павлов, Нина Кузьниченкова и Мария Абабкова, Иван Грибков и Михаил Глазок... Всех его имен-фамилий здесь не перечислишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53