Для Пятницкого эта встреча - внезапность полнейшая. А Богатырев, как уже понял Роман, был готов к ней. Само собой, до какого-то времени у Богатырева и мысли не было, что встретится с Пятницким, во всяком случае, до прихода в полк. Предвидь он это, постарался бы резко изменить служебный маршрут. Но узнал он только в дивизии, и пути для заднего хода у него не было. Ну, может, и был - в ту же полковую артиллерию. Богатырев отверг это - не тот путь. Не воспользовался, не позволило чувство собственного достоинства Не скрестились бы дороги - тогда ладно, а уж если скрестились... Не мальчишка - в прятки играть. Волевой был человек Богатырев, а воля - это не только способность добиться, но и отказаться от чего-либо.
Не собирался Пятницкий паясничать - "где-то, когда-то",- не в его натуре. Смотрел на Богатырева, путался в толчее мыслей, не мог уловить нужную, значительную Молчит Богатырев? А что ты ждешь от него? Когда представится тебе, непосредственному командиру: такой-то прибыл в ваше распоряжение? Вроде бы неплохой выход. Армейский механизм, он такой - из любой ситуации вывезет. Пятки вместе, носки врозь, а чувствительные тонкости - сатане на забаву. Действуй по уставу, завоюешь честь и славу... Тьфу на тебя. Не станет Богатырев представляться, сам же примешь за издевку. И Богатырев понимает, не глупее тебя, знает, что так подумаешь. Славненькое дело, извольте радоваться...
Богатырев сличал Пятницкого с тем юным лейтенантом, следил за его душевным бореньем и ощущал удушливую тягость молчания. Форсировать события не спешил - пусть все же первое слово будет за Пятницким. Житейская мудрость подсказывала, что Пятницкий, тем более этот Пятницкий, не соблазнится возникшими обстоятельствами, не унизится до пошлого мщения, милого сердцу солдафонов с положением. Не будет этого - остальное все уладится.
Роману Пятницкому молчание - тоже в тягость. В конце концов, он здесь хозяин или кто? Низко согнулся под скосом палатки, достал сунутый в угол раскладной, из крестовин, стульчик, поставил поудобнее, сел на его брезентовый верх. На опорном столбе высмотрел гвоздь для фуражки. Богатырев сесть воздержался. Пятницкий кивнул на его погоны, спросил:
- Что так?
Теперь Богатырев смотрел на Пятницкого сверху, смотрел внимательно, думал. Все логично. Ни по фамилии не назвал, ни по званию. "Что так?" - и все. Даже не спросил, почему и как здесь оказался. Может, Пятницкому все известно и нет надобности спрашивать?.. Почему же нет надобности? Он ведь спросил: "Что так?" Ответь на это, тогда ясно будет - почему и как ты здесь оказался. Но надо ли с этого начинать? Больно уж исповедью станет попахивать...
Смотрел, не отвечал Богатырев.
Возмужал парень, обдуло войной, обсушило. Раньше скуластость не так замечалась. Взгляд не ломается, твердый...
Что на дивизион поставили - не диво, проекция еще в учебном полку угадывалась. Кому-то такое - даль безбрежная, ему - совсем не даль. Даже та встряска не сбила с пути - на две ступеньки вверх за короткое время... У тебя тоже ступеньки, только в другую сторону, аж подковки сбренчали. Закономерно, Спартак Аркадьевич, закономерно... но как же ответить Пятницкому? Не исповедоваться же на самом деле. Но и молчать дальше в твоем положении совсем негодно...
На вопрос "Что так?" постарался ответить понятно и как можно короче:
- Развал. Подготовка запасников - из рук вон. Инспекция как снег на голову...
Не оправдывается, обид не высказывает, думает Пятницкий, уже хорошо. Все же не удержался, спросил жестко:
- Сенокос вам тоже припомнили?
Вот оно что!.. Не забываешь, меня виноватым видишь? А думал ли ты над тем, Пятницкий, что я не мог иначе? Может, себя надо было подставить, прикрыть тебя, взводного? Кому это нужно? Учебной дивизии? Для нее Пятницкий - дешевле и безболезненней. Это и наверху понимали.
Богатырев сухо вытолкнул фразу:
- За то мне выговор по партийной линии, а за это...- дернул плечом, обращая внимание на погон,- а за это - вот...
Выговор... Пятницкий сдавил зубы, посмотрел исподлобья. Вам выговор, а меня из комсомола поперли, военному трибуналу предали. Помню вашу речь зажигательную: "Пусть каждый извлечет урок". А в чем он, урок, так и не понял никто. Вы сами-то поняли, товарищ Богатырев? Почему не извлекли? Теперь вот сюда, мне в подчинение. Не терзает вас? Считали, что человек пень придорожный, можно и скоблянуть походя тележной осью, ободрать до сердцевины? Может, и сейчас так считаете? Выкиньте мысли о подлой вседозволенности. Не позволю, Богатырев, ни одной душе не позволю! Опасно такое, можно и ось обломать. Вон, обломали вроде...
Возбужденный этими мыслями, Пятницкий потер рукой лоб, прислонился к опорному шесту палатки, глухо, с нажимом спросил:
- Слишком строго с вами? Так считаете? Я другого мнения, Спартак Аркадьевич. Если учесть кое-какие мерзости личного плана, то...
Не возразил, не возмутился Богатырев, промолчал, только чуть дернул носом да кровь ко лбу и вискам прихлынула.
Пятницкий пожевал губы, охладил назревающий гнев, твердо, ребром прижал ладонь к столешнице:
- Точка на этом, Спартак Аркадьевич! - Все же, вглядываясь в лицо Богатырева, спросил вызывающе: - Со мной будете работать или?.. Нет-нет, я не настаиваю, просто до конца хочу ясного. Так как?
Богатырев, чтобы не походить на вытянувшегося в строевой стойке солдата, все время искал отвлекающее занятие: переложил бумаги на столе, даже прошелся взад-вперед. При вопросе "Так как?" стал через голову снимать ремешок планшетки. Повесил на гвоздь - под фуражку Пятницкого, ответил замедленно:
- Переиначивать поздно. И не вижу особой надобности.
Смиряясь, Пятницкий сказал:
- Мне тоже так кажется.
Пора бы о деле поговорить, времени в обрез, но встреча с Богатыревым воскресила из прошлого не только плохое.
...Прогретая под солнцем пыльная дорога по берегу Клязьмы... Упор, идущий в ровном и твердом галопе... Неухоженные избы деревни... Колодезный журавль... Прощание с Настенькой...
Вглядываясь в картины недавнего, занятый думами, долго молчал. Очнулся от неловкости затянувшейся паузы и непредвиденно для себя спросил:
- Упор-то жив? - Оттого, что Богатырев все еще стоит, не садится, неловкость усилилась. Раздражаясь на себя, резко сказал: - Да вы что стоите? Садитесь.
Богатырев сел, встретился с ожидающим сердитым взглядом Пятницкого, ответил спокойно, во всяком случае, внешне спокойно:
- В пехоту коней передали. Машины теперь.
О том, что живо. Послесловие Юрия Мешкова.
Наша литература уже имеет богатую традицию художественного освоения темы Великой Отечественной войны. И каждое произведение встречается и прочитывается с особым вниманием. Потому что тема эта неисчерпаема. Уверен: останется, что сказать и писателям будущего. Может быть, в чем-то они будут раскованней и даже объективно глубже тех, кто не отделяет события войны от событий своей жизни, от личной памяти, от обжигающих невыдуманными деталями конкретной судьбы, конкретного боя.
Книги писателей-фронтовиков о войне изначально достоверны как свидетельства очевидцев. Они написаны на материале, за которым названия реальных воинских частей, имена реальных героев, места, реально обозначенные на географической карте. Это чувство фактической достоверности, подлинности описанных событий остается по прочтении повестей свердловского писателя Анатолия Трофимова "Угловая палата" и "Лейтенант Пятницкий". В их основе - память писателя-фронтовика, прошедшего тот же путь, что и его герои.
Анатолий Иванович Трофимов родился 20 декабря 1924 года в многодетной крестьянской семье в селе Киселево Тюменской области. В раннем детстве переехал в Свердловск, после школы работал прокатчиком на Верх-Исетском металлургическом заводе. В августе 1942 года, когда ему шел только восемнадцатый год, был направлен в военное артиллерийское училище. Свой боевой путь начинал командиром взвода артразведки, потом командовал батареей. Был ранен, лечился в госпитале в Вильнюсе. Потом опять воевал на 3-ем Белорусском фронте, 1-м Украинском, участвовал в штурме Берлина, освобождении Чехословакии.
После войны Анатолий Трофимов много лет отдал журналистике: работал в армейских газетах, после увольнения в запас - редактором заводских многотиражек, заведующим отделом областной газеты "Уральский рабочий".
Его первые публикации в печати относятся к 1944 году. Сначала это были стихи, потом очерки. Многолетняя газетная работа стала школой для писателя. Он научился ценить факт, отталкиваться от него, видеть за фактом определенное явление. И первая изданная им небольшая книга была очерковой рассказ о народных дружинниках "Визовские" (1960).
В этом движении автор увидел не только практическую форму участия рабочих в наведении общественного порядка. Оно оказывало воспитательное воздействие и на самих дружинников, выявляло их активную жизненную позицию, укрепляло чувство рабочей ответственности.
Писательский опыт А. Трофимова накапливался в работе над рассказами, вошедшими в его книги "Просто соседи" (1962), "Одному идти трудно" (1964), "День рождения" (1966)
В 60-е годы Анатолий Трофимов работал в областном управлении внутренних дел, руководил кабинетом передового опыта. И надолго тема солдат правопорядка, их тревожных буден, тема воспитания человека стала в его творчестве ведущей. Он написал ряд документальных очерков, в которых восстановил страницы истории свердловской милиции. На материале подлинных событий построены детективные рассказы и повести: "409 рубинов" (1971), "Пять вопросов и один" (1972), "Сто белых слонов" (в первом варианте "Вхожу без стука") (1973), "Чертова дюжина" (1983). Трижды повести отмечались дипломами на конкурсах Союза писателей, МВД и КГБ СССР, он лауреат премии им. Н. И. Кузнецова.
А память о военной юности жила: героями очерков, рассказов и повестей А. Трофимова становились фронтовики.
Память разматывала ленту прожитого, когда приходили письма от однополчан. Она тревожила ночами, когда вдруг снились лица погибших товарищей.
"Памятные места Великой Отечественной... Можно забыть какие-то другие, но эти..." - так Анатолий Трофимов начал рассказ о поездке по местам военной юности "Встречи через тридцать лет" (Урал, 1977, № 5). Изменились места былых боев, совсем незнакомые люди населили их. Неуютно чувствовал писатель себя сначала, словно пришел из прошлого. Но вот его взгляду открылась излучина реки, вот примстился столетний дуб, вот отыскался подвал с обвалившимся сводом...
И уже слышатся голоса, уже ожили - нет, не в писательском воображении, а в памяти фронтовика - товарищи: ездовой Огиенко, связист Женя Савушкин, санинструктор Липатов, командир батареи капитан Будиловский... Не там ли, у этих памятных мест, уже писались страницы повести "Лейтенант Пятницкий"? Ведь названные в очерке реальные бойцы и командиры под своими подлинными именами вошли и в повесть. Тогда же, рассказывая о поездке и творческом замысле, Трофимов писал: "Она не будет документальной, эта повесть. Просто постараюсь рассказать о своих сверстниках, шагнувших со школьного крыльца прямо в войну,- о рядовых солдатах и о тех, кто в девятнадцать лет командовал взводами и батареями. Они не будут реально существовавшими Савушкиными, но я по возможности наделю их всем тем, что было хорошего и не совсем хорошего в моих друзьях, не щадивших жизни во имя Родины".
Так и появились сначала "Лейтенант Пятницкий" (1978), а пять лет спустя "Угловая палата".
Действие повестей Анатолия Трофимова ("Угловая палата", "Лейтенант Пятницкий" - в такой последовательности их ставит хронология сюжетного содержания) происходит в Прибалтике и Восточной Пруссии летом и осенью 1944 и в начале 1945 года. Они разные по своему сюжетному материалу. В первой автор повествует о буднях военного госпиталя, о труде врачей и медсестер, о возвращении к жизни раненых. Действие разворачивается неторопливо, писатель старается быть внимательным к настроению, переживаниям своих героев, к деталям быта. Во второй повести Трофимов рассказывает о нескольких днях наступления, о жарких боях и потерях. Здесь действие развивается стремительно, повествование хроникально. Буквально десятки лиц - солдат и командиров, пехотинцев и артиллеристов - проходят перед нами, и мы не всегда успеваем вглядеться в них, запомнить, потому что стремительна сама смена ситуаций и событий в ходе сражений.
Но повести связаны между собой. И не столько хронологически и немного фабульно, сколько сквозной идеей. Она видится мне в утверждении необоримости жизни. Писатель воскрешает трагические обстоятельства: смерти, кровь, страдания людей. Но герои вспоминают мирное время, мечтают, как сложатся их судьбы после войны, влюбляются и радуются. И мы видим, как человеческое противостоит тому, что несет в себе война, оно побеждает в душах людей, возвышает их, наполняет жизнь высоким смыслом.
В каждой из повестей в основе сюжетного движения - судьба молодых людей. В водовороте событий, калейдоскопе встреч, неизбежных в условиях войны расставаний и потерь они - Маша Кузина и Роман Пятницкий - невольно оказываются центром притяжения. Конечно, как убеждает нас писатель, и в силу каких-то личностных качеств. Но, думается, и потому еще, что в самой их молодости - надежда жизни, та надежда, которая и помогла выстоять.
Медсестре Маше Кузиной из повести "Угловая палата" нет еще и восемнадцати, а она уже многое испытала, всего насмотрелась. Но не очерствела, не потеряла интереса к людям, не разуверилась в лучших чувствах и надеждах. Ее любят врачи и сестры, раненые, все, кто оказывается рядом с ней. Любят за доброту, открытое сердце, душевную теплоту, обаяние юности. И за какую-то необъяснимую, природой в ней заложенную способность сострадать. Вспомним, как она появилась в госпитале: крохотная, худенькая, в чем только душа держится. И терпеливо втолковывали девчушке, как трудно работать санитаркой: купать-умывать, подавать-убирать, кормить-поить раненых и контуженых. И вспомним ее ответ: "Что тут трудного?.. Такие же дети, только большие".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28