Для грабителей?
— Не совсем. Для политических преступников. Достоевский, например. Князь Петр Кропоткин, географ, вы, возможно, слышали о нем…
Нансен удивленно поднял брови, но переводчик поторопился переменить тему разговора…
Нансену нравились широкие петербургские улицы, холодноватый простор Дворцовой площади и Марсова поля. Перспектива каменных, плотно поставленных друг к другу домов заканчивалась сверкающей золотой иглой Адмиралтейства — к ней сходились многие улицы города. Роскошные дворцы, красноватые громады старинных казенных зданий соседствовали с новыми, сверкающими зеркальными стеклами домами богачей.
На Невском проспекте кучер молодецки выпрямлялся, натягивал вожжи. Экипаж быстро и бесшумно катился на резиновых шинах в потоке других экипажей. «Эй, эй!» — повелительно покрикивал кучер на перебегавшего улицу чиновника или мальчика-разносчика. По тротуару плыла толпа; среди скромно одетых людей мелькали нарядные мундиры гвардейцев, черные цилиндры франтов, огромные, с перьями, шляпы модниц, направлявшихся к Гостиному двору.
Вечером 15 апреля в зале Дворянского собрания расселась петербургская знать. Нансену шепнули, что в зале присутствуют члены царской семьи.
Он с Евой пошел к эстраде. Навстречу поднялся Петр Петрович Семенов.
— Вы видели до сих пор только холодные окраины России, — сказал он. — Примите теперь привет и дань восхищения от всей страны. Я счастлив, что могу сегодня передать вам, почетному члену нашего Географического общества, его высшую награду — Константиновскую медаль.
Нансен рассказывал о дрейфе «Фрама». Говорил он по-немецки, без особого воодушевления: слишком много парадности, слишком много придворных мундиров. Дамы зевали, прикрываясь веерами. Они пришли посмотреть Нансена и наряд его жены. Теперь им было скучно. Шепотом они осуждали Еву за гордый и высокомерный вид — простая певичка, дочь какого-то зоолога, а держится, словно принцесса крови.
Только два дня спустя, после приемов у принца Альберта Саксен-Альтенбургского, у великого князя Константина и еще у каких-то сановных лиц, пожелавших видеть у себя во дворцах приезжую знаменитость, Нансен попал к людям, с которыми ему было хорошо и интересно. Они собрались в особняке Географического общества.
Тут были Толль, адмирал Макаров, океанограф Шокальский, геодезист Тилло, климатолог Воейков и другие люди, которыми гордилась русская наука.
Голубая карта Северного Ледовитого океана с красным пунктиром дрейфа «Фрама» висела на стене.
— Дорогой доктор Нансен, — сказал Петр Петрович Семенов, — мы хотели бы посоветоваться с вами о наших дальнейших исследованиях на Севере.
Он задал Нансену несколько вопросов. Отвечая, Нансен сказал, что он не может сказать определенно, как далеко на восток простирается глубоководная часть полярного бассейна и что продолжить ее исследование можно разными способами, в том числе и тем, которым воспользовалась экспедиция на «Фраме».
— Наконец есть способ, который предлагает адмирал Макаров: пробиться в неизвестное море на большом ледоколе, — сказал Нансен. — Это трудно, но возможно. Я уверен, что, куда бы ни пробил его ледокол дорогу — далеко или близко внутрь неизвестных морей, — опыт этот будет иметь величайшее значение. Он даст чрезвычайно важные результаты и, быть может, откроет новую эру полярных исследований.
Попросил слово Эдуард Васильевич Толль. Он говорил о горах, которые видны в ясные летние дни с острова Котельного, о никем еще не достигнутой Земле Санникова. Почти сто лет назад впервые увидел ее промысловый человек Яков Санников далеко в океане и до сих пор она остается загадкой для науки.
— В августе 1886 года я сам, своими глазами видел вдали ясные контуры ее гор, похожих на базальтовые горы Сибири…
— Простите великодушно, Эдуард Васильевич, — перебил кто-то с места, — доктор Нансен на «Фраме» прошел как раз вблизи тех мест, где вы полагаете землю. Однако же никакой земли он там не обнаружил…
— Доктор Нансен пишет в своей превосходной книге, что девятнадцатого и двадцатого октября 1893 года, когда «Фрам» находился возле Земли Санникова, был густой туман, который мешал что-либо видеть, — возразил Толль.
Он стал развивать план экспедиции. Судно высадит ученых на Землю Санникова, перезимует в устье Лены, а через год заберет первых исследователей таинственного острова. Разве плавание доктора Нансена не доказало, что подобная экспедиция для поисков неведомой земля вполне возможна?
— Именно Россия должна осуществить этот план! — говорил Толль. — Девятнадцатое столетие подходит к концу, а нам еще предстоит многое сделать для завершения тех научных завоеваний на Севере, за которые тяжелыми жертвами заплатили первые русские исследователи. Кому, как не русским, приличествует выполнить эту задачу?
Толль сел на место. Все ждали слова Нансена.
— Время уже позднее, — сказал он, — и ответ мой будет кратким. Я согласен с моим другом Толлем в том, что к северу от Новосибирского архипелага могут быть неведомые острова. Мы видели стаи гаг, летящих с севера; один раз оттуда же пролетела стая бекасов. Позже к нам часто наведывались песцы. Возможно, что там есть земли или небольшие острова. Исследование этих земель было бы подвигом величайшей научной важности. Я искренне надеюсь, что такая экспедиция скоро осуществится.
Толль сиял. Земля Санникова давно стала мечтой его жизни. Мог ли он думать в эти минуты, что путь к загадочной земле станет его последним путем…
Нансен, забыв о позднем времени, стал разбирать план Толля. Петербургские улицы уже затихли. Гасли газовые фонари.
Ева скучала в роскошном номере гостиницы, перебирая петербургские газеты. Там много писалось о Фритьофе и о ней. В посольстве сделали переводы. Бульварная газетка напечатала карикатуру: Фритьоф верхом па белом медведе возле полюса. Под карикатурой были стишки:
— Чуть-чуть я полюс пе открыл, —
Рёк Нансен о злой досаде.—
Не то он спереди тут был,
Не то левее, сзади.
Ева прислушивалась, не зацокают ли подковы рысаков у подъезда. Из ресторана доносилось пение цыганского хора.
Так мало, в сущности, вечеров ей и Фритьофу удается побыть вместе, и еще меньше — вдвоем…

ЛИНИЯ ОТСТУПЛЕНИЯ
Штурман с «Бельгики»
Как славно дома, под родными соснами! Довольно гостиниц, парадных заседаний и званых обедов. За работу!
Фритьоф сказал Еве, что теперь станет отшельником. На год, на два, на три — на сколько нужно, чтобы написать научный отчет об экспедиции «Фрама».
С раннего утра Фритьоф уединялся в своем рабочем уголке. Иногда ночевал там на жестком диване. Детей к ному не пускали, даже Ева старалась как можно реже открывать обитую шкурами дверь, непроницаемую для шума. Пианино перенесли в самую дальнюю комнату. По вечерам Ева пела там вполголоса, готовясь к своему прощальному концерту. Она бросала сцену, чтобы заняться воспитанием детей: у Лив появился брат Коре.
Прошло лето и еще одно лето. Многое было передумано в рабочей комнате, где зря пылилось экспедиционное снаряжение. Чем больше углублялся Нансен в груды научного сырья, которое так кропотливо накапливали фрамовцы, тем яснее становилось ему, что и после его экспедиции воды полярных морей храпят еще множество загадок.
Ему вспоминалось старое предание о мудреце, который неделями вглядывался в сложнейшее, причудливое переплетение течений морского пролива. Мудрец силился постигнуть законы, управляющие ими, но, поняв, что задача эта непосильна ему, в отчаянии бросился со скалы в водоворот. А современные океанографы? Так ли уж далеко ушли они от этого мудреца? Каждый действует по своему разумению; сложная жизнь морей и океанов изучается ненадежными методами, без единой системы; приборы океанографов неудобны, громоздки, иногда их показаниям трудно верить.
В свой и без того набитый всякой всячиной кабинет Фритьоф поставил небольшой станок. Когда от работы на столом болели глаза и начинало стучать в висках, он брался за слесарные инструменты.
Особенно удалась ему новая конструкция батометра — прибора для взятия проб воды с разных глубин. Свою модель Нансен послал на испытание знатокам, и те признали его батометр лучшим из всех когда-либо бывших в их руках.
А пока он горбился за письменным столом и мастерил у верстака приборы, в «его» Арктику уходили корабль за кораблем. Свердруп стал начальником Второй норвежской полярной экспедиции и повел «Фрам» на север, чтобы «хорошенько потолкаться во льдах возле Гренландии и навестить архипелаг Парри». Когда они обнялись при прощании, Свердруп сказал дрогнувшим голосом:
— Ты остаешься, а мне трудно без тебя…
И разве один Свердруп ушел?
Нансен сам выбрал для Толля норвежское промысловое судно. Старый Колин Арчер переделал его на своей верфи, где родился «Фрам». На этой шхуне, переименованной в «Зарю», русский полярник намеревался искать свою Землю Саиникова. Нансен прислал ему длинное напутственное письмо с выводами части обработанных научных материалов экспедиции «Фрама», с набросками карт гаваней, пригодных для зимовки, с советами по поводу экспедиционного снаряжения. «Дорогой друг, от всего сердца желаю Вам всего доброго и прекрасного в Вашем долгом и важном путешествии… На прощание мы скажем, как эскимосы на восточном берегу Гренландии: „Чтобы вам всегда плыть по свободной ото льда воде“».
И Толль повел «Зарю» вдоль берегов Сибири в те воды, которые еще не так давно утюжил «Фрам».
Возле Шпицбергена крушил льды на своем новом ледоколе «Ермак» адмирал Макаров. Нансен переписывался с ним, рассказал о своем способе взятия проб воды с больших глубин, просил присылать ему эти пробы для ускорения обработки.
На воздушном шаре «Орел» улетел к Северному полюсу швед Андрэ. С дороги он посылал почтовых голубей. Третий голубь был последним, связь прервалась — и никто не знает, что случилось в холодном, злом небе…
Ушла к полюсу экспедиция на «Стелла Поляре» — так итальянцы переименовали купленного ими старого «Язона».
Со стороны Гренландии упрямо разведывал путь к полюсу Роберт Пири.
Эти люди отмораживают пальцы, едят собачину, вскакивают по ночам от грохота льдин, а он, Нансен, скрипит пером, водит яхту по тихому фиорду и подписывает отпечатанные на машинке ответы на нетерпеливые письма норвежских, французских, венгерских, русских юношей: «К сожалению, я не могу пока принять вас в состав своей новой экспедиции: научный отчет о плавании „Фрама“ поглощает все мое время и заставляет откладывать экспедиционную работу».
Особенно горький осадок оставила встреча с Робертом Скоттом. Этот вдумчивый, собранный англичанин намеревался зимовать в Антарктиде, совершая санные поездки в глубь материка.
По его словам, в Англии совсем разучились делать сани, и он специально приехал в Норвегию, где Нансен воскресил это искусство.
— Я знаю, как вы заняты: в Англии говорят, что Нансен помнит о втором полюсе Земли. Ваш доклад о проекте норвежской экспедиции в Антарктику произвел очень сильное впечатление на лондонцев. И все же я прошу вас уделить мне хотя бы час.
Нансен тотчас велел заложить экипаж и поехал с англичанином к мастерам и торговцам санями. Он сам выбирал самое лучшее дерево и набрасывал мелом форму полозьев и стоек.
Они вместе вернулись в «Годтхоб». За обедом Скотт снова вскользь упомянул об упорных слухах, приписывающих Нансену усиленную подготовку южнополярной экспедиции на «Фраме». Но хозяин дома не поддержал этого разговора. Прощаясь, англичанин сказал:
— После нашей поездки и бесед я узнал нечто гораздо большее, чем устройство саней, — я узнал много ценного о том, как мне следует снарядить всю мою экспедицию. Правда, я по-прежнему думаю, что в Антарктиде наибольшего успеха можно добиться, используя выносливых пони и моторные сани, а не собачьи упряжки, какими вы пользовались во время вашего знаменитого путешествия.
Нансен не стал спорить. Он готов был признаться себе, что завидует этому англичанину, завидует всем, кто чувствует себя неловким и недолгим гостем на городских улицах и торопится в страну ледяного безмолвия.
И еще одна встреча состоялась в «Годтхобе» — встреча, повлиявшая впоследствии на жизненные пути ее участников.
— Войдите, — отозвался Нансен на робкий стук в дверь, с неудовольствием отрываясь от рукописи.
Вошедший в кабинет, видимо, чувствовал себя самым незначительным человечком, одним из тех, кто должен входить в дверь дважды, чтобы его, наконец, заметили.
В руках он мял папку. От робости и волнения лицо его покрылось пятнами.
Нансен узнал в своем госте молодого норвежского штурмана с «Бельгики» Руала Амундсена.
— Я хотел бы просить вашего совета… — неуверенно начал тот. — У меня есть план. Это моя первая самостоятельная экспедиция. Я хочу…
Гость замялся.
— Итак, вы хотите?..
— …попытаться пройти на судне Северо-западным проходом.
Когда-то он сам вот так же пришел к старому Норденшельду с планом своей гренландской экспедиции.
— Так, значит, Северо-западный проход? Крепкий орешек! Если не ошибаюсь, около шестидесяти экспедиций пробовали разгрызть его до вас. Мак-Клюр, правда, прошел, но частью по суше, покинув корабль. А вы?
— Я, господин Нансен, не намерен покидать судна.
Нансен последнее время кое-что слышал об Амундсене. Когда экспедиция «Бельгики», которую не так давно провожал Нансен, вернулась, говорили, что штурман Амундсен фактически заменил в Антарктике начальника экспедиции, действовал необыкновенно решительно и смело.
Но Северо-западный проход?! Пройти из Атлантического океана вдоль северных берегов Америки в Тихий океан почти неведомой дорогой…
— Так, так. Каков же ваш маршрут?
Гость поспешно развязал папку, вынул карты.
Несколько часов спустя Руал Амундсен вышел из кабинета Нансена с горящими глазами и высоко поднятой головой. Этот день он потом назвал великим днем своей жизни.
А хозяин, проводив гостя, долго не мог приняться за работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37