Бикар не нашёл в Париже требуемого лекарства и позвонил в Прагу. У телефона Немец. Он сразу же бросается разыскивать Шорма. Шорм отправляет лекарство.
Первой пришла посылка из Англии. Патрика Блеккета, старого приятеля Капицы по Кембриджу, не было в Лондоне, но содержание телеграммы было таково, что её немедленно передали другому известному английскому физику Кокрофту. Сэр Джон Дуглас Кокрофт принялся отыскивать необходимое лекарство, не теряя ни минуты. Ему помогал друг и издатель Дау Максвелл. Лекарство они достали, но опаздывали к рейсовому самолёту Лондон–Москва и позвонили на аэродром. Когда в аэропорту узнали, что речь идёт о доставке медикаментов для тяжело раненого, самолёт был задержан на целый час.
Сэр Кокрофт вручил летчику пакет с лаконичной надписью: «Для Ландау», и через несколько минут самолёт поднялся в воздух. В это время в Шереметьевском аэропорту его уже ждал дежурный физик.
Неизвестно, сколько времени прошло с той минуты, когда дружеские руки на английской земле вручили русскому лётчику заветную посылку. Одно можно сказать с полной ответственностью: быстрее нельзя было действовать.
И когда Сергей Николаевич Фёдоров получил драгоценную ампулу, он сказал только два слова:
– Молодцы англичане!
На четвёртый день Кору положили в больницу. Игорь, худой, долговязый, болезненно застенчивый мальчик, боялся подойти к висевшему в институте бюллетеню «Состояние здоровья Льва Давидовича», хотя он в тот год работал в лаборатории института и каждый день не меньше четырёх раз проходил по вестибюлю.
Ему передавали далеко не всё, что сообщали из больницы. Впоследствии выяснилось, что можно было не скрывать от него правду: Ландау-младший сделал какое-то приспособление, и все телефонные разговоры с больницей слушал через телевизор, стоящий в другой комнате.
Ландау был на искусственном дыхании сорок дней. Человек, к которому подключили «Энгстрем», не похож на обыкновенного больного. В солнечной палате тихо. Только тяжело ухает дыхательная машина, да сестра неслышными шагами то и дело подходит к больному. Он не засыпает, не просыпается, он ещё — между жизнью и смертью: ни сознания, ни дыхания, кормят его через зонд. Врачи-диетологи разработали меню, включающее всё необходимое: от измельчённых в порошок ржаных сухарей до протёртой зернистой икры.
Приготовлением еды в течение двух месяцев занимался друг Дау Александр Иосифович Шальников и его жена Ольга Григорьевна. Вставали они в шесть утра, стерилизовали посуду, варили бульон, протирали варёное мясо, рыбу, овощи, готовили каши, соки и кисели, чтобы в 9.30 еда поступала в больницу.
Само кормление было тоже нелёгким делом. Занималась им медсестра Вера Николаевна Оболеева. В эти дни смертельно уставали и врачи, и сёстры, а у Веры Николаевны хватало сил орудовать неподатливым шприцем, поправлять подушки, поворачивать Дау. Говорила она тихим, грудным голосом, умела, как никто, успокоить больного.
В начале февраля одна сестра как-то сказала другой:
– У Дау сегодня хорошее настроение.
Но для того, кто увидел бы его в эти дни впервые, эти слова звучали бы невероятно. Правда, исчез безжизненный, тёмно-жёлтый цвет лица, и голова больного уже не казалась высохшей. Но рот всё время был раскрыт, он быстро глотал слюну и был похож на маленького спящего ребёнка. В его облике было что-то детское и вместе с тем — скорбное. Первые полтора месяца страшнее всего был его невидящий взгляд. Можно было стоять на траектории этого взгляда, но тогда становилось жутко: больной ничего не замечал, смотрел сквозь тебя.
Ночь. Дежурная сестра не сводит с больного глаз. Она успокаивает его, когда он начинает нервничать. Больной часто видит перед собой то одну, то другую сестру. Теперь, когда он к ним привык, он уже не озирается по сторонам с каким-то ужасом.
Через полтора месяца после катастрофы врачи сказали, что жизнь больного спасена. Но он всё ещё был без сознания, если не считать то добрых, то хмурых взглядов.
Впервые у Дау заметили осмысленный взгляд 22 февраля. Это были уже совсем другие глаза, они не были неподвижно-стеклянными, они видели. Ему тихо сказали, что он выздоравливает, что всё страшное позади, он слушал, не сводя с говорившего глаз и, главное, кончали говорить — он кончал слушать. Ни разу он не отвёл взгляда раньше, чем была закончена фраза.
Но прошло ещё долгих шесть недель, прежде чем больной сказал первое слово. Это был трудный период: порой просыпалось сознание, и в глазах таилась мысль, но он не издавал ни звука. Время шло. Надо было что-то срочно предпринимать. Президент Академии наук СССР М. В. Келдыш, академики П. Л. Капица и Л. А. Арцимович настояли на созыве расширенного международного консилиума.
К чести зарубежных учёных, надо сказать, что они сразу же откликнулись на приглашение. На международный консилиум были приглашены лучшие в мире специалисты: Зденек Кунц, Мари Гарсен, Жерар Гийо, Уайдлер Пенфильд.
Первыми прибыли французы. Они прочли историю болезни, изучили рентгеновские снимки, осмотрели Ландау и признались, что никогда не видели человека с такими травмами:
– Мы впервые в нашей практике наблюдаем такого больного. Непонятно, как он мог выжить, получив столь тяжёлые травмы. До сих пор больные с такими повреждениями умирали. Вероятно поэтому многие симптомы кажутся необычными. Мы удивляемся упорству, мужеству и мастерству наших русских коллег, которые протащили этого больного живым через смерть.
Французские учёные высказались против операции. Ландау будет здоров и без операции мозга.
Особенно запомнился день 27 февраля 1962 года. 195-я палата, где лежит Дау, залита солнцем. К постели больного подходит его жена Кора.
– Ты меня узнаёшь? — спрашивает она.
Дау в ответ кивает.
Что тут началось! Кора заплакала, сестра бросилась её обнимать.
– Ты меня узнаёшь?
Он снова кивает. Медсестра Вера Николаевна почувствовала, что на радостях можно навредить больному.
– Не надо его утомлять. Лучше подождите в зале. Скоро консилиум, а он выдохнется.
Была половина одиннадцатого. В 11.15 Сергей Капица привёз знаменитого канадского нейрохирурга Уайдлера Пенфильда.
Накануне вечером самолёт Пенфильда на три часа задержался в Лондоне из-за снежной бури, разразившейся над английской столицей. Миссия врача священна: он спешит к тяжелобольному, и Советское правительство разрешает канадскому учёному пересечь границу нашего государства без визы. Пенфильду семьдесят два года, и всё-таки он прямо с аэродрома едет в больницу к своему заокеанскому пациенту.
– Он знает английский? — спросил канадский учёный о больном.
– Да, но сейчас он и по-русски не совсем понимает, — ответил дежурный врач.
– Но ведь английский же намного легче, — улыбнулся канадец.
Первый осмотр был поздно вечером: больной утомлён, и Пенфильд высказался за операцию мозга — терять, мол, нечего. Но утром врач увидел совсем другого человека — с ясным, осмысленным взглядом. Правда, у постели больного столпились незнакомые люди в белых халатах, и он, естественно, не мог кивнуть им, как недавно жене.
Помогла жена. Она снова спросила:
– Ты меня узнаёшь?
Он кивнул. Она спросила ещё раз, и он снова кивнул ей в ответ. Врачи ликовали. Теперь сомнений быть не могло: у больного появились проблески сознания. Этот случай подробно описан Пенфильдом в истории болезни. Заключение канадского учёного — дань уважения самоотверженности советских врачей.
«Профессор Ландау.
27 февраля 1962 года.
Семь недель назад — тяжёлая автомобильная катастрофа. Перелом таза и рёбер. Рентгеновское исследование обнаруживает двусторонний перелом черепа и оперативное трепанационное отверстие в левом средне-фронтальном положении около пяти сантиметров перед центральной извилиной… его жизнь была спасена только благодаря героическому уходу и лечению… Я делаю вывод, что консервативная терапия, применённая в случае профессора Ландау, была правильной. Ничего большего сделать было нельзя.
Прогноз очень затруднителен. Сейчас больному лучше. Если улучшение будет продолжаться, к нему, я думаю, вернётся способность говорить. Но я опасаюсь, что нарушение двигательной способности правой руки сохранится навсегда…
Уайдлер Пенфильд ».
После консилиума Пенфильд сказал о мозге больного:
– Прибор не сломан. Выздоровление придёт не сразу, очень постепенно.
Вечером Ландау был перевезён в Институт нейрохирургии, а утром 28 февраля Пенфильд сделал вторую запись в истории болезни, ещё более оптимистическую: «28 февраля. Осмотр в нейрохирургическом институте. Больной реагирует даже лучше, чем вчера. Есть основания ожидать больших улучшений умственной деятельности, а также работы рук и ног. Физиотерапия очень важна. У.П. ».
Профессор Валентин Александрович Поляков как-то заметил:
– Физики проявили такое мужество, преданность и благородство, что мы, врачи, почувствовали к ним большое уважение.
Среди врачей ходила шутка:
– Своим спасением Дау на 33% обязан врачам, на 33% — физикам, на 33% — собственному организму (он никогда не пил и не курил) и на 1% — господу богу.
Врачи, конечно, поскромничали, но тем не менее физики доказали, что для них значит Дау.
С того страшного часа, когда весть об аварии облетела всех физиков, они начали собираться в больнице на Старом шоссе. Говорили мало. Выходящих из палаты врачей встречали настороженными взглядами: жив? В коридоре, прижавшись лбом к стене, рыдал любимый ученик Дау Исаак Яковлевич Померанчук. Безысходный страх, что вот-вот случится то, о чём они боялись говорить, держал их в больнице. Настала ночь. Никто не уходил. Пришлось дать физикам комнату, смежную с кабинетом главного врача.
Так возник знаменитый «физический штаб». В книге дежурства штаба — 87 фамилий! Ученики Дау, а также ученики его учеников на время превратились в диспетчеров, курьеров, шофёров. Это они, не дожидаясь рабочих, на своих плечах несли тяжёлую «дыхательную машину», они дежурили на аэродроме в ожидании рейсовых самолётов из Лондона, Копенгагена, Нью-Йорка, Берлина и Брюсселя. Понадобилось их знание иностранных языков для консультаций по телефону и для объяснения действия посылаемых медикаментов, понадобилось их умение водить машину и, главное, — надо повторить это ещё раз — их стремление сделать всё, что в человеческих силах, для спасения жизни Дау.
Что и говорить, на долю академика Ландау выпала трагическая возможность узнать, как к нему будут относиться после его смерти.
Для близких, а их оказалось очень много, время остановилось в день аварии. Что-то случилось с ним в первые же дни. Вначале вполголоса передавали друг другу: если протянет до утра, может, всё и обойдётся, потом стали говорить о третьих-четвёртых сутках, потом возник опаснейший пятнадцатый день, и так целых полтора месяца, тянувшихся чуть ли не год.
Первое слово Дау сказал 8 апреля. Это было одно-единственное слово, обращённое к медсестре: «Спасибо».
Весть о том, что Дау заговорил, в один день облетела и медиков и физиков… Но потом несколько дней больной молчал. А с 14 апреля уже разговаривал на русском и иностранных языках. Декламировал свои любимые баллады, наизусть читал Лермонтова, Симонова, английские стихи, отрывки прозы, без ошибки цитировал любимый отрывок из Ленина: «Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает своё рабство… есть внушающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам».
Предстояло ещё долгое лечение, больному делали массаж, его учили сидеть, ходить, делать гимнастику, но уже твёрдо можно было сказать одно: он выздоравливает.
Четверг, 3 мая.
Утром проснулся и сказал сёстрам:
– У меня есть сын Гарик. Пусть он придёт.
Как они с Гариком смотрели друг на друга!
Воскресенье, 6 мая.
Дежурит аспирант Анатолий Русинов. Он записал свой разговор с Дау.
– Дау, вы помните, что такое парамагнетизм Паули?
– Да.
– А диамагнетизм Ландау?
– Ну конечно.
– Как они зависят от температуры?
– Почти не зависят.
– А какая связь существует между ними?
– Равны, с точностью до постоянного множителя.
– Чему он равен?
– Порядка одной трети.
16 мая он вдруг сказал:
– А я стал какой-то странный.
– Почему?
– Всё забываю… и вот ноги… А что со мной было?
Голос, манера говорить, шутки, словечки — всё то же, что до болезни. Те же лучистые глаза.
Для проверки умственных способностей к больному пригласили психиатра.
– Лев Давидович, нарисуйте кружочек.
Дау старательно выводит крестик.
– Гм. А теперь я вас попрошу нарисовать крестик.
Дау изображает на бумаге кружочек.
– Зачем вы так? — с укором говорит психиатр. — Делайте то, что я вас прошу.
– Я именно этим и занимаюсь. Вы просите меня сделать глупость, и я исполняю ваше желание.
– Да, но вы делаете всё наоборот! — возражает психиатр.
– Это такие дурацкие задания, что если бы я поступил иначе, вы были бы вправе усомниться в моих умственных способностях.
Ночь. Сестра устала, а больной и не думает спать.
– Лев Давидович, у вас ни в одном глазу нет сна.
– Зато у вас в обоих, — отвечает Дау. — Вы поспите, а если кто придёт, я вас разбужу.
Всё лето 1962 года Дау провёл в сумрачной палате Института нейрохирургии имени Н. Н. Бурденко.
20 июля.
– Почему я в больнице? И столько времени? Что-то я не очень верю в эту аварию.
2 августа.
– Я в мужской красоте не разбираюсь, но, насколько я могу судить, Фёдоров очень красивый. И талантливый врач. Он спас мне жизнь. Я ему очень благодарен.
10 августа.
Пришёл дежурный физик. Дау спросил:
– Чем вы занимаетесь?
– Ферромагнетизмом. Что-то в нём неясно.
– Нет, почему, там всё понятно, — быстро ответил Дау.
16 сентября.
– Я чувствую, что мои силы на исходе, — сказал Дау.
22 ноября.
– По-видимому, я своей болезнью поставил какой-то идиотский рекорд.
25 ноября.
Дау рассказали, какой скромный человек испытатель парашютов Евгений Андреев. Никогда не подумаешь, что он герой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17