— Прошу прощения, что вам пришлось так долго ждать, но я не мог отложить мою работу...
— Не стоит извиняться. Я уверен, что эта встреча вознаградит меня за терпение.
Его рукопожатие оказалось неприятным, и я незаметно вытер руку о футболку. Очевидно, блеск кожи профессора был результатом применения масла от загара. Его рука казалась жирной. Вероятно, аллергия, которая могла объяснить также и темные очки.
С лодки я заметил между домом и берегом какую-то систему труб и клапанов, и теперь, подойдя следом за Хаггопианом ближе к длинному желтому зданию, услышал приглушенный рев насосов и шум льющейся воды. Оказавшись внутри постройки, я очень скоро понял, что означали эти звуки — здание было не чем иным, как гигантским аквариумом.
Вдоль стен тянулись ряды массивных стеклянных баков, так что солнечные лучи, проникавшие в помещение сквозь похожие на иллюминаторы окна, превращались в зеленоватые тени, играющие на мраморных полах и придающие этому месту какой-то подводный вид. На огромных баках не было ни карточек, ни табличек, которые описывали бы их чешуйчатых обитателей, и, по мере того, как Хаггопиан проводил меня из комнаты в комнату, мне становилось ясно, почему не было никакой необходимости в подобных ярлыках. Он отлично знал каждый экземпляр, мимоходом давая хриплые комментарии, пока мы по очереди не посетили все многочисленные крылья бунгало:
— Вот это — очень любопытное кишечнополостное, с глубины пятисот фатомов. Его очень трудно содержать — давление и так далее. Я называю его Physalia haggopia — смертоносное существо. Португальский военный кораблик по сравнению с ним — сущее дитя.
Это замечание относилось к огромной багровой массе с извивающимися дымчато-зелеными щупальцами, пугающе колышущимися в воде в баке огромных размеров.
С этими словами Хаггопиан ловко выудил из открытого чана на соседнем столе небольшую рыбку и через край большого бака кинул ее своему «любопытному кишечнополостному». Бедная рыба ошеломленно поплыла прямо на один из зеленых жгутов, и мгновенно застыла, парализованная. Еще через несколько секунд омерзительная медуза принялась медленно поглощать пищу.
— Она вполне могла бы проделать то же самое и с вами, — проскрипел Хаггопиан.
В самом большом помещении из всех я остановился, пораженный размером баков. Здесь, где плавали акулы, стекло, служащее границей миниатюрных океанов, было очень толстым. Задние стенки аквариумов производили впечатление бескрайних подводных просторов.
В одном аквариуме медленно кружили уродливые двухметровые рыбы-молоты. Металлические ступени вели вверх, через край аквариума, затем по другой стенке вниз, в воду. Хаггопиан объяснил:
— Раньше я кормил здесь моих миног — с ними нужно обращаться осторожно. У меня их больше нет. Три года назад я выпустил последнюю в море.
Три года? Я повнимательнее пригляделся к одной из рыб-молотов, чье брюхо сейчас скользило вдоль стекла. На серебристо-белом брюхе, между щелками жабр и хвостом, виднелись многочисленные ободранные красные островки, которые образовывали четко очерченные круги там, где потрудились пасти миног. Очевидно, Хаггопиан оговорился, вероятно, он имел в виду три дня.
Но как только мы прошли в следующее помещение, обитатели которого привели бы в неописуемую радость любого конхиолога, я выбросил из головы оговорку моего хозяина. Здесь вдоль стены тоже стояли аквариумы, не такие большие, как те, что в других комнатах, но замечательно обустроенные так, чтобы точно имитировать естественную среду их обитателей. А они были живыми драгоценностями из всех океанов Земли. Большие раковины и моллюски из южной части Тихого океана; крошечные, бросающиеся в глаза каури с Большого Барьерного рифа; сотни причудливых одно— и двустворчатых моллюсков всех возможных форм и размеров. Даже окна были из раковин — огромных, прозрачных, сияющих таинственным розоватым светом веерообразных раковин, фарфорово-тонких, но бесконечно крепких. Поднятые с невероятных глубин, они наполнили комнату кровавыми оттенками, отличающимися от подводного мельтешения предыдущих помещений.
Экскурсия прервалась, когда в комнату вошел Костас, грек, привезший меня из Клетноса, и пробормотал своему хозяину что-то явно важное. Хаггопиан согласно кивнул головой, и Костас вышел. Через несколько минут он вернулся с полудюжиной других греков, каждый из которых перемолвился парой слов с Хаггопианом, прежде чем уйти. В конце концов мы снова остались одни.
— Они были моими слугами, — объяснил мне хозяин. — Некоторые служили мне почти двадцать лет, но теперь они мне больше не нужны. Я расплатился с ними, они попрощались со мной и теперь уезжают. Костас отвезет их в Клетнос, а попозже вернется за вами. К тому времени мне нужно будет закончить рассказ.
— Я не совсем понимаю вас, мистер Хаггопиан. Вы хотите сказать, что будете жить здесь в уединении? То, что вы сказали, звучит несколько... зловеще.
— Уединение? Здесь? Нет, мистер Белтон... Но конец, да! Я узнал о море все, что мог, мое обучение почти завершено.
Заметив мой озадаченный взгляд, он криво ухмыльнулся:
— Вы пытаетесь понять, что неудивительно. Очень немногие люди, если таковые вообще есть, знали, как я живу. Вот почему сейчас я решил нарушить свое молчание. Вы застигли меня в нужное время. Я ни за что не стал бы рассказывать мою историю, если бы меня не преследовали так настойчиво. Возможно, она послужит предостережением и даст мне передышку, а многочисленные последователи — ученые, преданные науке о море, которые будут стремиться превзойти мои работы и открытия, будут предупреждены, — он нахмурился, замолчав на минуту. — Завтра, когда остров опустеет, Костас вернется и освободит все живые экземпляры аквариумов. Даже самые большие рыбы вернутся в море. Тогда Хаггопиана будет действительно пуста.
— Но зачем? — спросил я. — Куда вы намереваетесь уехать? Этот остров, несомненно, ваша база, ваш дом и крепость. Именно здесь вы написали свои чудесные книги, и...
— Моя база и крепость, да, — резко, перебил он меня. — Этот остров был для меня и базой, и крепостью — но домом? Нет... Больше нет. Когда вы закончите интервью, я поднимусь на вершину скалы и еще раз взгляну на Клетнос. Потом я сяду на моего «Морского ежа» и поведу его, как уже давно решил, курсом на Касос-Стрейтс, пока не кончится топливо. Оттуда не может быть возврата. В Средиземном море есть неведомые места, где море глубокое и холодное, и где... — он замолчал и повернул ко мне свое блестящее лицо. — Но в таком случае моя история никогда не будет рассказана. Достаточно сказать, что это последнее путешествие «Морского ежа». Он опустится на дно, и я останусь на борту.
— Самоубийство? — ахнул я. — Вы собираетесь... утопиться?
Услышав мое предположение, он расхохотался — зашелся кашлем, скрежетавшим, как мел по доске.
— Утопиться? Так водная могила кажется вам столь омерзительной?
Он снова расхохотался.
Несколько секунд я в немом изумлении и тревоге смотрел на него, не зная, разговариваю ли я с нормальным человеком, или же...
Хаггопиан внимательно посмотрел на меня сквозь темные линзы своих очков, и взгляд этих невидимых глаз заставил меня медленно покачать головой, попятившись.
— Прошу прощения, мистер Хаггопиан, я просто... — все слова разом вылетели у меня из головы.
— Непростительно! — прохрипел он. — Мое поведение непростительно! Пойдемте, мистер Белтон. Возможно, там нам будет удобнее.
Он провел меня по коридору во внутренний дворик, обсаженный лимонными и гранатовыми деревьями. Там в тени стоял белый садовый столик с тростниковыми стульями. Хаггопиан резко хлопнул в ладоши, потом подвинул мне стул, а сам уселся напротив. Я снова отметил, что его движения казались странно неуклюжими.
На хлопок армянина отозвалась пожилая женщина, завернутая на индийский манер в шелковое сари, с прикрытой длинной шалью нижней половиной лица. Он бросил ей несколько гортанных слов на греческом. Она вышла, чтобы через несколько минут вернуться с подносом, двумя стаканами и английским пивом в запотевшей от холода бутылке.
Я увидел, что стакан Хаггопиана уже наполнен, но не смог узнать, что это был за напиток. Жидкость казалась зеленой, с густым осадком. Мы чокнулись, и он сделал большой глоток из своего стакана. Я последовал его примеру, потому что в горле у меня было сухо, как в пустыне; но, поставив стакан обратно на стол, я заметил, что Хаггопиан все еще пьет. Он проглотил всю мутную жидкость до капли, поставил стакан и снова призывно хлопнул в ладоши.
В этот момент я удивился, почему он так и не снял темные очки. Ведь мы же находились в тени. Но взгляд на лицо армянина напомнил мне, что, должно быть, у него какая-то аллергия. Я снова заметил тоненькие ручейки жидкости, бегущие по его щекам из-под загадочных линз. Молчание было нарушено, когда пожилая женщина вернулась со следующим стаканом питья для своего хозяина. Он сказал ей еще несколько слов перед тем, как она снова покинула нас. Я, тем не менее, не мог не заметить, когда она наклонилась над столом, насколько высохшим казалось ее лицо, с узкими ноздрями, изборожденной глубокими морщинами кожей и тусклыми глазами, глубоко запавшими под костистыми дугами бровей. Похоже, ее прямо-таки тянуло к Хаггопиану, она склонялась к нему, явно пытаясь обуздать видимое невооруженным глазом желание прикоснуться к нему.
— Она уедет с вами. Костас позаботится о ней.
— Я что, слишком на нее глазел? — спросил я виновато, внезапно ощутив странное чувство нереальности и разорванного времени. — Прошу прощения, — я не хотел быть невежливым.
— Ничего. То, о чем я должен вам рассказать, превращает в чепуху все остальное. Вы произвели на меня впечатление человека, мистер Белтон, которого не так-то легко... испугать.
— Меня можно удивить, сэр... но испугать? Кроме всего прочего, я был военным корреспондентом, и...
— Да, конечно, но есть ведь и более худшие вещи, чем ужасы войны.
— Возможно, но, как бы то ни было, я журналист. Я рискну...
— Хорошо! И, пожалуйста, отбросьте все свои сомнения, которые могли прийти вам в голову относительно моей нормальности.
Я начал было возражать, но он быстро прервал меня:
— Нет, нет, мистер Белтон! Вы должны быть совершенно невосприимчивым, чтобы не заметить здесь никакой странности.
Пожилая женщина вошла в четвертый раз, поставив на столе перед ним кувшин, и он замолчал. На этот раз она почти прильнула к нему, а он шарахнулся от нее, чуть не опрокинув свой стул. Он проскрипел по-гречески что-то резкое, и я услышал, как странное сморщенное создание всхлипнуло. Потом старуха, отвернувшись, заковыляла прочь.
— Боже мой, что такое с этой женщиной?
— Терпение, мистер Белтон, — он поднял руку. — Всему свое время, — он снова осушил свой стакан и еще раз наполнил его из кувшина, прежде чем перейти к своему рассказу.
— Первые десять лет жизни я провел на островах Кука, а следующие пять — на Кипре, — начал Хаггопиан. — Я всегда жил неподалеку от моря. Мой отец умер, когда мне было шестнадцать, завещав мне два с половиной миллиона фунтов стерлингов. Когда мне исполнился двадцать один год, я унаследовал эти деньги и обнаружил, что могу полностью посвятить себя океану — единственной настоящей любви всей моей жизни.
Я имею в виду все океаны, все воды мира... В конце войны я купил Хаггопиану и начал собирать коллекцию. Я написал о своей работе. Мне только исполнилось двадцать девять, когда я закончил свою «Колыбель моря». Вы знаете об успехе, который имела эта книга... Я наслаждался успехом. Потом вышла книга «Море: новый рубеж», и я начал работу над «Обитателями глубин»... К тому времени, когда черновик рукописи был готов, мы с моей первой женой прожили уже пять лет, и я вполне мог бы опубликовать свою книгу тогда, если бы не тот факт, что я превратился в некотором роде в перфекциониста как в своих трудах, так и в научной работе. Короче говоря, в рукописи были части — целые главы, — которыми я был недоволен. Одна из этих глав была посвящена отряду сирен. Особенно меня очаровывал ламантин, его несомненная связь с известными издавна легендами о сиренах и русалках, от которых, разумеется, весь отряд получил свое имя. Однако не только это сподвигло меня на исследование ламантина, как я называл эти путешествия. В то время я и не догадывался о важности моих поисков. Так случилось, что моим изысканиям было суждено привести меня к первому реальному указателю на мое будущее — ужасающему намеку на конечный пункт, — тут он остановился.
— Конечный пункт? — счел я себя обязанным чем-то заполнить паузу. — Буквально или в переносном смысле?
— Пункт моего последнего назначения.
— О!
Через миг Хаггопиан продолжил рассказ, и я чувствовал, как его глаза пристально наблюдают за мной сквозь едва прозрачные линзы:
— Вы знакомы с теориями континентального дрейфа, которые утверждают, что континенты постепенно отплывают друг от друга и что когда-то давно они были гораздо ближе друг к другу? Такие теории вполне логичны. Древняя Пангея существовала, и по ней ступали ноги, отличные от человеческих. Первый огромный континент Земли знал жизнь задолго до того, как появился первый человек... В любом случае, я решился на исследование ламантина — сравнение ламантинов из Либерии, Сенегала и Гвинейского залива с ламантинами Карибского моря и Мексиканского залива — отчасти для того, чтобы дополнить работу Вегенера и других. Видите ли, мистер Белтон, из всех побережий Земли лишь на этих двух прибрежных участках ламантины водятся в их первобытном состоянии — отличное зоологическое доказательство континентального дрейфа... В конце концов я очутился в Джексонвилле, на восточном побережье Северной Америки. Там я случайно услышал о нескольких странных камнях, найденных в море — камнях, на которых были выбиты полустертые иероглифы невероятной древности, предположительно вынесенные на берег встречными течениями Гольфстрима. Меня так заинтересовали эти камни и их возможный источник — если помните, My, Атлантида и другие мифические затонувшие страны были моими любимыми темами, — что я быстро завершил исследование ламантина, чтобы отплыть в Бостон, в Массачусетс, где, как я слышал, в одном частном музее хранилась коллекция подобных диковинок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46