Да и в расположении противника в этом проклятом тумане разобраться невозможно.
От всего, что говорил Покрышкин, веяло таким простодушием, такой искренностью, он был так обеспокоен сложившейся ситуацией, что я мгновенно вошел в его положение и тоже встревожился.
Удивительный человек, думал я, разговаривая с Покрышкиным. Можно сказать, легендарная личность, а не представься он, так и не догадаешься: прост, скромен, приветлив.
Я, как мог, разъяснил Покрышкину по карте расположение наших войск и предполагаемую дислокацию противника. Он еще раз попытался связаться со своими аэродромами и, увидев, что туман не поредел, хотел ехать дальше. Но я чуть не насильно усадил его завтракать и с удовольствием слушал, как горячо и заинтересованно высказывал Покрышкин свою точку зрения на военные действия здесь, на Одере. Прикидывая, как упростилось бы дело, если переправу прикрыть с воздуха или ударить по немецким аэродромам на том берегу, комдив прямо-таки винился, что не может сделать этого. Прижимая широкие сильные ладони к могучей груди и наклонясь ко мне через стол, он проникновенно говорил:
- Я же специально сюда, на самую передовую, выехал, чтобы точно определить, где что нужно. А тут этот туман, будь он неладен. Но все равно, надо и сейчас что-то делать, любой ценой вызвать сюда эскадрильи. Так что, извините, товарищ генерал, буду трогаться. Спасибо за хлеб-соль.
И Покрышкин снова сел в свою машину.
Гитлеровцы в это время находились в районе Бреслау и Брига, где у них были неплохо оборудованные аэродромы с достаточным количеством самолетов. До нас им было рукой подать, не заблудишься. Так что, несмотря на туман, они со свойственной им педантичностью два-три раза в день прилетали бомбить переправы.
Мы же уже вторые сутки переправляли на тот берег Одера живую силу и технику по ноздреватому тонкому льду. Немецкие самолеты, собственно, не очень мешали нам. Прилетали они обычно поодиночке, бомбили наспех и, обстреливаемые зенитчиками 29-й зенитной дивизии полковника А. Д. Вялова, спешили убраться подобру-поздорову.
Хуже обстояло дело с нашими "мостами". Настил из досок и нетолстых бревен был жидковат и ненадежен. Он ходил ходуном под колесами машин, прогибался, покрываясь слоем воды; тонкие жерди расползались; лед испуганно трещал и подламывался.
Тем не менее все обходилось до тех пор, пока на ту сторону Одера не пошли танки. Настил колыхался, словно он был на плаву, лед трещал и гулко постреливал, во все стороны по нему бежали предательские трещины. Пришлось еще и еще усиливать настилы.
На западном берегу, в районе города Оппельна и села Оттозее, противник вдруг начал оказывать такое яростное сопротивление, какого мы уже давно не встречали. Гитлеровцы то и дело контратаковали позиции 58-й и 15-й дивизий нашего корпуса свежими силами, которые они успели перебросить сюда, пока мы в тумане форсировали Одер. То в одной, то в другой дивизии возникали острые ситуации. Я не мог усидеть на своем командном пункте, метался из одной дивизии в другую, чтобы на месте скоординировать и скорректировать действия корпуса. Оппельн и Оттозее надо было удержать во что бы то ни стало.
Так прошло два дня, в течение которых мы отбивали атаки фашистов, в то же время подтягивая на плацдарм артиллерию, чтобы организовать мощный артзаслон. Не знаю, удалось ли бы мне это сделать, если бы не помощь 17-й артиллерийской дивизии прорыва, которой командовал генерал-майор С. С. Волкинштейн. Мало того, что дивизия располагала значительной мощью. Ее командир был исключительно высококвалифицированным специалистом и талантливым военачальником, человеком очень сложной и интересной судьбы, о котором мне хотелось бы рассказать поподробнее. И останавливает меня только то, что, чем дальше работаю я над этой книгой, тем больше убеждаюсь в невозможности вместить в нее всех интересных людей, рассказать на ее страницах обо всех и обо всем, о ком и о чем хотелось бы. Сначала я усмотрел в этом определенное везение, что ли: мне, подумал я, повезло, что вокруг меня было так много замечательных людей.
Но, вдумавшись посерьезнее, понял, что дело вовсе не в везении. Во фронтовых условиях люди полнее и глубже раскрывались друг перед другом, показывая такие душевные глубины, до которых в мирное время и не докопаться. Так что дело не только в том, что обстоятельства требуют от человека поступков, бескомпромиссно показывающих, кто чего стоит. Во фронтовых условиях обостряется еще и способность понимать друг друга, рождается своего рода особое видение, позволяющее глубже и точнее оценить другого человека. Вот чем, мне кажется, объясняется и исключительная глубина взаимных чувств, родившихся на войне, и надежность, нерушимость фронтовой дружбы, которую люди, воевавшие вместе, сохраняют не просто на долгие годы, а на всю жизнь.
Итак, вместе с Сергеем Сергеевичем Волкинштейном мы планировали мощнейший артиллерийский огонь, стремясь использовать также те восемь или девять танков, которые уцелели от танкового корпуса, приданного нам во время боев на сандомирском плацу. Я с удовольствием смотрел на рослого, статного генерала, склонившегося над картой. Выразительное, приятное лицо его было переменчиво: то засомневается - и нахмурится высокий лоб, прищурятся умные серые глаза; то найдет удачное решение - и разгладятся морщинки у глаз, мягче станет рисунок губ. Право, это огромное удовольствие - наблюдать за лицом человека мыслящего и душевно богатого.
Мы едва успели привести наш план в действие и не познали еще, так сказать, плодов своего труда, как я получил приказ передать занимаемый корпусом плацдарм войскам 21-й армии. Сами же мы должны были сменить корпус генерала Акимова соседней с нами армии на плацдарме у города Олау, где уже вел бой корпус генерала Родимцева.
Мы совершили ночной марш, днем уже были на восточном берегу Одера, а с наступлением сумерек 118-я и 15-я гвардейская дивизии приступили к смене войск Акимова на плацдарме, глубина которого достигала километров десять-одиннадцать. Обстановка при этом была очень сложной. Немцы продолжали контратаки, акимовцы, по существу, беспрерывно вели бой. Однако к рассвету все встало на свои места.
Ранним утром я отправился к генералу Родимцеву, чтобы уточнить расположение его войск и как-то согласовать наши действия.
Родимцев оказался на наблюдательном пункте и выглядел крайне озабоченным.
- Что происходит? - спросил я неохотно оторвавшегося от стереотрубы командира корпуса. - Глубоко продвинулись?
- Плацдарм глубиной километров шесть. Похвастаться нечем, - раздраженно ответил Родимцев. - Лезут с таким упорством, какое и предположить трудно. Видно, совершенно свежие силы ввели. Контратакуют непрерывно. И буквально по всей протяженности нашего участка. А у тебя как?
Я рассказал.
- Все ясно, - кивнул головой Родимцев. - Хотят во что бы то ни стало вытеснить наши войска с плацдарма и вновь занять оборону по Одеру. Как ни говори, а водный рубеж - преграда серьезная. Второй раз эту реку форсировать будет тяжко. Надо удержаться здесь.
С этим нельзя было не согласиться. 16 февраля 1945 года 5-я гвардейская армия перешла в наступление с целью расширения занятого плацдарма и окружения вражеских войск в городе Бреславль (Бреслау). Нашему корпусу предстояло развернуться на север. Но таким образом мы открывали свой левый фланг. Пришлось на это направление выдвинуть 58-ю дивизию и наступать на Бреслау с юга.
Непосредственно на город наступала 6-я армия нашего фронта, которой командовал генерал В. А. Глуздовский. Сначала она действовала очень успешно, и над Бреслау нависла угроза окружения. Поняв эту опасность, гитлеровцы усилили бреславскую группировку 19-й и 8-й танковой и 254-й пехотной дивизиями.
Несколько дней мы вели трудные бои на подступах к городу. Каждый фольварк с его каменными строениями был превращен немцами в настоящую крепость. Толстые стены не поддавались даже снарядам средних калибров. Артиллерийские орудия, танки, автомашины вязли в весенней грязи. Но поначалу сильно растянутое кольцо окружения постепенно сжималось и сжималось.
Начались бои на окраинах Бреслау. И опять каждый дом, яростно отплевывавшийся пулеметными и автоматными очередями, надо было брать как крепость.
13 февраля танковые и механизированные корпуса, приданные 6-й и 5-й гвардейской армиям, наступавшим навстречу друг другу, соединились западнее Бреслау. Подошли гвардейцы-танкисты Рыбалко, и кольцо окружения полностью и надежно замкнулось. Только тогда наш корпус, измотанный боями, сменил корпус генерала Захарова из 6-й армии.
Мы сдавали свою полосу наступления ночью, как это делалось обычно, чтобы скрыть перемещение войск от противника. В сырой весенней темени смачно чавкали по грязи тысячи солдатских сапог, глухо гудели тягачи, раздавались тихие команды. Мы уходили с сознанием хорошо выполненного долга, а где-то невдалеке навстречу нам в ночи двигались те, кому мы уступали позиции.
Рано утром мне позвонил по телефону генерал Захаров, мой, так сказать, "сменщик".
- Глеб Владимирович, - услышал я мягкий, приятный голос, - у тебя нет желания заскочить ко мне? Если, конечно, твои дела позволяют. Я бы хотел, чтобы ты меня поподробнее сориентировал, что да как в твоей бывшей полосе.
- Почту за приятный долг, - пошутил я.
Вообще, у нас было принято, сменяя друг друга, снабжать командира вновь прибывающего соединения возможно более подробной информацией. Это нередко помогало избежать серьезных затруднений.
- А как ваш командный пункт найти? Давайте адрес.
- Адрес, стало быть, будет такой. Автостраду, думаю, знаешь?
- Само собой.
- Ну вот и езжай прямо по ней. Как пересечешь железнодорожный переезд, сразу направо, вдоль домов. Третий дом слева мой. Не заблудишься?
- Постараюсь,- ответил я и, не откладывая, тут же сел в машину. На этот раз это был почти новый трофейный "опель".
Выехали на автостраду. Немного задержались, объезжая разбитый снарядами участок. Чтобы наверстать упущенное время, на большой скорости проехали оставшуюся часть пути, проскочили через переезд и повернули направо. Тут я несколько удивился, увидев лежащих в кювете автоматчиков. Было похоже, что они держат оборону. Не успел я подумать, что бы это значило, как послышалась автоматная стрельба. Одна очередь срикошетила по крыше "опеля", другая, видимо, прошила багажник.
Я успел заметить, что лежавшие в кювете солдаты делали нам какие-то знаки: махали руками, показывали куда-то налево и, вероятно, кричали что-то, чего за шумом мотора и стрельбы мы, разумеется, не слышали. Впрочем, попав под обстрел, мы не могли ни остановиться, ни развернуться, не рискуя стать еще более удобной мишенью, и сделали то, что могли: промчались до первого домика, свернули за него и остановились под прикрытием его кирпичных стен.
- Чудеса какие-то, да и только! - сказал Федоров, вытирая со лба выступившие капельки пота. - Вот и соображай теперь, где немцы, а где наши.
Долго соображать не пришлось. В дверях домика показался наш автоматчик. Я сразу спросил его:
- Где наблюдательный пункт командира корпуса?
- Наблюдательный пункт рядом, товарищ генерал. Через дом от нас. Только... - Солдат замялся.
- Что "только"?
- Да уж и не знаю, следует ли вам туда ехать. Оно хоть и рядом, а немцы все вокруг простреливают.
- Откуда они тут взялись, немцы-то? - не выдержал, подал голос водитель Федоров.
- Откуда они взялись, не скажу. А только знаю, что в лесочке, за поляной, - солдат показал куда-то себе за спину, - все время наши были, а сейчас немцы.
- Проскочим, - решил я. - Не обратно же ехать.
Мы вырвались из-за угла дома, который прикрывал нас, промчались мимо следующего и снова юркнули под прикрытие небольшою каменного строения. Во дворе нас встретили автоматчики и проводили к генералу Захарову в подвал, куда он перебрался вместе с несколькими офицерами своего штаба.
- А у нас, как видите, новоселье, - невесело пошутил Захаров, пожимая мне руку, - из бельэтажа сюда пришлось перебраться.
- У вас тут вообще полная перемена декораций, - поддержал я шутку комкора. - Немцы откуда-то взялись...
- Взялись, - посерьезнел генерал. - И потеснили нас. Остановить не удалось. Я попытался позвонить тебе, чтобы не приезжал, да ты уж, видно, в дороге был.
- Это не так страшно, - успокоил я Захарова. - У моего Федорова уже сложился план, как обратно "задами", по его выражению, проскочить. А вот у вас командный пункт оказался расположенным не очень удобно. И опасно. Тут до немцев, как я понял, метров четыреста?
- Ты угадал, - улыбнулся генерал Захаров. - Луговину, тянущуюся вдоль домов, видел?
- Видел.
- Она у нас вроде нейтральной полосы получилась. По ту сторону, в лесочке, - немцы, а по эту - мы. Так что ты, считай, прямо на передовую попал, вдоль переднего края прокатился. Все изменения так быстро произошли, что и наблюдательный пункт командующего нашей армией тут же оказался.
- Как?! - удивился и в то же время обрадовался я. - Глуздовский здесь?
- Здесь. Видал рядом с нами длинное серое здание, бывшую немецкую казарму, первое за забором? Вот там его командный пункт.
- Ну, теперь я и вовсе не жалею, что приехал, и, конечно, воспользуюсь случаем, чтобы повидаться с Владимиром Александровичем.
Владимир Александрович Глуздовский накануне Великой Отечественной войны был заместителем командира Московской мотострелковой дивизии. Вместе с ним мы дрались на Березине в первые дни войны, вместе пережили горечь отступления. Потом военная судьба разметала нас, как это нередко бывает, в разные стороны, и теперь чистейшая случайность вновь свела нас не только на одном фронте, но и в соседних домах.
Обговорив все вопросы, мы попрощались с Захаровым, который не преминул предостеречь меня:
- Ты уж поосторожней. Тут хоть и рядом, да горячо. А береженого, как говорится, и бог бережет.
- Я себе не враг, - успокоил я генерала Захарова. Через десять минут мы были уже у Владимира Александровича Глуздовского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41