К людям присматривайся. Остерегайся, главное, смотрителей. Иной прикинется такой овечкой, другом твоим...
В один из февральских дней молодой аптекарь находился в рабочей казарме. Узкие, слабо пропускавшие дневной свет окна, заделанные железными решетками, как в тюрьме. Общие нары были заполнены обитателями казармы, спавшими вповалку, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться.
Из темного угла доносился мучительный детский кашель. Анатолий направился туда. Худощавая женщина держала на руках умирающего ребенка. Рядом стоял фабричный поп. Переводя взгляд заплывших жиром узеньких глаз с ребенка на женщину, он говорил:
- Не плачь, не горюй, голубка, а радуйся, что дитя твое на том свете попадет в царство небесное. Ведь его ангельская душенька совсем невинная. Ей только в раю место.
На улице бушевал резкий северный ветер. Холод проникал в казармы сквозь стены и окна, из-под каменного пола. Возмущенный словами попа насчет "счастья", которое ожидало эту бедную мать после смерти ее замерзающего ребенка, Анатолий не выдержал:
- Вы, батюшка, вместо обещания "царства небесного" помогли бы рабочим, чтобы хозяин отремонтировал казарму да получше отапливал ее. Может, по воле божьей хозяин не делает этого и морозит людей?
- Еретик! Богоотступник! - закричал на него поп и погрозил крестом. Как твоя фамилия? Вот сообщу о тебе куда следует.
- Это вы умеете делать! - ответил Анатолий и вышел на улицу.
Поп выполнил свою угрозу.
Как-то весной усталый Анатолий шел с фабрики домой, вдруг он увидел группу всадников. Это сам Арсений Морозов с дочерьми и своими гостями выехал на прогулку.
Фабрикант Морозов требовал от рабочих, чтобы они при встрече с ним в любом месте снимали шапки и обязательно низко кланялись. Каково же было удивление его, когда он увидел, что какой-то молодой человек не остановился и не поклонился ему.
- Стоп, стоп, господа! - закричал Морозов своим спутникам, а сам повернул лошадь в сторону Железнякова, стараясь прижать его к забору.
- Ты почему не снял шапку, подлец?! - негодующе вскричал он.
- Я шапку снимаю только перед покойниками, - ответил Анатолий.
- Ты что, не знаешь, кто я такой? Я - хозяин фабрики! Твой кормилец!
- Тебя кормят рабочие своим трудом, а не ты рабочих! - крикнул Железняков.
- Ага, социалист, значит, - угрожающе произнес Морозов. - Как твоя фамилия?
- Железняков! Запишите на воде мелом, - показал Анатолий на большую лужу и быстро зашагал дальше.
- Железняков? Так вот ты какой, безбожник! - крикнул вслед Морозов.
На следующий день Анатолий был уволен из фабричной аптеки.
Железняков уехал на Черное море, в город Туапсе. В то время там работал водолазом его старший брат, Николай. Анатолий надеялся с его помощью найти работу в порту или на каком-нибудь пароходе. Ведь он еще с детства мечтал быть моряком.
Прошло немного времени. Анатолий пишет матери:
"Я живу неважно. Места нет... Работаю поденно у водолазов. Тоска. Все идет не так, как желаешь... Чего хочешь, желаешь, само лезет, не выходит. А то, чего не хочешь... Очень хочется мне, дорогая мама, поступить в морскую школу. Буду готовиться. Спать придется совсем мало, по три часа в сутки, но поступлю обязательно!"
В начале мая 1914 года Железняков сообщил родным в Богородск:
"Ура! Ура! Я устроился очень хорошо. Служу матросом на пароходе "Тайфун"..."
Чтобы не огорчать мать, сестру, он не писал, как ему тяжело приходится: в духоте надо было почти непрерывно шуровать в топках мелкий зольный уголь, раздеваясь донага, чистить котлы. Нестерпимо болели ничем не защищенные глаза, едкая солоноватая пыль разъедала мокрое от пота тело, затрудняла дыхание.
Свободное после вахты время Железняков проводил либо в машинном отделении - старательно изучал все, что требовалось знать механику на пароходе, либо читал. Он мечтал поступить учиться в мореходное училище.
1 августа 1914 года началась первая мировая война. Анатолий узнал, что Ростовское мореходное училище объявило дополнительный набор курсантов.
И вот он в Ростове. Успешно сданы все экзамены в отделение судовых механиков. Было отмечено, что кочегар с "Тайфуна" превзошел многих экзаменующихся по своим знаниям. Но в списках принятых его фамилии не оказалось.
- Почему меня нет в списках принятых в училище? - спросил Железняков секретаря в канцелярии. - Ведь я выдержал все экзамены.
Тот, выслушав, открыл ящик стола и протянул Анатолию сданные перед экзаменами документы.
- Не приняты-с, молодой человек.
- Почему не принят? - недоумевающе спросил Анатолий.
- Вот уж этого не знаю-с. Начальству виднее.
- Может, мне пройти к начальнику?
- Его сейчас нет. Да он ничего и не скажет. Пожалуй, в Москве скорее дознаетесь...
- При чем здесь Москва? - настороженно спросил Анатолий.
- Эх, зелен ты еще, милый мой, - уже более мягко сказал канцелярист. В народе говорят: "Добрая слава за печкой спит, а худая по свету бежит". Ты в Москве в Лефортовской школе учился? В Богородске на фабрике Морозова работал? Вот так-то...
Железнякову все стало ясно. Он попал в "черные списки". Занесенного в черные списки не принимают на работу, не допускают учиться.
В апреле 1915 года команда парохода "Тайфун" объявила забастовку. Судовладельцы обратились в портовую жандармерию. Всех матросов, годных для отправки на фронт, сняли с парохода и направили в пехоту. Железнякова, как не достигшего призывного возраста, мобилизовать не могли. Его уволили с парохода и предложили в течение 24 часов убраться из Одессы, где в то время стоял "Тайфун".
"Я стараюсь принять это как должное испытание, которое дает мне жизнь для будущего, - писал Анатолий родным в мае 1915 года. - Опыт никогда не мешает. Много еще встретится огорчений и всяких треволнений, перед которыми эти явятся мелкими, серенькими пятнышками. Настроение бодрое, и я думаю, что выйду победителем из положения, в котором очутился.
Я всегда рад, когда получаю от вас письма, и с большим наслаждением читаю их. И хочется борьбы сильной и большой, такой грозной, как сильный шторм. Да, да, и на самом деле, что это за жизнь, которой жили и живут гоголевские старосветские помещики и обломовы Гончарова. Не жизнь, а копчение неба и бесполезное занимание места".
Почти вслед за письмом Железняков вернулся в Москву. В июне 1915 года он поступил слесарем на Бутырский завод Густава Листа, не указав места прежней работы. Нуждаясь в слесарях, управляющий заводом немец принял новичка без особых расспросов. Завод вырабатывал снаряды для фронта и насосы для военно-морского флота.
Однажды, войдя в сборочный цех, управляющий услышал доносившуюся из-под сводов цеха песню.
- Это что за артист здесь появился? - спросил он у мастера.
- Как же, слесарь наш новый, сами изволили его принять третьего дня.
- Ах, этот юнге, такой длинный? Его фамилия, айзен... айзен... Ага! Железняков! Карашо работает?
- Хороший слесарь, - ответил мастер.
- Карашо. Пусть поет. С песнь будет лучше работать. - И, заметив непорядок на одном из токарных станков, он обрушился руганью на токаря. Стуча толстой тростью по станку, он кричал: - Собакин сын! Ты чего делаль? Хочешь на фронт поехать?
Железняков, ловко орудуя инструментом, крикнул сверху:
- Эй там, на палубе! Не мешай работать! Чего разошелся, как самовар?
Управляющий умолк и тотчас выбежал из цеха, что-то бормоча не по-русски.
Вечером того же дня в тесной комнатушке старого рабочего завода токаря Петрова собралась немногочисленная заводская подпольная большевистская организация. Один из рабочих спросил:
- Кто знает нового слесаря, что так смело обрезал нашего немца?
По всему заводу об этом разговор пошел...
- Я с ним малость поговорил, - ответил один из присутствующих. Говорит, недавно с Черного моря приехал. Кочегаром там работал. Видно, боевой паренек... Надо бы заняться им...
- Будешь работать со мной? - спросил как-то Петров у Анатолия.
И разъяснил, что надо делать.
- Есть! - ответил Анатолий по-матросски.
Первая мировая война была в разгаре. Работа, к которой старый подпольщик Петров привлек Железнякова, заключалась в следующем. Надо было незаметно вкладывать в ящики антивоенные листовки вместе со снарядами, отправлявшимися на фронт.
Приемку ящиков со снарядами производил представитель от военного ведомства молодой поручик. Необходимо было отвлекать его внимание от этих ящиков. И каждый раз Железняков что-нибудь придумывал. Однажды он схитрил так.
- Господин поручик, - обратился к офицеру Анатолий, - я много раз думал о том, какой вы молодой еще, но у вас уже два Георгиевских креста...
Приемщик с увлечением начал расписывать свои "подвиги".
Анатолий хорошо знал, что поручик получил награды не за боевые дела, так как совсем не был на фронте, а все время находился в Москве. Но с разыгранным восторгом он поддакивал приемщику, восхищаясь его "храбростью", наблюдая в это время за упаковщиками, от которых ждал условного сигнала, что все сделано. После этого Железняков, сделав поклон головой, сказал:
- Ваше благородие, вы так интересно все рассказываете. Скорее бы и мне попасть на фронт!..
На снарядном заводе Густава Листа Железняков проработал слесарем до осени 1915 года. Немало отправил он на фронт антивоенных большевистских листовок. В октябре Железняков был призван на военную службу в Балтийский флот...
На "Океане"
Боцман, сидящий на корме баркаса, всей своей грузной фигурой наклоняется вперед и командует протяжно:
- А-а-ать!
Баркас делает сильный рывок вперед и, разгоняя волны, с шумом проходит брандвахту у выхода из военной гавани, чтобы выплыть на широкий водный простор.
Загребной, плечистый, ладно скроенный, высокий матрос, дыша полной грудью, вместе с другими гребцами отталкивается веслом, искусно рассекая встречный ветер развернутой лопастью.
- Железняков, осел! - кричит боцман Слизкин. - Как гребешь, обормот!
Молодого моряка передернуло. Ведь он работает веслом не хуже других. Почему же этот толстопузый придирается к нему? И он тихо сказал: "Эх, двинуть бы веслом тебя!"
Услышав сказанное Железняковым, находившийся рядом с ним матрос строго заметил: "Возьми себя в руки, Анатолий!"
- Груздев, не вертись, как буек! - обрушился боцман и на него.
Миновав окруженный гранитной стеной, вросший в Финский залив хмурый старинный форт Кроншлот, баркас направился к внешнему рейду, держа курс на высокобортное судно с надписью "Океан".
У командира учебного судна "Океан" Норгартена с самого утра было испорчено настроение. К нему неожиданно явился жандармский ротмистр. Он подробно расспрашивал о матросе Железнякове.
- Мы знаем, господин капитан первого ранга, что Железняков ведет среди матросов вашего корабля антиправительственную агитацию и снабжает их листовками.
Сообщение представителя жандармского управления так поразило командира "Океана", что он несколько минут не мог ничего ответить.
- Вот одно из писем, в котором Железняков довольно открыто высказывает свое настроение... Почитайте. - Ротмистр протянул командиру листок бумаги.
"Дорогая мамочка, - читал Норгартен, - прости, что долго тебе не писал - не было времени. Последнее желание мое исполнилось, меня причислили к машинной школе, если удастся ее кончить, то буду иметь звание механика третьего разряда. Недурно ведь, верно?..
Сегодня ездил в отпуск в город, разозлился, было, до крайности. Замерзли, зашли в чайную, не пускают. Идем дальше, в другую, там то же самое, и в третьей слышу такой же ответ. Вот тебе и наши герои, вот так уважение... Возмущение берет... Давят, а приходится подчиняться..."
- Что же делать с этим Железняковым, господин ротмистр? - растерянно спросил Норгартен.
- Вы должны будете помочь нам поймать его на месте преступления. Если же это окажется невозможным, надо вызвать молодчика на какое-нибудь грубое нарушение устава службы и отправить на гарнизонную гауптвахту. Оттуда нам легче будет убрать его, куда следует. А пока усильте наблюдение за ним.
Проводив ротмистра, Норгартен долго еще находился в возбужденном состоянии. Он вспомнил, как пришлось расплачиваться командирам дредноута "Гангут", линкора "Андрей Первозванный" и других кораблей, на которых был раскрыт заговор революционеров против самодержавия. Взглянув на портрет Николая II, висевший на переборке каюты, испуганный командир почти наяву услышал: "Предупреждаю, что при малейшем повторении недопустимых беспорядков на судах флота будут приняты самые суровые меры взыскания, начиная со старших начальствующих лиц". Такую резолюцию царь написал на донесении главнокомандующего флотом, докладывающего о выступлении матросов линкора "Гангут".
Вызвав дежурного по кораблю, Норгартен приказал:
- Старшего офицера ко мне!
Капитан второго ранга Сохачевский побледнел, услышав от Норгартена заявление ротмистра о Железнякове. Он мгновенно представил себе все те неприятности, которые могут возникнуть, если на "Океане" действительно завелись "крамольники".
Сохачевский озадаченно протянул:
- Да... Это очень...
- Надо выполнять то, что от нас требуют. Я не желаю рисковать своим положением из-за какого-то матроса. Кстати, какие данные имеются в его деле? - спросил Норгартен.
- В послужном списке о нем сообщается очень немного. Призван во флот в 1915 году. Прошел строевое обучение и получил звание матроса второй статьи во 2-м Балтийском флотском экипаже. А с февраля текущего года зачислен учеником класса машинных унтер-офицеров Кронштадтской машинной школы и прислан к нам для прохождения морской практики, - ответил Сохачевский.
- Все ясно. Надо сделать так, чтобы мы имели основания убрать этого смутьяна с корабля. Притом, чтобы никто не знал, что его арестовали за антиправительственную агитацию. Мы его отправим на гарнизонную гауптвахту как нарушителя корабельного устава... А как сделать это, подумайте...
- Слушаюсь! - коротко произнес Сохачевский.
В кубрике уже давно царила полная тишина, а Железняков беспокойно ворочался в своей подвесной койке и никак не мог уснуть. Корабельные склянки пробили два часа ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23