Это действие каким-то образом придало ей человечности, и Энн немного освободилась от своего трепета перед последней представительницей рода Томгаллонов.
— Возьмите еще персиков, милочка. Вы ничего не ели — совсем ничего.
— Что вы, мисс Томгаллон, все так вкусно, и я…
— У Томгаллонов всегда можно было хорошо поесть, — самодовольно заявила мисс Минерва. — Моя тетка Софи пекла самый вкусный бисквитный торт, который я когда-нибудь пробовала. Отец не привечал только одного человека — свою сестру Мэри, потому что у нее был очень плохой аппетит. Съест, бывало, крошечный кусочек того-другого, и сыта. Отец считал это личным оскорблением, и он никогда не забывал обид. Например, он так и не простил моего брата Ричарда за то, что тот женился против его воли. Он выгнал его из дому и запретил когда-нибудь тут появляться. Отец всегда по утрам читал за столом «Отче наш», так после ссоры с Ричардом он стал выпускать фразу: «Прости нам грехи наши, как мы прощаем всякому должнику нашему».
После ужина мисс Минерва отвела Энн в самую маленькую из трех гостиных, которая все равно выглядела огромной и унылой, и они провели вечер у пылающего камина, где Энн было вполне тепло и уютно. Энн вязала крючком кружевную салфетку, а мисс Минерва — на спицах плед из пушистой шерсти. И при этом произносила монолог, большая часть которого была посвящена жутким эпизодам из красочной истории рода Томгаллонов.
— Наш дом полон трагических воспоминаний, милочка.
— Мисс Томгаллон, но неужели здесь никогда не происходило ничего хорошего? — Энн наконец сумела договорить фразу до конца. Но это было чистой случайностью — просто мисс Минерве понадобилось высморкаться.
— Да нет, почему же, — неохотно отозвалась та. — Конечно, когда я была молодой, у нас бывало весело. Говорят, вы пишете книгу, милочка, в которой будут выведены все жители Саммерсайда?
— Нет, что вы… это все выдумки…
— Да? — мисс Минерва была явно разочарована. — Во всяком случае, если вам понадобится, можете использовать любую историю из тех, что я вам рассказала. Только, конечно, измените имена. А теперь, может, сыграем в пачиси? Азартная игра с помощью раковин каури.


— Боюсь, мне пора домой…
— Да что вы, милочка, как вы пойдете домой в такую погоду? Дождь льет как из ведра… и послушайте, как воет ветер. У меня теперь уже нет кареты… да она мне и не нужна… а идти пешком полмили в такой ливень! Оставайтесь ночевать.
Энн не жаждала провести ночь в Томгаллон-хаусе, но и перспектива идти домой пешком в мартовскую непогоду ей не очень улыбалась. Так что они сыграли в пачиси, причем мисс Минерва настолько увлеклась игрой, что перестала говорить об ужасах, а потом закусили на ночь — съели тост с корицей и выпили какао из старых фамильных чашек невероятно тонкого и красивого фарфора.
Наконец мисс Минерва отвела гостью в комнату, которая, к облегчению Энн, оказалась не той, где ее сестра умерла от каталепсии.
— Это комната тети Анабеллы, — сказала мисс Минерва, зажигая свечи в серебряном подсвечнике, который стоял на хорошеньком туалетном столике, и выключая газовый светильник. — Мэтью Томгаллон однажды выпустил ненароком газ и устроил взрыв — что, конечно, стоило ему жизни. Анабелла была самой красивой из всего нашего семейства. Вон над зеркалом висит ее портрет. Замечаете, какой у нее гордый рот? Это она сшила лоскутное одеяло, которым накрыта постель. Надеюсь, вам здесь будет удобно, милочка. Мэри проветрила постель и положила туда два горячих кирпича. И ночную рубашку для вас она тоже проветрила. — Мисс Минерва показала на просторную фланелевую рубашку, которая висела на стуле и издавала сильный запах нафталина. — Надеюсь, она вам будет впору. Ее никто не надевал с тех пор, как в ней умерла мама. Да, чуть не забыла… — Мисс Минерва остановилась в дверях. — В этой самой комнате ожил Томас Томгаллон — после того, как два дня считался мертвым. И представьте — никто не обрадовался его воскрешению. В этом и состояла трагедия. Спокойной ночи, милочка.
Энн вовсе не была уверена, что проведет ночь спокойно и что вообще сможет уснуть. Комната вдруг стала казаться ей какой-то чужой, даже враждебной. Но ведь любая комната, в которой спало несколько поколений хозяев, кажется чужой. Ее посещала смерть, в ней расцветала любовь, в ней рождались дети… сколько она видела страстей и надежд. Она просто полна призраков. Томгаллон-хаус был страшноватым домом, хранившим мертвую вражду и былое горе, заполненным злодеяниями, которые остались неизвестными миру, но миазмы которых ползли из его углов и закоулков. Здесь было пролито слишком много женских слез. Ветер сумрачно завывал в пихтах за окном. На секунду Энн захотелось убежать отсюда, несмотря на разыгравшуюся непогоду.
Но потом она взяла себя в руки и призвала на помощь здравый смысл. Даже если многие годы назад в этом доме произошли трагические и ужасные события, наверняка же здесь было и много хорошего. Веселые хорошенькие девушки танцевали на балах и делились друг с другом своими сердечными тайнами; полненькие младенцы болтали в воздухе ручками и ножками в ямочках; этот дом видел много балов и свадеб, слышал музыку и смех. Та леди, что пекла несравненный бисквитный торт, наверное, была доброй хозяйкой, а не прощенный отцом Ричард умел по-настоящему любить.
— Вот лягу и буду думать о хорошем. Боже, ну и одеяло — в глазах рябит от всех этих разноцветных лоскутков. До чего же роскошная комната для гостей! Вот бы провести здесь ночь в детстве, когда я так мечтала, чтобы меня положили в комнату для гостей!
Энн расчесывала волосы под самым носом у Анабеллы Томгаллон, которая взирала на нее с высокомерием знаменитой красавицы. Ей было немного страшно смотреть в зеркало: вдруг оттуда выглянет одна из многих несчастных женщин этого семейства, которая вот так же причесывалась перед ним? Она храбро открыла дверь стенного шкафа, хотя и опасалась, что оттуда вывалится пара скелетов, и повесила на вешалку платье. Затем спокойно уселась в жесткое кресло, у которого был такой вид, будто оно сочтет оскорблением, если кто-нибудь осмелится в него сесть, и сняла туфли. Надев фланелевую ночную рубашку, Энн задула свечу и легла в постель, согретую кирпичами, которые туда положила Мэри. Некоторое время ей не давал уснуть вой ветра под крышей и стук дождя по оконному стеклу, но вскоре она уже сладко спала, забыв про все трагедии Томгаллонов, и, проснувшись, увидела в окне темные силуэты пихт на фоне розовой зари.
— Я очень рада, что вы меня навестили, милочка, — сказала ей после завтрака мисс Минерва. — Мы славно провели время, правда? Я так давно живу одна, что почти разучилась говорить. И должна вам сказать, что восхищена знакомством с прелестной неиспорченной девушкой, которые, оказывается, еще сохранились в наш испорченный век. Я вам этого не сказала, но вчера был мой день рождения, и мне очень приятно, что в этот день мой дом украсила юность. Мои дни рождения теперь уже никто не помнит. — Мисс Минерва вздохнула. — А раньше приезжало столько гостей…
— Ну что, мисс Ширли, наслушались всяких ужасов? — спросила тетя Шатти за ужином.
— Неужели все эти кошмарные события, о которых мне поведала мисс Минерва, произошли на самом деле?
— Самое странное, что все это правда, — ответила тетя Шатти. — Трудно поверить, но с Томгаллонами действительно происходили ужасные несчастья.
— А мне кажется, что за шесть поколений в любой большой семье произойдет столько же, — заметила тетя Кэт.
— Нет, столько не произойдет. Действительно, можно подумать, что над ними тяготеет проклятие. Столько Томгаллонов умерло внезапной или насильственной смертью. Правда, всем известно, что в семье было много душевнобольных. Это само по себе уже проклятие… Но я слышала старую историю — не помню уж подробностей — о том, будто этот дом проклял построивший его плотник. Говорят, постройка дома обошлась гораздо дороже, чем было определено контрактом, а старый Поль Томгаллон отказался доплатить разницу и разорил этого человека.
— По-моему, мисс Минерва даже гордится семейным проклятием, — заметила Энн.
— Чем же ей, бедной старухе, еще осталось гордиться? — вставила Ребекка Дью.
Энн улыбнулась, услышав, как величественную аристократку называют бедной старухой. Но после ужина пошла к себе и написала Джильберту:
«А я-то воображала, что Томгаллон-хаус — сонный старый дом, где никогда не происходило ничего особенного. Может быть, теперь уже и не происходит, но в прошлом еще как происходило. Элизабет вечно толкует о своем Завтра. А Томгаллон-хаус — это Вчера. Я рада, что живу не во Вчера… и что Завтра улыбается мне дружеской улыбкой.
Разумеется, мисс Минерва, как и все Томгаллоны, любит театральные эффекты, и рассказывать о семейных трагедиях для нее одно наслаждение. Они заменяют ей мужа и детей. Но, Джильберт, давай дадим себе зарок, что, даже состарившись, мы не будем вспоминать жизнь как сплошную трагедию, да еще и упиваться этим. Мне кажется, я не смогла бы жить в доме, которому сто двадцать лет. Надеюсь, наш с тобой домик будет или совершенно новым — без призраков и традиций, — или, если уж это невозможно, перейдет к нам от людей, жизнь которых была нормальной и по возможности счастливой. Я никогда не забуду вечер и ночь, проведенные в Томгаллон-хаусе. К тому же я впервые в жизни встретила человека, который сумел меня переговорить».

Глава двенадцатая

Элизабет Грейсон всегда верила, что с ней обязательно должны случаться замечательные вещи. То, что под бдительным надзором бабушки и Марты в ее жизни редко что происходило, отнюдь не поколебало ее уверенности: если ничего хорошего не случилось сегодня, то непременно случится завтра… или послезавтра.
Когда по соседству с ней поселилась мисс Энн Шир-ли, Элизабет решила, что Завтра уже не за горами, а за две недели в Грингейбле она словно попробовала это Завтра на вкус. Но наступил июнь, и в конце месяца мисс Ширли уедет из Саммерсайда в свой прекрасный Грингейбл; ее обожаемая мисс Ширли покинет ее навеки. Эта мысль была для Элизабет невыносима. Ее не утешали обещания Энн, что она пригласит девочку в гости в Грингейбл до того, как состоится ее свадьба. Элизабет была уверена, что бабушка ни за что ее не отпустит. Бабушка вообще не одобряла ее дружбы с мисс Ширли.
— Это конец, конец всему, мисс Ширли! — рыдала она в комнате Энн.
— Ну почему же, голубушка, наоборот, все только начинается, — утешала ее Энн.
Но у нее самой на душе скребли кошки. Она так и не получила ответа от отца Элизабет: или ее письмо до него не дошло, или судьба дочери была ему безразлична. А если так, что ждет Элизабет? Ей и сейчас плохо, каково же ей будет, когда она вырастет?
— Эти старухи затиранят ее до смерти, — сказала Ребекка Дью, и Энн в душе согласилась с ней.
Элизабет отлично понимала положение вещей, и особенно ее возмущало отношение к ней Марты. Не то чтобы ей нравилась черствость бабушки, но она готова была признать, что бабушка имеет на это право. Но по какому праву ею помыкает эта противная Марта? Элизабет часто хотелось спросить ее об этом. «Как-нибудь и спрошу… когда наступит Завтра. Вот интересно будет на нее посмотреть!» — со злорадным наслаждением думала она.
Бабушка никогда не отпускала внучку гулять одну: дескать, ее могут украсть цыгане. Сорок лет назад такое случилось в Саммерсайде. Но с тех пор цыгане почти никогда не появлялись на острове, и Элизабет считала это просто отговоркой. Можно подумать, бабушка так уж расстроится, если ее и в самом деле украдут цыгане! Элизабет знала, что старухи ее не любят. Они даже старались никогда не называть ее по имени и в третьем лице всегда называли ее «девочка». Как это злило ее: точно так же они могли бы говорить «кошка» или «собака».
Но когда однажды Элизабет осмелилась выразить протест, лицо бабушки потемнело от гнева, и ее наказали за дерзость. А какое довольное лицо было у Марты! Элизабет часто задумывалась: за что Марта ее так невзлюбила? Она не знала, что эта мрачная старуха была беззаветно предана матери Элизабет, которой рождение ребенка стоило жизни. Но если бы девочка это и знала, она не поняла бы, каким образом утрата дорогого человека может выжечь в душе другого все добрые чувства.
Элизабет ненавидела роскошный и мрачный особняк, где она прожила всю жизнь и где все отталкивало ее как чужую. Но когда в Звонких Тополях поселилась мисс Ширли, жизнь ее волшебным образом изменилась. Куда бы она ни посмотрела, везде таилась красота. К счастью, бабушка и Марта не могли запретить ей смотреть, хотя если бы могли, то обязательно запретили бы. Недолгие и нечастые прогулки с мисс Ширли по красной дороге были светлыми моментами в тусклой жизни Элизабет. Все вокруг приводило ее в восторг: раскрашенная красно-белыми полосами башня маяка… голубые очертания дальних берегов бухты… волны с пенистыми барашками… мерцавшие в лиловых сумерках бакены… А полускрытые в дымке острова! А оранжево-красные закаты!
К вечеру Элизабет всегда подымалась в мансарду и смотрела оттуда сквозь верхушки елок, как солнце опускается в море, как всходит луна и из гавани уплывают корабли. Уплывают, чтобы не вернуться назад. Как ей хотелось уплыть на одном из них… на свой остров Счастья. Но корабли никогда не возвращались из страны, где всегда было Завтра.
И куда же ведет эта таинственная красная дорога? Иногда Элизабет казалось, что она умрет от любопытства, если этого не узнает. Когда наступит Завтра, они с мисс Ширли уйдут по ней далеко-далеко и, может быть, найдут тот самый остров, на котором смогут жить вдвоем и куда никогда не посмеют явиться бабушка с Мартой. Старухи до смерти боятся воды и никогда не плавали ни на пароходе, ни на лодке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29