— Вот погоди, оружье отниму, а самого отделаю! — пообещал молодой жених.
— Иди домой, — еще раз повторил отрок, хотя при другом раскладе выкрикнул бы: «Руки коротки!», да еще и добавил чего покрепче насчет «оружье отниму». Но Младояру вовсе не хотелось, чтобы этот деревенский дурень в самом деле попытался переплыть реку. Вот и придерживал свой язык.
Парень с разбегу, как был — в одежде — бросился в реку. Широкие взмахи рук — видать, хороший пловец. Вот он уже на середине реки. Младояр следил с замиранием сердца, он вовсе не хотел, чтобы на его глазах утоп неразумный деревенщина. Что там какие-то угрозы — княжич каждый день работал с мечом, железо давно стало продолжением его руки, так же, как и писчее перо. В свои тринадцать лет Младояр легко бы справился с двумя-тремя безоружными, необученными мужиками. Да и против опытного воина, пожалуй, выстоял бы несколько мгновений, по крайней мере, пару ударов завсегда отразил…
У женишка не свело ножки, он добрался до берега, выскочил, но, разгибаясь, застыл в неудобной позе — прямо в горло упиралось острие меча. Дернулся в сторону — меч туда же. Глаза отрока смотрели в упор, холодно, как та сталь, что почти касалась сейчас его тела.
— И что? — спросил юноша сквозь зубы.
— Плыви обратно!
— С ума сошел?
— Плыви обратно, — княжич старался сдерживать себя.
— Ты что, думаешь, если с мечом, да в кольчуге, так…
— Дернешься — убью!
— Ты что, тать?
— Мне сказано — мор в Крутен не выпускать, а то весь народ перемрет!
— Нет у нас заразы…
Младояру показалось, что все идет по второму кругу. Жених не понимал смысла слов Младояра…
— Когда лекарь подтвердит, что нет мора, и тебя пропущу, и других. А пока — возвращайся обратно.
— А лодочник гле?
— Если мужика здешнего коснешься, придется и его убить, — на всякий случай предупредил княжич.
— Что-о?! — воскликнул парень, — Да я тебя!
Следующие несколько мгновений растянулись для княжича на часы. Вот противник делает шаг назад — меч вперед за счет разгиба руки, противник замер, пользуемся этим, шаг вперед, рука снова полусогнута. Подался влево — пускаем меч в опережение, вот он уже с левой стороны от горла, становимся поближе, лезвие наискосок. Вовремя — противник дергается вправо, но мы быстрее, ладонь уводит рукоять в сторону, и мы прикрыли отступление. Еще раз влево — теперь просто повертываем ладонь, успеваем упереть жалом слева. Проклятье — чиркнул по коже, слава Коше, только по коже, но до крови. «Меч придется прокалить». Парень вытирает ладонью горло, зрит ярко-красное, глаза — навыкат.
— Да ты что? — рычит, как зверь, бросок вперед.
Младояр сделал как положено, выставив острие меча вперед, точно по направлению в ямочку, где сходятся ключицы. И теперь стоял возле смертельно раненого. Кровь рекой, яркая, светлая. Пенится. Глаза молодого жениха — мутнеют…
Княжич торопливо отступил, опасаясь, как бы зараженная кровь не попала на одежду. И лишь мгновением позже осознал, что наделал. Ведь он убил своего, человека из-под Крутена, где князем — его отец. Что там убить врага, неизвестно, сколько степняков попало под стрелы, пущенные отроком в сечах. И вот зимой, тоже, когда приносили в жертву пленников. Но здесь — своего, безоружного…
— Надо собирать костер! — напомнил себе Младояр.
Все дальнейшее — и поиск сухих дров, и разведение огня над трупом, даже кончик меча, нагретый над огнем — все проходило, как во сне. На следующий день к Младояру присоединился возвращавшийся с ловли людоеда Хаврюшка, караулить стало проще — все-таки вдвоем. Через пару дней прискакали присланные князем дружинники…
* * *
Ближе к ночи у избы вдовы собралось полдеревни. Вся мужская половина, не только отроки, даже седовласые старцы — и те пришли полюбопытствовать. Перво-наперво Иггельд вынес тряпицу с горящим камешком.
— У той сучки, на которой этот огонек сиживал, язва велика была! — объяснил лекарь, — Я вот только чуток этот камешек у пояса, в мешочке подержал — теперь и у меня болит!
Мужики так и отпрянули. Потом все разом заговорили. Многие припоминали, что последние дни развелось что-то много светлячков, да странные какие-то, не летают…
Начался поход по избам. В темноте высматривали искорки. Светящиеся точки нашли у троих заболевших, остальные, видать, ушли вместе с гноем. Ночь только начиналась. Мальчишки бегали по деревне, то здесь, то — там обнаруживая святящиеся песчинки. Иггельд не велел их трогать, в ход пошли бронзовые щипчики, найденные песчинки аккуратно складывались в горшочек. К рассвету все дно посудины усеялось «звездочками». И тут прибежал запыхавшийся мальчуган лет восьми, жестами позвал за собой. Иггельд, во главе мужского населения Заболотной, двинулся за разволновавшимся мальчишкой, кожей чуя, что не спроста тот голос потерял!
Коряга среди болота, в десятке шагов от твердой почвы. А на ней — горящий, будто раскаленный добела, камень размером с яблоко. Но если малая песчинка вызывала язву, камешек обжег кожу сквозь тряпицу, то не повредит ли это дьявольское яблоко стоящим на берегу?!
— Он настолько велик, что и нас обжечь может, — предупредил Иггельд, — идите отсюда!
Деревенские не заставили себя упрашивать, враз попятившись назад.
— Как зима придет, надо кому-то себя не пожалеть, камешек отсюда забрать, да отнести подальше от деревни, — распорядился Иггельд, — там же и все остальные песчинки схоронить, и те, которые еще найдем!
— Так еще искать будем? — спросил кто-то из мужиков.
— Пока деревню не очистите — будете искать! — голос ведуна приобрел металлический оттенок, — А как все соберете, будем святилище ставить, и чтоб потом туда — не ногой! Поставим вокруг лики Богов Мертвых…
* * *
Утром все мужчины, включая Иггельда, завалились досыпать. Ведь впереди — еще одна бессонная ночь. К полудню старик проснулся, прошелся по избам. Новых больных не появилось, что окончательно укрепило Иггельда в убеждении, что странная болезнь не заразна. Не забыл лекарь и о себе самом, учинив подробный осмотр обоженных мест. Краснота возле коленки так и осталась малозаметной, не болела, не гноилась.
«Небось, многие из деревенских такие же малые ожоги получили, да внимания не обращают,» — сделал вывод старый лекарь, переходя ко второй болячке.
На боку дело обстояло похуже, но вполне терпимо. Область ожога припухла, слегка зудела. Иггельд втер в больное место целебную мазь, закрыл чистой тряпицей, приклеив последнюю по краям птичьим клеем прямо к коже. Оглядев сделанное и так, и сяк — остался доволен работой.
«Может, и не загноится пораженное место,» — подумал ведун, — «вот я говорю себе — пораженное. Будто стрелой? Песчинка светилась — так? Что же — злой свет такой? Но ведь свет не пробился бы через тряпицу и рубаху. Когда я заворачивал ту песчинку в полотно, насквозь не светило. Значит — поражает не свет. Тогда что — яд? Можно попробовать. Все-таки помучим какого-нибудь поросеночка. Ведь у меня горшочек со злыми песчинками. Никакой яд сквозь дно не проникает, правильно?»
Поросенка Иггельду пожертвовали без каких-либо возражений. Надо — значит надо. Даже обмыли повизгивавшую животинку по просьбе лекаря. И так все были перепуганы после ночи удивительных открытий, мужики обсуждали, что надо обследовать все места выпаса скота, прочесать лес вкруг деревни. Сама мысль о том, чтобы раз и навсегда очистить Заболотную от злой болезни пришлась деревенским по вкусу. Никогда прежде не удавалось прогнать болезнь так — собственными руками!
Лекарь крепко спеленал молочного поросеночка, привязал пеньковой веревочкой к скамейке, поставил горшочек со светящимися песчинками рядом, но так, чтобы тот не касался розовенького тельца. А потом — решил вымыть руки.
«Вот-вот. Надо заставить всю деревню помыться после того, как соберут все светящееся. И скот обмыть!» — подумал лекарь.
Вечерние осмотры больных убедили Иггельда в том, что все выздоравливают. Не завтра, конечно, но через неделю-две все поправятся. В этот раз лекаря сопровождала деревенская ведунья, глубокая, совсем обессилившая с прожитых веков старуха. Травки она знала, да вот сил уже не было. А преемницы не воспитала, никто из девчушек не пожелал выучиться. Бывает. В других селеньях проще, пригласят ведунью из другой деревни — временно или насовсем. А кто согласится поселиться в Заболотной? Деревня бедная, хлебов сеют самую малость — полей-то кот наплакал, скотину еще есть, где выпасти, поохотиться тоже места найдутся. Но ведь основа богатства — то, что в поле тобой посаженное вырастает!
Поросенка лекарь отнес обратно, уложив возле свиньи. Тот сразу — к сиське. Чтобы не спутать с другими, Иггельд пометил поросенку ухо. Пока болезни в розовом тельце не ощущалось, более того, проголодавшись, малыш спешил наверстать упущенное.
К ночи собрались тучки, закапало. Это не остановило мужчин, твердо решивших хоть всю ночь мокнуть, да все вычистить. Иггельд объяснил мужикам: лучше то, что светится, руками не брать, подхватить ножиком — и в горшочек. Если наловят чего — держать посудину с добычей подальше от тела, руки потом — обмыть в чем придется, хоть болотной водой, все одно — лучше, чем светящаяся зараза!
"С чего это я решил, что надо обмыть тела? Ну да, понятно, мелкие частицы, их и не углядишь. Нет, постой, такое просто так в голову не приходит! Мое потайное "Я" подсказку дало. Стало быть, знаю я еще что-то, но в голове пока не сложилось…"
Иггельд стоял под проливным дождем неподвижно, лишь провожая глазами занятых делом мужиков. Им казалось, что ведун наблюдает за их стараниями, но на самаом деле мысли Иггельда были далеко-далеко. На мгновение он опопмнился.
«Чего это я тут стою, все равно ничего путного в голову не приходит. А… Вот забавная история. Как-то один мудрец-эллас задумался на целый день. Встал и стоит, думает. А там как раз война шла, он в дружине состоял. Так его целый день воины и обходили, дабы мыслям не помешать. Знали — мудрец. Хорошо, сечи не было… Странные люди эти элласы. Вроде — уважали, заботились, кабы с мысли не сбить. А потом заставили яд выпить. Мол, юные головы портил, богов не уважал! Ежели у всех, кто молодым лишнее слово скажет, жизни отнимать, одни дураки да неучи останутся. Вот я, например, все в подряд Младояру рассказывал. А ведь он пока не волхв, не ведун. И не подумал бы, не случись того разговора с Мечиславом.»
Прославленный мечник объяснял тогда разницу между ударами колющими и рубящими. Младояр никак не мог поверить, что колющий удар, на самом деле, куда опаснее. И не будь броней на воинах, вместо мечей широких, тяжело в руке лежащих, воевали б с тонкими, легкими, с концами заостренными. И копья тоньше были бы… Младояр не верил.
— Есть народ иберы, у них издавна все тонкое да длинное, наконечник копья не в локоть, как у наших, да у скитов, а в полроста будет, тонкий, весь из железа, острый на конце, как игла. И мечи тонкие тоже, ими все больше колют. Великие мастера на то иберы. Да ты, княжич, поди и не веришь, что есть такой народ, — усомнился в пользе своих речей Мечислав.
— Как не верю, знаю я, живут иберы далеко, на краю земли, в стороне, куда уходит солнце, — зачастил княжич, неплохо знавший все те народы, что описаны в свитках, — и что воины великие, тоже знаю. Самый последний раз что Веды помнят, когда Астраш вспыхнул, то было в городе Тарресе, смело тот град подчистую.
— Как смело? — не понял воин.
— Обыкновенно, на то и Астраш, чтобы города сжигать, — будто о каком-то пожаре в слободке, обыденно так, отозвался Младояр, — рассказывали, что на стене храма напротив того места, куда Астраш попал, тень огромадная жреца прожглась, что возле Астраша оказался.
— То сказки все, — вмешался Иггельд.
— Как сказки? — вскипел княжич.
— Говорят тебе, все эти Аши— сказки, — нахмурился Иггельд, — кстати, нам к Дидомыслу идти, ты не забыл?
Тогда старый ведун первый раз осознал, что княжич ведает уже немало. Того, что запретно для простого народа. Но для князей — запретно вдвойне! А ведь Младояр может стать князем, хоть и младший из сыновей Дидомысла, да всяко бывает. Надо, по крайней мере, объяснить княжичу, что можно говорить непосвященным, а что — нельзя. Все знания, с помощью которых можно людей по множеству убивать, города сжигать, народы разума лишать — для властителей запретны. Договор такой заключен ведунами в незапамятные времена, что б не горели больше Аши, не вымирали от занесенных злым умыслом моровых язв целые княжества, не рождались младенцы живыми мертвецами с пустыми глазами…
«Так, погоди-ка, погоди! Помнится что-то такое в свитках было, как горел Астраш вдалеке, а на воинов падал белый пепел. Сразу шли дружинники смывать тот пепел с рук, лица, тела, мыли копья, одежды — сжигали. А кто плохо пепел смывал — язвы загнаивались на том месте, где осталось. И светился тот пепел ночью… Так вот оно! Все сходится. И на эту деревню, Заболотную, упал с небес жгучий пепел. Только Астраша никакого не вспыхивало. Ну, пусть не после Астраша, но похоже. Если суть одна, то и лечение — то же!»
* * *
Как и вчера, с утра Иггельд высыпался, потом — парился в баньке. Жизнь входила в колею. Оставалось всего два дела — понаблюдать за поросенком и проследить за святилищем.
Осмотр поросенка с надрезанным ухом слегка испугал ведуна. На боку животного висел здоровенный пузырь, пока еще не загноившийся, кругом — все красное, огнем горит.
— Зажарить, пока не сдох? — спросил хозяин.
— Да, мне уже все ясно, можно и запечь, — согласился Иггельд, — не забудь — больное место отрежь, да сожги…
— Не глупый… — последовало в ответ.
«Горшочек не касался поросячьей кожи, стоял рядом, но все равно — обжег. Так можно заполучить ожог в плавильне, не касаясь раскаленного металла, лишь стоя долго рядом. Но достаточно прикрыть лицо, хоть даже кленовым листочком — и весь жар в тот листик уйдет. А тут такой жар, что через глину прошел. Холодный жар, но — жгучий, насквозь проникающий…».
— Вернусь в Крутен, велю Младояру все в свитки записать, потому как — новые знания, — вслух, почти торжественно, молвил Иггельд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51