Потом пела другая группа, беруны, а певуны собирали малину. И так менялись несколько раз. Обходчик наконец устал шарахаться в густом малиннике, обругал нас: - Чтоб вам, дьяволята, не было жизни ни в этом, ни в том свете! - и вернулся в сторожку.
Судя по голосу и резкой нескладной походке, он был так обозлен, что попадись кто-то из нас в руки ему, он, пожалуй, растоптал бы его своей деревянной ногой.
Мы вернулись домой с туесами, полными малины, и с сердцами, полными глупого торжества. Через день, когда назрела новая малина, мы опять явились к сторожке. Все делали, как накануне, пели, собирали, менялись. А обходчик почему-то не показывался. И вдруг кто-то сцапал меня сзади за шиворот, поднял выше своей головы и крикнул:
- А-га, попался, постреленыш! Вот шмякну тебя об пенек. Мы были среди выруба, кругом стояло множество пней.
Я завизжал, как поросенок под ножом. Все мои товарищи прыснули из малинника в лесную чащобу.
- Кто они, твои? - спросил обходчик про убежавших.
- Да, мои товарищи.
- Чего ты водишься с такими!..
- С какими?
- Бросили тебя на мой произвол. А если я впрямь шмякну тебя?
- Дяденька, не надо. Отпусти!
- Ладно, не шмякну, но не отпущу. - И он осторожно поставил меня наземь.
- А куда денешь?
- Сведу к отцу с матерью.
- Я добегу один.
- Нет уж, со мной надежней будет. - Он ухватил меня крепко за руку и повел к дороге.
По пути расспрашивал, откуда я, как зовут. Я назвался:
- Шкалик, Еж, Шпын.
- Это не имена, а собачьи клички. Ты не морочь меня.
- Я не морочу. Шкаликом зовут за малый рост, Ежом и Шпыном - за густущие, стоячие волосы.
Он потрогал мои волосы и похвалил:
- Верно сказано. А чей ты? Я назвал отца.
- Как же оно так, отец - первый человек в деревне, а ты на чужую малину польстился? Нехорошо это, ох, нехорошо!
- Малина не твоя, сама выросла, - сказал я.
- И моя. Я поливаю, подвязываю, обрезаю ее. Зачем тебе моя малина, своей нет, что ли?
- Есть, много. Только ребята говорят, что все чужое - огурцы, репа, ягоды - слаще своего.
- Неверно. Наоборот, самое сладкое свое, от своих рук. Попробуй посади, в земли) положи навозу, полей - язык откусишь.
Когда обходчик ввел меня в нашу избу, там обедали. Он поерошил мне шпын и спросил:
- Ваш парень?
- Опять чего-то напрокудил? - всполошилась мама. Но обходчик успокоил ее:
- Нет, нет. Все ладно, все хорошо, даже малинки набрал родителям. Только заплутался немножко, не туда забрел, пришлось выводить.
Страшный зверь медведь в обличье искалеченного солдата, каким считал я сторожа по своей детской глупости и доверчивости, обернулся для меня в добрейшего человека.
Мне стало стыдно-стыдно... Этот давний детский стыд потом удержал меня в жизни от многих нехороших поступков.
МЕДВЕДЬ-ПЧЕЛОВОД
Почти у каждого человека есть любимое, вернее сказать, навязчивое словечко. У меня, например, слово "Да". Поздороваюсь с кем-либо или попрощаюсь, расскажу ли что-то, а потом, через секунду, добавлю совершенно ненужное "Да-а".
Мой дед Федот Потапыч был в плену у словечка "Ужо". И оно украсило его как пожизненная кличка: дед Ужо, Федот Ужо.
Наряду с хлебопашеством он занимался еще пчеловодством. Было оно у дедушки изо всех дел самым хлопотливым и невыгодным.
- Чего ж ты занимаешься им?! - дивились соседи. Федот отвечал:
- Охота ужо пуще неволи. Любовь ужо сильнее тюрьмы. За нее, за любовь, многие в тюрьму идут. Так-то. Ужо.
На ближайшей к дому сенокосной поляне дедушка завел настоящий пчельник: посадил липы, посеял медоносные травы, поставил ульи - дуплянки, построил омшаник и огородил все забором. За этой большой заботой пошли малые, но постоянные - весной выставлять ульи на солнце, до поздней осени держать в порядке, на зиму прятать в омшаник, иногда брать из них мед, а иногда, наоборот, добавлять. И самое хлопотливое - хранить пасеку от вороватых охотников до чужого.
Сперва такие охотники поступали милостиво - брали только часть меду и ульи оставляли на местах. А потом... потом... Федот отлучился из пчельника до дому, охранять ульи оставил собачонку Жучку. Была она умнущая, крепко знала все собачье дело. И вдруг залилась таким лаем, какой полагался только на медведя. Федот обратно на пчельник.
А там... Ворота сломаны, ульев штук пять повалено, одного нет совсем. Жучка заливается уже далеко от пасеки в лесу. И туда ведет явный медвежий след. Федот схватил топор и по этому следу. Ружья у него не бывало в руках, всегда занимался только самыми мирными делами: сеял хлеб да водил пчел.
Версты через две догнал вора. Обняв улей передними лапами, большущий медведь шастал на одних задних совсем как человек. У реки на полянке он остановился, сломал надвое улей и начал жрать, что было в нем - воск, мед, пчел. Жрал все сразу. Жучка яро лаяла. Медведь будто и не замечал ее. Но, увидев дедушку, поднялся на задние лапы и зарычал так громко и грозно, как могут только медведь да гром в небе. Жучка, поджав хвост, кинулась к деду, а дед кинулся домой.
С той поры медведь то и дело появлялся около пасеки. Дедушке не было отдыха ни днем ни ночью.
- Надо убить косолапого, - твердили кругом все охотники. А дед не соглашался.
- Я ни ружья, ни рогатины не брал в руки.
- Мы подмогнем, мы на него облавой, - твердили охотники.
- Не, не, - отмахивался дед. - И сам не пойду, и вам не позволю. Медведь-то мой. Одного убьешь - другой придет, тут медведей полон лес.
- И другого убьем, - храбрились охотники.
- А я не хочу злить медвежий народ. Нам долго ошшо жить рядом с ним. Нельзя ужо злить. Я попробую уладить мирком да ладком, - воркотал дедушка.
И тянулось так два лета. Медведь за это время унес еще три дуплянки, с полдесятка дымокуров, выломал широко вокруг пасеки все гнилые пни. Видя, что дедушка часто возится с дымокурами и деревянным гнильем, он, знать, думал и в них отыскать мед.
Дедушка похудел и потемнел лицом от недосыпа и думы, как избыть медвежью напасть. В конце второго лета дедушка вдруг начал светлеть и повторять веселей прежнего:
- Уладим ужо. Уладим мирком да ладком.
Я попробовал выспросить, что он придумал, но дед оборвал меня:
- Учись ждать. Торопятся только блох ловить. Ужо.
В ту осень я поступил учиться в соседнее село и не мог видеть всего, что делал дедушка. Он съездил в город, привез с чем-то бочонок и спрятал его в омшанике. Перетаскал туда же на зиму все ульи, кроме одного, и сказал про этот улей: "Пожертвую его медведю". Затем долго возился с этим ульем. Почему-то перевел Жучку из пчельника в деревню, во двор, посадил на цепь. И наконец объявил:
- У меня все, дальше ваш черед.
- Что надо, дедушка? - мы подскочили к нему.
- Глядеть ужо во все глаза на последний улей. Когда увидите медведя бегите ко мне. Но без крику, без шуму.
Это так заинтересовало и малых и больших, что вся наша семья оставила на произвол домашний скот, птицу, огород и уперлась глазами в улей. Дедушка сел на скамеечку у ворот.
Вскоре показался медведь. Шастает спокойно, как хозяин, на всех четырех лапах, прямо к улью. Мы все подскочили к дедушке:
- Теперь нам что делать?
- Глядеть тихо.
- А можно поближе?
- Пока рано. Ужо.
Медведь обнял улей, вынес из огорожи, положил наземь, нетерпеливо запустил лапу в дупло, потом быстро выдернул и жадно сунул себе в пасть. С лапы капало что-то темноватое, но, видимо, совсем не то, что ожидал медведь. Он выдернул лапу из пасти, замотал головой, зарычал сердито.
- Дедушка, можно ближе? - взмолились мы.
- Ну, пошли, - согласился он.
Мы остановились так, что было хорошо видно и медведя и улей. Зверь, либо не чуя нас, либо не желая обращать внимания, раз за разом запускал в улей лапу, как можно глубже, по самое плечо, скреб там когтями. Но вместо меда неизменно доставал смолу. Аизнув ее, он начинал плеваться, трясти головой, лапами, вытирать их о грудь, о бока. Но смола не стряхивалась, не вытиралась, а только расползалась шире, на морду, на шею, на все тулово.
Медведь рассвирепел, разорвал улей надвое, сунулся мордой в одну половинку, потом в другую - везде была смола. Она залепила медведю глаза. Он принялся вытирать их и залепил еще сильней. Тогда в ярости он кинулся на траву, засыпанную осенними опавшими листьями и всяким лесным мусором, тер лапы, морду, валялся с боку на бок, с брюха на спину. Мусор и листья густо, пестро облепили всю медвежью тушу. Зверь стал смешным чучелом. Уморившись и окончательно ослепив себя, он медленно, ощупью побрел в свой лес.
Дедушка крикнул ему:
- До свиданья, сосед-пчеловод! Приходи ужо в другой раз, угощенье осталось у меня.
На другое лето мы встречали этого медведя в малинниках. Постепенно он проморгался, продрал свои глаза, но грязным, просмоленным остался навсегда и пасеку деда обходил далеко стороной. Мы обычно кричали ему:
- Дурак Дуракевич Дураков, заходи к нам на медок!
С МЕДВЕДЕМ ВОКРУГ СВЕТА
Мой сосед и товарищ Уздяков Ванька не мог жить без выдумок. Когда мы кончили начальную трехклассную школу и я поступил в пятиклассную, он сказал мне:
- А я другое выдумал, интересней школы: пройти всю землю.
- Как это?
- Обуюсь, оденусь и пойду.
- Зачем?
- Глядеть, что не видывал, слушать, что не слыхивал.
- Ног не хватит, - сказал я. - Земля большая.
- Устану - поеду верхом, - продолжал бойко мечтатель.
- А коня где возьмешь?
- Я без коня, я на медведе.
- А медведь пока в лесу бродит? - Я посмеялся.
- Поймаю, - уверенно отозвался Уздяков на мой смех.
Шли годы. Я закончил пятиклассную сельскую школу, затем поступил в Казанскую учительскую семинарию. Уздяков же нанялся в лесные обходчики и жить переехал в сторожку, поближе к медведям. И верно, медведи нередко встречались ему, но все не такие, что нужно. А Уздяков упрямо верил: найдется и мой. Он представлял его маленьким-маленьким, еще глупеньким-глупеньким сосунком, совсем не испорченным звериными повадками, из которого он вырастит "свое золотое дно". Медведь станет для него и кормильцем, и подводой, и охраной, и забавой, и другом.
Недаром говорится: не бывать бы счастью, да несчастье помогло. Точно так случилось у Ваньки - деляну, которую охранял он, обрекли на сруб и Ваньку уволили за ненадобностью. Целую зиму жил он без дела и без хлеба, на одной кар-тохе. А двинулся на реках лед, Ванька подался за ним с артелью рабочих к реке Вятке, где каждую весну вязали плоты и отправляли на нижнюю безлесную Волгу. Как раз было то время, когда медведи выходили из своих зимних берлог. И вот однажды рабочие-плотовщики заметили такую медведицу с двумя дитенками. Она кинулась убегать. Рабочие - за ней. Один из медвежат держался около матери, а другой полез на дерево.
- Ну, этот мой, - решил Ванька и, оказавшись почти рядом со зверенышем, схватил его. Медвежонок начал кусаться и царапаться когтями, но Ванька туго спеленал его в свой пиджак.
Медведица и один дитенок уметались. Другой был признан всеми рабочими Ванькиной добычей. Парень в тот же день начал обучение звереныша, первым делом сунул ему в рот кусочек сахару. Ученик быстро распознал, что это вкусно, и, проглотив сахар, посмотрел на учителя просящим взглядом. Тот дал ему второй кусочек. А когда медвежонок захотел получить третий, Ванька заставил его встать на задние лапы. Спать легли вместе в одну постель. Ночью медвежонок полез к Ваньке искать молока, как искал его у матери. Ванька разрешил ему пососать палец, а потом стал кормить молоком из соски. Он по совету опытных детных женщин воспитывал медвежонка, словно человеческого дитенка, - молоко постепенно заменил кашей, хлебом, картошкой, научил есть не из рук, а самостоятельно, из кормушки. Медвежонок так полюбил Ваньку, что неотступно следовал за ним, и если случалось расставаться - поднимал неутешный рев. С ним забавлялась вся артель и звала его ласково Сынок.
Когда он привык есть из кормушки, Ванька принялся обучать его танцам положил на камешки лист кровельного железа, поставил на него кормушку с едой, а под ним развел небольшой огонек. Сынок кинулся к кормушке, а Ванька заиграл на губной гармошке плясовую. Сынок почуял, что лапки кто-то покусывает, и начал переставлять их. Огонек разгорался, покусывал сильней. Сынок быстрей и быстрей работал ногами. Ванька играл, рабочие вокруг хлопали ладошками. И так по три раза в день - в завтрак, обед, ужин. Вскоре огонек, а потом и еда стали не нужны, как только раздавалась гармошка, Сынок пускался в пляс. Правда, в награду за это ему давали что-нибудь вкусное. Постепенно он освоил много и других номеров.
Той же весной Ванька и Сынок уехали с плотами на нижнюю Волгу. На Вятке постепенно затихали о них всякие разговоры. Затихли надолго.
И вдруг в Казани семинарский сторож во время обеда приходит в столовую и говорит мне:
- Спустись-ка вниз. Тебя спрашивает Уздяков.
На семинарском крылечке стоял Ванька. А возле него изрядно большой медведь. Оба в широкополых соломенных шляпах с разноцветными ленточками.
- Ты как здесь? - подивился я.
- Путешествуем вокруг света.
- И много прошли?
- От Астрахани. Туда уехали на плотах, на бревнах, а обратно пешком.
- Все пешком?!
- Да. Нас ведь ноги кормят.
- А в Казань зачем?
- Повидаться с тобой.
- Врешь?
- В самом деле. Мы решили пройти всю Волгу, а Казань и ты - на пути. Почему не проведать?
- Это верно, - согласился я.
- Теперь ты приходи к нам в гости, - и Ванька назвал постоялый двор.
Я помчался туда в тот же день. Ванька занимал отдельный номер с двумя кроватями, одну для себя, другую для медведя. Но зверь предпочитал спать на полу. За кровать для медведя Ванька платил хозяину постоялого двора каждый день полтину.
- Из каких? - спросил я.
- Мы хорошо зарабатываем, хватает на все и еще остается, - похвалился Ванька. - Хочешь - погляди. Вот пообедаем и пойдем на работу. Но сперва познакомьтесь! - И отрекомендовал меня медведю: - Это - мой друг детства, будущий учитель Леша Кожевников, - затем отрекомендовал мне медведя: - А это кругосветный путешественник Сынок Иваныч, мой спутник и тоже друг.
По правилам для таких случаев я протянул медведю руку. Он протянул мне лапу, протянул без всякого раздумья, привычно, по-человечески.
Обед принесли нам в номер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9