Придет посмотреть на китенка и английский биолог, работник океанографической станции. Оценив размеры животного и состояние его пуповины, он поймет, что перед ним весьма и весьма редкое зрелище – недавно родившийся детеныш кашалота. На глазах у биолога этот детеныш умрет от перегрева. За небольшую плату владельцы туши согласятся отложить ее разделку, чтобы исследователь успел съездить за красками, бумагой и рулеткой.
Окажется, что маленький кашалот родился четырех метров семи сантиметров длиной – от рыла до развилки хвостовых лопастей. Акварельные краски увековечат цвет его кожи, и год спустя улыбающаяся морда китенка появится в научном журнале – единственная акварель такого рода.
Первый день своей жизни новорожденный кашалот проводит, плавая вокруг матери и слепо тычась в нее; наконец он находит то, что ему нужно,- мягкий сосок, источник вкусного молока. Оба соска китихи спрятаны в глубокие складки по бокам брюха, далеко позади пупка. Раздвинув складку, китенок давит на сосок, и мать посылает ему в глотку сильную струю молока. Наблюдатели, случалось, замечали, как кормящая китиха плавает на боку, едва ли не выставив сосок в воздух, а китенок держит его в углу своей пасти, подняв морду над поверхностью воды. Со стороны кажется, что это весьма неудобно – ведь у маленького кашалота совсем нет губ, а его узкая нижняя челюсть, длина которой достигает около полуметра, находится в самом низу головы.
Первой неловкой трапезе маленького кашалота мешает другая китиха, завистливая «тетушка». У этой китихи в июле случился выкидыш. Врожденный инстинкт подсказывает ей, что ее положение в стаде противоестественно. Время от времени «тетушка» подплывает к китихе с детенышем и вклинивается между ними. Всякий раз кормящая мать отгоняет ее ударом хвоста. Наконец «тетушка» отплывает на безопасное расстояние и оттуда слушает, как счастливая семья переговаривается под водой: мать издает уверенные, громкие щелчки и потрескивания, а детеныш – слабые пробные звуки. Два года китенок будет кормиться молоком матери, держась подле нее у поверхности океанских волн. Он будет, точно тень, повсюду следовать за матерью и, питаясь ее жирным молоком, станет быстро расти; более одной трети молока самки кашалота составляет жир. (Синеватое молоко, которое привозят мне с молочной фермы, содержит только четыре процента жира). Поначалу слой подкожного жира китенка довольно тонок – всего два с половиной сантиметра, и первые несколько недель китенок мерзнет в холодной воде. Но, питаясь материнским молоком, китенок будет в течение двух лет прибавлять в среднем по два с половиной, а то и по три килограмма в день; со временем его жировой слой превратится в теплый и плотный защитный покров толщиной более тридцати сантиметров.
Китенок совершенствуется в плавании, и к концу сентября он уже может догнать любого из членов своей семьи. Когда к китам приближается панамское грузовое судно и воду начинает сотрясать тревожный шум его двигателей, китенок вместе с матерью бросается наутек, пуская фонтаны и не отставая от стремительно несущегося стада. Вот один из молодых кашалотов наполовину выскакивает в воздух; на секунду он повисает черным силуэтом на фоне темно-синего неба, затем с оглушительным шумом, вздымая стены сверкающих брызг, обрушивается на воду. Заметив это, его товарищ четыре раза подряд выскакивает в воздух; наконец и он успокаивается и, несмотря на усталость, энергично плывет под самой поверхностью моря.
Но вот однажды утром, в конце сентября наш китенок обнаруживает, что море может быть не только другом, но и врагом. Низкое небо темнеет, налетает шквалистый ветер, срываются с гребней волн клочья белой пены. Знакомые голоса тонут в реве шторма. Только что китенок был возле матери, но уже в следующую секунду он взлетает под небеса в вихре пены, а потом, не успев перевести дыхание, вдруг проваливается в темную головокружительную пропасть. Мать чувствует, что детенышу приходится туго, и старается заслонить его от волн своим огромным телом. Пристроившись подле нее, китенок несколько минут пускает фонтаны, пытаясь отдышаться. Наконец китенок попадает в ритм с волной; теперь он дышит более спокойно и чувствует себя в безопасности. Весь этот день и всю ночь мать будет подле него.
Если бы не шторм, китиха в течение ночи раз десять ушла бы в глубину за рыбой и кальмарами. Ей надо охотиться, чтобы обеспечить свое дитя молоком. Впрочем, одну ночь китиха может и попоститься; запасы жира позволяют китам неделями обходиться без пищи. Этой голодной ночью китиха, вероятно, не слишком счастлива. Но она принимает свою судьбу как должное, исполненная того, что мы, люди, называем материнской любовью. Как и многие другие обитатели океана, она пережила не одну сотню штормов и знает, что во время шторма легче ждать, чем пытаться охотиться.
С рассветом небо очистилось от туч. Семья китов вновь собирается вместе и дремлет или играет под теплыми лучами солнца. Гигантские валы – пятьдесят метров от гребня до гребня – катятся по поверхности, молчаливые и гладкие, как нефть.
Обычно китовая «семья» представляет собой группу около тридцати китов, состав которой постоянно меняется. Из множества таких семей складывается огромное стадо. В семье нашего маленького кашалота есть и киты-подростки обоих полов, и беременные самки, и матери, выкармливающие детенышей, и один старый самец, который обычно держится с наветренной стороны в полумиле от малышей. Состав китовой семьи давно известен китобоям; они называют ее «гаремом». В районе спаривания всегда больше самок, чем взрослых самцов; это сразу заметно, так как самцы выделяются значительно более крупными размерами. Преобладание самок и более крупные размеры самцов типичны для полигамных животных. Может быть, кашалоты потому придерживаются такой социальной структуры, что она гарантирует взаимную поддержку в бескрайних бурных морях; однако некоторые другие виды китов вовсе не образуют семейных групп и плавают поодиночке.
День за днем солнце всходит все позже, а опускается за горизонт все раньше; по утрам над морем висят туманы, типичные для конца лета, днем их разгоняют осенние ветры. В течение всего сентября в тихоокеанских водах, простирающихся от побережья Мексики до Гавайских островов, самки кашалотов одна за другой разрешаются от бремени; некоторые самки рожают в октябре. А в это время далеко на севере, в Беринговом море и в районе Алеутских островов, пасутся самцы-одиночки, так называемые «холостяки». Толстый слой жира служит им надежной защитой от ледяной воды, и они не торопятся на южные зимовки. Юные китихи-девственницы пасутся у берегов Британской Колумбии. Они уже чувствуют осенний холод Северного Тихоокеанского течения и понемногу сворачивают к тропикам. Вместе с ними плывут и китихи, кормящие детенышей, годовалых и двухгодовалых.
Киты ежегодно мигрируют из одних вод в другие, прекрасно ориентируясь в пространстве и во времени; они объединяются в семьи, затем расходятся, потом снова отыскивают в океане других китов своего возраста и пола. Все это заставляет предположить, что китообразные получают и перерабатывают огромное количество сигналов внешнего мира – звуковых, зрительных, осязательных и, несомненно, каких-то иных, о природе которых мы еще ничего не знаем. Жизнь кита чрезвычайно сложна и вовсе не так однообразна, как может показаться. Его ежедневные занятия отнюдь не сводятся к нырянию в поисках пищи, подъему на поверхность за глотком воздуха, обозреванию водной равнины и бесцельному плаванию.
В семейной группе наших героев, которые потихоньку-полегоньку движутся в сторону острова Ванкувер, плывет еще одна самка с детенышем – но она постоянно отталкивает своего сына, давая ему понять, что ей надоела роль кормящей матери. Сыну уже два года; это крупное животное восьми метров длиной, весящее почти четыре тонны. В последнее время великовозрастное дитя сильно мешает матери – отнимает у нее пищу, когда она поднимается из глубины после удачной охоты. Прежде китиха инстинктивно знала, что должна делить с ним добычу; теперь она полагает, что ему пора оставить мать в покое. Тем более что она рожает каждые два года, и когда ее нынешнему отпрыску исполнилось четыре месяца, она снова зачала. Вот уже шестнадцать месяцев эта самка, в сущности, кормит двоих – неудивительно, что она устала от материнских обязанностей!
По мере того как день за днем расширяется представление нашего китенка о мире, его внимание все чаще привлекает хозяин гарема – самец, который (хотя китенок об этом и не подозревает) приходится ему отцом. Огромный черный самец, вес которого достигает шестидесяти тонн, обычно охраняет свою семью, но временами исчезает куда-то на час или больше. Зачем? Куда он может исчезать средь бела дня посреди открытого моря? В глубину, конечно, в зеленую тень, переходящую в фиолетовый сумрак, а затем в черную тьму. Все ниже опускается кашалот; могучие удары хвоста ведут его сквозь толщу воды; вокруг него светятся рыбы и странные шарообразные существа; растет давление – вот оно достигает десяти тонн на каждый квадратный дециметр его тела; вода здесь мертвенно холодна и неподвижна.
На глубине тысячи метров кит приступает к поискам добычи. Вовсю работает его локатор, непрерывно посылая в воду серии мощных сигналов и ловя их отражения. Не проходит и четверти часа, как он обнаруживает интересные эхо-сигналы и, мгновенно проанализировав их, обрушивает могучий удар в самую середину бесформенной, эластичной дрожащей массы, от которой отразились сигналы. Нанеся сокрушительный удар, кашалот раскрывает пасть: опускается огромная, как ворота, нижняя челюсть, усеянная зубами (их шестьдесят штук); и вот, крепко схватив добычу, кашалот начинает стремительное всплытие. Он поймал молодого кальмара – гигантское животное десятиметровой длины и весом около ста двадцати килограммов. Кальмар извивается, пытаясь вцепиться в своего врага, но присоски на концах его щупалец соскальзывают с гладкой кожи быстро плывущего кашалота. Изогнутый, как у попугая, клюв кальмара впивается в голову противника и выдирает кусок кожи, под которой обнажается белый волокнистый жировой слой. Кашалот раздраженно встряхивает свою добычу.
Вода светлеет, и вот самец всплывает на залитую солнцем поверхность моря. Раскрываются и снова смыкаются гигантские челюсти, поражая жизненные центры кальмара, и его серые щупальца извиваются в последней агонии, точно разрубленные на куски змеи. Китенок с интересом следит за тем, как самец отдувается, мощно выбрасывая в воздух столбы пара и слизистой пены. Клочья высыхающей пены покрывают темя кашалота. Он легко дышит: для того чтобы полностью очистить легкие, кашалоту нужно набрать и выпустить воздух не меньше пятидесяти раз. Отдышавшись и отдохнув, он принимается за убитого кальмара и, неторопливо отрывая от туши куски размером с футбольный мяч, проталкивает их языком в глотку.
Над моим письменным столом висит черно-белая репродукция картины под названием «Кракен», которого считали сепией, или каракатицей. На картине изображен парусный корабль семнадцатого века, опутанный щупальцами морского чудовища – серого существа, напоминающего одновременно гриб, жабу, змею и огромную тыкву. Щупальца толщиной со ствол дерева цепко держат мачту, паруса и даже флаг. Моряки храбро рубят топорами извивающееся чудовище; их менее храбрые, но более здравомыслящие товарищи прыгают с палубы в море. В небе кружат чайки, предвкушающие возможность полакомиться человечиной. Что же такое «кракен»?
Кракен – это чудовище из норвежских мифов; живет оно в недосягаемых глубинах океана. Перечитав множество историй о кракене, я пришел к выводу, что его прототип – гигантский кальмар, который, по-видимому, является самым крупным беспозвоночным животным на Земле: длина его – около двадцати метров, а весит он более тонны. Глаза кальмара – самого крупного из этих обитателей сумеречных океанских глубин – достигают иногда тридцати семи сантиметров в диаметре.
В норвежском эпосе есть старая история о епископе из Нидароса, который прочел проповедь, стоя на спине спящего кракена; епископ принял кракена за скалу, установил на этой «скале» свой алтарь и прочел такую красноречивую проповедь, что, проснувшись, чудовище заслушалось речами благочестивого епископа и позволило ему закончить проповедь, сложить алтарь и вернуться на берег.
Не будь я ученым, поверил бы – вместе с Теннисоном,- что
Слепым, дремучим, древним сном объят,
Под грозной твердью, в пропастях морских,
Таится Кракен – до глубин таких
Ни жаркий луч, ни громовой раскат
Не достигают. В черноте над ним
Громадных губок реют купола,
А дальше – там, где сумраком ночным,
Вся в язвах нор, очерчена скала,
Бурлит медуз прожорливая рать.
Так исполинской хлябью погребен,
Моллюсками кормясь, он будет спать,
Покуда пламя, вздыбив толщу вод,
Не возвестит скончания времен.
Тогда взревев, чудовище всплывет,
И смертью оборвется древний сон.

ОКТЯБРЬ


Утро в начале октября; море неподвижно, как стекло. На воду падает перо, оброненное альбатросом, одиноко летящим на северо-запад, домой, к Подветренным островам; медленно кружась, перо опускается к воде, навстречу своему отражению. В такой день кажется, будто даже время остановило свой бег.
С первыми проблесками зари наш китенок и его сверстник, другой маленький кашалот, напились теплого материнского молока. Теперь им хочется развлечься. Вода вокруг них наполняется каким-то странным дрожащим звоном. Сначала китята принимают его за голоса дельфинов, которые они слышат ежедневно и считают явлением вполне обычным, как плеск волн. Но звон нарастает; китята решают выяснить, в чем дело. Они бросаются вперед и разом набирают внушительную скорость. Затем, не сбавляя хода, поднимают над водой свои квадратные головы и быстро, но внимательно оглядывают горизонт, поворачиваясь слева направо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24