– Если бы мне давали человеческую еду, я быстрее бы поправлялся.
– Если бы вам давали человеческую еду, вас рвало бы. Уж лучше вытереть лишний раз подбородок, согласитесь.
Она произнесла эти слова с подозрительным простодушием, как будто при этом улыбалась. Брэндон повернулся на звук ее голоса, позабыв, что глаза у него завязаны и ничего не увидят. Досадуя на себя за это, он вернул голову в прежнее положение и ничего не ответил.
– Мы сегодня не в духе, верно?
Когда она без предупреждения быстрым движением схватила его за руку, он с трудом поборол желание вырваться. Не обращая внимания на дернувшуюся было руку, сестра зажала его запястье поразительно сильными пальцами.
– Должно быть, это потому, что вы отказываетесь принимать лекарства, – скороговоркой сказала она, занятая проверкой его пульса, который заметно участился, подхлестываемый раздражением. – Вам было бы намного легче, если бы вы принимали лекарства.
Брэндон покачал головой. Начиная с сегодняшнего дня, как бы ни протестовало мое тело, с лекарствами покончено! Мне необходимо вернуть способность нормально думать, я не могу больше находиться в сумеречном состоянии от болеутоляющих. Ведь я умею переносить боль. По крайней мере боль убеждает в том, что я не умер, хотя и не вижу собственных рук…
– Не нужны мне эти чертовы лекарства!
Он почувствовал, что сестра откатила от него столик с подносом – меньше стало пахнуть бульоном. Затем, к его великому разочарованию – черт бы побрал ее туфли на мягкой подошве, – она снова оказалась рядом с его постелью, закатала рукав халата и обернула руку манжетом тонометра.
– Вы мне это уже говорили. – Она накачивала манжет, пока он не врезался в кожу. – И я, кажется, начинаю тосковать по добрым старым временам, когда вы пребывали в милой, учтивой коме…
Теперь в ее голосе явно слышался смех, и губы Брэндона непроизвольно растянулись в улыбке.
– Жаль, что нельзя отправить меня обратно, да?
– Ну почему же нельзя… – сестра с присвистом погнала еще порцию воздуха в манжет, – я слышала, что, если с хирургической точностью прицелиться хорошей дубиной…
Наконец он рассмеялся. И, несмотря на то что при этом в глаза впились иголки боли, смех доставил ему удовольствие. Он, во всяком случае, почувствовал себя живым. Больше похожим на того, каким он был когда-то.
– Вот это больше вам подходит! – Как будто читая его мысли, сестра похлопала его по руке, потом забрала поднос с посудой и вышла из палаты.
Откинувшись на подушки, Брэндон задумался, и смех замер у него на губах. Буду ли я снова таким, как раньше? Когда я выйду из этой чертовой больницы, вся моя жизнь станет совершенно другой. Начать с глаз: что будет с моими глазами? Доктор Джеймс уже предупреждал, что зрение может быть нарушено навсегда. Нет, не нарушено. Утрачено. Я ослеп.
От одного этого слова его охватила самая настоящая паника, он пощупал бинты на висках, задвигал глазами вправо-влево, но повсюду была только невыносимо давящая тьма.
Тут же вспышками боли отозвались все поврежденные места, и пришлось замереть. Брэндон сполз с подушек и принялся глубоко, полной грудью дышать, расслабляя мышцы. Сперва на ноге, начиная со сломанных пальцев, потом сосредоточился на порванных связках под коленом. Затем таз и поясница, где узлами затвердели растянутые мышцы. Наконец руки, грудь, шея.
Это помогло. Боль немного сдала позиции, и хотя не исчезла совсем, но по крайней мере отступила на несколько шагов.
Да, жизнь будет другой, но у меня хватит сил без страха взглянуть ей в лицо, какой бы она ни была. Дугласа нет. Это значит, что я не могу больше позволить себе роскошь оставаться беспечным археологом, которого не усадишь за канцелярский стол, потому что он предпочитает слоняться по зеленым джунглям и копаться в болотах в поисках забытых сокровищ и лишь иногда навещать родной город, раздавая направо-налево чаевые. А подписывать ведомости на зарплату – не его забота. Он с удовольствием играет с сестричкой, не ломая голову над тем, в какую школу ей ходить и какому врачу показать…
Теперь мне придется быть президентом «ОДК», семейного дела, о котором необходимо заботиться, поскольку оно станет наследством Джинни. Придется быть главой дома, опекуном Джинни, работодателем для пяти сотен людей, владельцем акций, облигаций и недвижимости. Ко мне по наследству перешло все, что оставил Дуглас, – и хорошее, и плохое.
А Келси?
Не обращая внимания на боль, он сощурил глаза, стараясь отделаться от нелепой мысли.
Нельзя унаследовать невесту, и, уж конечно, меньше всего мне хотелось бы унаследовать Келси, даже если бы это было возможно. Я очень хорошо помню, какой невестой она была.
За месяц, прожитый дома, Брэндон заметил многое. Слишком многое. Например, каким холодом обдавала Келси Дугласа, когда он дотрагивался до нее. Один или два раза видел, как Дуглас подходил к двери комнаты Келси и стучался.
Это было отвратительно. Сначала брат умолял впустить его, потом начинал выходить из себя и доказывать, что требует только то, на что имеет законное право. Келси не открывала и что-то ему отвечала. Брэндон не мог расслышать, что именно, однако ясно было, что она ни в какую не соглашалась.
Нетрудно было представить, что значил для Дугласа такой решительный отказ. Келси Уиттейкер – красивая женщина, у нее большие голубые глаза, в которых сквозит чувственность, длинные, темные, очень пышные волосы и тело, которое не оставит равнодушным ни одного мужчину. Разве Дуглас мог сохранять сдержанность? Да и никто не смог бы на его месте.
В те ночи, когда Дуглас умолял Келси впустить его к себе, Брэндон и сам чувствовал, как горит и трепещет все его тело. Чтобы подавить в себе это ощущение, он бессильно склонялся над умывальником, уставясь на собственные лихорадочно блестевшие глаза, и плескал в лицо холодной водой, пока наконец не справлялся со своим состоянием.
Да, я справлялся с собой усилием воли, думал Брэндон. И в ту первую ночь, и во все последующие. Если не считать того, что Келси решила выйти за Дугласа из-за его денег, мне она очень нравится – образованная, остроумная и, по-видимому, отзывчивая и добросердечная. Достаточно хоть раз увидеть, как она относится к Джинни.
Однако с каждым днем подавлять себя становилось все труднее. Дошло до того, что, едва она входила в комнату, внутри у меня все замирало, я словно падал в пропасть. А что получилось во время пикника? Боже, какой позор! Ее нежное, удивительное тело было так близко! После этого моя жизнь превратилась в сплошное сражение.
Но я выиграл это сражение, и, слава Богу, Келси не догадалась, чего мне это стоило. Я не обмолвился ни словом, не позволил себе даже намека на флирт, на самый невинный флирт, как с любой другой женщиной. С Келси это было бы слишком опасно. Если бьет током всякий раз, когда она оказывается поблизости, это должно остаться на моей совести.
У меня и в мыслях не было отбить невесту у брата. А теперь? Теперь, когда Дугласа нет в живых, как я буду тащить на себе эту ношу?
Но что же, черт побери, случилось в ту ночь? Брэндон с силой провел рукой по волосам и откинулся на подушки. Как я мог все забыть? Это вызывало растерянность, он злился и чувствовал полное бессилие всякий раз, когда пытался поймать за хвост эти неуловимые, как будто издевающиеся над ним обрывки воспоминаний.
Может быть, попробовать еще раз, продумать все не спеша, шаг за шагом? Последнее, что я помню, – это как мы играли в футбол с Джинни…
– Брэндон!
Погрузившись в мрачные размышления, он не услышал, как отворилась дверь. Восторженное верещание и легкое движение воздуха сообщили ему о том, что вбежала Джинни. Брэндон повернулся как раз вовремя, чтобы подставить ей шею для поцелуев. Она кинулась на постель и начала чмокать его.
Не обращая внимания на боль, пронзившую его руку, когда девочка локтем задела трубку капельницы и дернулась игла, воткнутая в его вену, Брэндон обхватил свободной рукой маленькое угловатое тельце. Джинни стремительно приникла к его груди, и ей было невдомек, какой болью отозвались его сломанные ребра.
– Ах ты, проказница, – как всегда, ласково подтрунивая над ней, проговорил Брэндон и поцеловал ее в макушку. – Как дела у моей сестрички?
– Ужасно! – Теперь, когда она благополучно прижалась к его груди, первый экспансивный порыв сменился, как он и ожидал, горючими слезами. – Я так скучала по тебе! Я так боялась!
Брэндон покрепче обнял ее за талию.
– Не нужно бояться, – проговорил он как можно уверенней. Накануне вечером удалось успокоить ее по телефону, но сегодня это будет труднее, когда она собственными глазами увидела, в каком состоянии он находится. – Все будет хорошо, – повторил он.
– Да нет же, – упрямо сказала Джинни и всхлипнула. – А ты?
Нащупав свободной рукой ее подбородок, Брэндон приподнял его. Подбородок жалостно дрожал, и на пальцы Брэндона скатилась теплая слезинка.
– У меня все будет хорошо, – сказал он, заставив разбитые губы растянуться в улыбке. Но в ответ девочка задрожала еще сильнее и хотела еще раз зарыться носом ему в грудь. Однако Брэндон не дал ей этого сделать, удержав подбородок на уровне своего лица. – Ну-ка взгляни на меня, Джинни. Я знаю, что похож на мумию, но, поверь мне, под бинтами нет ничего страшного. Так, несколько царапин и синяков.
– Но ты… – всхлипнула Джинни. – Твои глаза!
– Глаза у меня тоже в порядке. Как только снимут бинты…
Произнося эти слова с безапелляционной уверенностью, Брэндон вдруг испытал прилив безудержного страха: а что, если я навсегда останусь слепым? Но сейчас главное – успокоить Джинни. Он постарался улыбнуться.
– Ну, может быть, тебе какое-то время придется водить меня за руку, чтобы я не натыкался на мебель, и вообще.
Ее подбородок снова дернулся, и он почувствовал, что Джинни слабо улыбнулась.
– Да-а? – сказала она, очевидно заинтересовавшись. – Вроде собаки-поводыря?
Он ухмыльнулся.
– Вроде сестрички-поводыря.
– Годится, – довольным голосом согласилась девочка. – Думаю, у меня получится. Нужно только, чтобы никто не передвигал мебель. Я видела по телевизору. Слепые привыкают к тому, как расставлена мебель, а если кто-нибудь передвигает ее, они просто из себя выходят. – Джинни обернулась. – Мы скажем Франциске, чтобы она не забывала, когда пылесосит. Правда, Келси?
Келси! Рука Брэндона упала, как свинцовая, улыбка замерла на губах. Он даже не подозревал, что Келси здесь.
И вот он услышал, как она заговорила, подходя к другой стороне койки, – напряженным, неестественным голосом:
– Да, милая, мы обязательно ей скажем.
Брэндон вдруг разозлился. Она все это время стояла и смотрела на меня… Ничего страшного в том, что меня видит сестренка. Но Келси! Каким жалким, наверное, я выгляжу, каким несчастным – в этом запачканном больничном халате, с трубками капельницы, слепой…
Это было совершенно невыносимо. У него появилось дурацкое желание по-молодецки вырвать капельницу из руки, сорвать с головы бинты, соскочить с постели и указать ей на дверь.
Однако вместо всего этого он произнес:
– Привет, Келси. – Слова прозвучали холодно, с плохо скрытым недовольством. – Я не знал, что ты здесь.
Острый запах антисептиков, который пропитывает больничные помещения, наверное, подавил тонкий аромат сирени, всегда сопровождавший ее. Неотразимую, обольстительную, неповторимую Келси. Благоухание сирени наверняка подсказало бы ему, что она здесь.
Захихикав, Джинни ткнула пальцем ему в грудь.
– А как, ты думал, я попала сюда, чучело ты этакое? Ты что, думал, я голосовала на дороге?
– Джинни попросила привезти ее сюда сразу после… – Келси запнулась, – после похорон. – Голос ее прозвучал приглушенно и неуверенно.
Как же мне хочется увидеть ее лицо! Неужели она просто притворяется, разыгрывая передо мной скорбь по жениху? Брэндон поджал губы. Бессмысленно разыгрывать передо мной убитую горем невесту, я слишком много знаю о ваших отношениях.
– Панихида, по-моему, прошла очень хорошо.
Каждое слово давалось ей с большим трудом, и он со злорадством отмечал это, понимая, что из-за его молчания она чувствует себя не в своей тарелке.
– Пастор сказал… – Келси замялась. – Он говорил недолго, но хорошо. Погода сегодня холодная. Ночью был дождь, но утром перестал. Пришло много народу, много народу из нашего офиса…
Голос ее замер, слышно было только, как она нервно передвигает какие-то предметы на тумбочке.
Она замолчала, и Брэндон почувствовал угрызения совести. Не так-то просто привести Келси в замешательство. Она женщина деловая и, насколько я могу судить по тому, что успел узнать о ней за последний месяц, компетентная. Почему же она кажется такой незащищенной, как будто ждет от меня поддержки? Келси тяжело вздохнула.
– Я очень сожалею о Дугласе, – проговорила она, как будто стараясь поскорее избавиться от этих слов. – Я хотела сказать тебе раньше, но, когда пришла, ты спал.
Она положила руку ему на плечо, чтобы не потревожить капельницу.
Однако прикосновение холодных пальцев было неожиданным, и рука у него дрогнула. Он совладал с собой, это было только мимолетное сокращение мышц, но Келси все-таки заметила. Отдернула руку, как будто ей обожгло ледяные пальцы, и неосторожным движением зацепила за трубку. Иголка капельницы больно шевельнулась в вене.
– Прости, – сказала она еще раз, явно испытывая неловкость. – Я очень сожалею о Дугласе. Я знаю, как вы с Джинни переживаете.
Она добрый человек, должен был признаться Брэндон. Сочувствие сочится из нее, как глюкоза из капельницы. У нее красивый голос, я понял это только теперь, когда внимание не поглощено ее лицом и телом. Теплый, убеждающий голос. Если бы я не был уверен в противном, то мог бы подумать, что она и в самом деле страдает.
– Ну, и ты, конечно, тоже, – ответил он язвительно, раздражаясь собственным невольным восхищением ею и ее показным участием. – Уж я-то знаю, как ты сейчас переживаешь!
Поскольку тут присутствовала Джинни, он предпочел бы, чтобы сарказм прозвучал не так откровенно, однако у него не получилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21