Маленькое тело девочки излучало напряжение, хотя она сидела неподвижно, как статуя.
– Вкусно! – Сочная телятина застревала в горле, но Келси не подавала виду. – Попробуй антрекот.
– Да не хочу я! – повысила голос Джинни.
– А ты попробуй, вкусно, – спокойно повторила Келси, не глядя на девочку. Она услышала, как сквозь апатию пробиваются эмоции, и это обнадеживало. Возможно, удастся все-таки установить контакт.
– Я же сказала, не хочу! – Джинни сдавила ладошками сиденье. Она готова была расплакаться. – Я же не просила, чтобы ты ужинала со мной. Почему ты пришла?
Слабенький голосок надломился и дал выход слезам. Они безудержно покатились по бледным щекам, а Джинни прижала кулачки к груди.
– И вообще, зачем ты сюда пришла? Я же тебя не просила. Ты мне не нужна.
Келси быстро поставила поднос и подсела к Джинни. Обняв продолжавшую рыдать девочку, она прижала ее к себе и начала утешать:
– Ничего, душечка, ничего, все будет хорошо. – Она прижалась щекой к мягким светлым волосам Джинни, так похожим на волосы Брэндона. – Я знаю, ты беспокоишься за него. Но он сильный! Ты только вспомни, какой он крепкий. Он обязательно поправится!
Вскоре скованное тело Джинни обмякло. Девочка уже не надрывалась от слез, лишь всхлипывала и сопела. И вдруг отпрянула, воспаленными от слез глазами враждебно посмотрев на Келси.
– Почему ты не сказала мне, что уезжаешь? Я забежала к тебе в спальню и увидела, что нет твоего маленького чемоданчика, а на туалетном столике больше не стоит моя фотография. – Она схватила Келси за руки и тряхнула их. – Вот как я узнала, что ты уехала. Это было так ужасно! – сказала она, подавляя рыдание. – Почему ты уехала?!
Несмотря на то что Келси отрепетировала еще в больнице, как ответить на подобные вопросы, чтобы не травмировать ребенка, все же, услышав горестные обвинения, не сразу нашлась что сказать.
– Прости меня, – проговорила она наконец. – Конечно, нельзя было так уезжать. Понимаешь, я решила, что не могу выйти за Дугласа, и сказала ему об этом по телефону. – Она взяла Джинни за руки, чтобы согреть ее пальцы. – Но твой брат очень рассердился и ответил, что немедленно выезжает, хочет поговорить со мной. Вот я и решила побыстрее уехать. А Брэндон предложил довезти меня до Сан-Франциско.
Джинни наклонила голову и нахмурила брови.
– Ты хочешь сказать, что удрала от Дугласа?
Келси кивнула.
– В общем, да. Я не очень храбро поступила, а?
– Ну… – Джинни смотрела на нее уже без укора. – Представляю, что ты чувствовала. С Дугласом трудно быть храброй. Он такой злой, особенно когда выходит из себя. – Уголок рта у нее дернулся в кривой улыбке. – Когда я была маленькая, я часто прятала от него свой школьный дневник.
Когда она была маленькая… Келси едва заметно улыбнулась и сжала руки девочки.
– Но я-то уже взрослая и, уж конечно, должна быть храбрее.
– Ну, не знаю, – промолвила Джинни. – Я видела столько взрослых, которые до смерти боялись Дугласа. Но если ты знала, что он злой, почему ты тогда вообще захотела выйти за него?
У Келси снова открылся рот, но слов не находилось. В самом деле, почему? Джинни слишком мала, чтобы узнать правду. Но нужно что-то ответить, даже если придется солгать.
– Я…
В этот момент зазвонил телефон – истинное избавление, ниспосланное небом. С извиняющимся видом улыбнувшись Джинни, Келси схватила трубку. Звонил доктор Джеймс.
– Я хотел сообщить вам, что Брэндона перевели из реанимационной, – непривычно приветливым голосом начал доктор. – Он пошел на поправку. Мы весьма обнадежены.
У Келси подогнулись колени, и она оперлась на стол, чтобы не упасть. Воистину избавление, ниспосланное небесами! Закрыв глаза, чтобы из них не брызнули слезы, она мысленно произнесла слова благодарственной молитвы.
– Мисс Уиттейкер! Вы слышите меня?
– Да, – с трудом ответила она, но совсем чужим голосом. – Да, я вас слышу.
– Прекрасно. Он в палате четыреста одиннадцать. Мы будем держать вас в курсе.
Она открыла глаза.
– Доктор, обождите! Можно мне поговорить с ним?
Наступило тягостное, физически ощутимое молчание, вдали слышались приглушенные звуки разговора, но слишком тихие, чтобы она смогла разобрать слова. И затем снова заговорил доктор Джеймс, но теперь уже в его голосе не осталось и следа приветливости, он был, как всегда, краток и сух:
– Мисс Уиттейкер, я сейчас в палате Брэндона. Он спрашивает, далеко ли его сестра. Ему хотелось бы поговорить с ней.
Келси пронзила острая боль. Отказ очевиден и груб. Разговаривать со мной он не хочет.
Она поборола эту боль ради Джинни. Разве я могу быть против? Джинни его сестра. Он нужен Джинни, ей нужно услышать слова утешения от единственного брата, который у нее остался. Но ведь и мне он нужен! Разве он этого не понимает?
– Мисс Уиттейкер! – В голосе доктора Джеймса зазвучало нетерпение.
Она протянула трубку девочке.
– Джинни, – сказала она изменившимся голосом, – это Брэндон, солнышко. Поговори с ним.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ночью прошел дождь. Хотя утром пробилось солнце, земля еще пахла влагой и пружинила под ногами, когда похоронная процессия поднималась к склепу Траернов.
Слева от дорожки ветер перевернул венок из желтых роз, и ножки металлической подставки беспомощно уставились в небо. Проходя мимо, Келси подумала: должен же кто-нибудь ее поправить! Полные жизни лепестки покрылись коростой глины, и у валявшегося в грязи венка был жалкий вид.
Вывернутый наизнанку, замаранный венок напомнил ей, в каком положении оказалась семья Траерн.
Келси поежилась. Было ветрено и прохладно. Сначала ее удивило то, как много народу в такую скверную погоду решилось прийти на кладбище, чтобы попрощаться с человеком, которого, насколько ей было известно, никто не любил. Но скоро бросаемые на нее украдкой взгляды и перешептывания все объяснили. Это были не просто похороны: для некоторых обязанность, а для большинства – бесплатное развлечение.
– Правда, правда, – свистящим шепотом утверждал кто-то. – Ее не было в машине. Она была в машине Брэндона!
Поскользнувшись на мокрой траве, Келси ухватилась за крыло ангела, склонившегося в безмерной печали над соседней могилой. Мрамор был холодный и осклизлый от покрывавшего его лишайника. Келси отдернула пальцы, окрасившиеся в зеленое, сунула их в карман платья и двинулась дальше, решительно не обращая внимания на ехидный шепот.
Плакала только Джинни, которую вел впереди процессии дальний родственник, и время от времени промозглый ветер доносил до Келси ее тихое всхлипывание. Келси понимала, что все ждут, когда зарыдает и она, но не доставила им этого удовольствия. Она была холодна как лед, и слезы застыли в ней, невидимые постороннему глазу.
Наконец процессия остановилась в тени склепа, где так сильно пахло сыростью и прелью, что Келси стало нехорошо. Она отделилась от толпы, вышла на солнце, куда ветер не доносил слов пастора, и, пока гроб не поставили на постамент, глубоко вдыхала свежий воздух.
Склеп был не особенно впечатляющим и больше походил на кукольный домик – белый, квадратный, абсолютно такой же, как все сооружения на склоне холма. Единственным отличием была открытая дверь.
– Не совсем то, что ему понравилось бы. Не такой великолепный, правда? – прямо над ее ухом произнес хрипловатый голос.
Выведенная из оцепенения, Келси повернулась, чтобы увидеть, кто это так неожиданно оказался рядом с ней.
– Папа! – Она испуганно подхватила отца под руку. Его мясистая ирландская физиономия, порозовевшие на ветру гладкие щеки казались такими неуместными на похоронах. – Ты что тут делаешь?
– По-моему, то же, что и другие. – Тим Уиттейкер усмехнулся, оглядывая окружающих. – Праздную.
– Тихо ты, папа! Это неправда. И это жестоко.
– В моих словах жестокости меньше, чем было у этого мерзавца.
Отец заговорил потише, но все же голос выдавал его торжество. У Келси не было никакого желания препираться у всех на глазах, и она повернулась к пастору. Отец замолчал, но краем глаза Келси видела, что он насмешливо оглядывает склеп и дорогой, красивый гроб.
Когда пастор перешел к той части панихиды, где положено расхваливать покойного, Тим Уиттейкер негромко, но очень красноречиво хмыкнул.
– Да, трудно ему приходится, – вполголоса добавил он. – Попробуй найти хоть одно доброе слово для Дугласа Траерна, ведь он за всю свою черную жизнь никому не сделал добра.
– Папа! – прошипела Келси.
– Но это же чистой воды правда, – не сдавался отец. – Я всегда знал, что он плохо кончит. Единственное, чего я боялся, – что он отправится на тот свет слишком поздно и мы не успеем порадоваться этому. Как хорошо, что сама судьба помогла нам!
Отец шокировал ее, и Келси почувствовала раздражение. Она знала, что отец ненавидит Дугласа, но все-таки говорить здесь такие вещи…
Она локтем подтолкнула отца, и они отделились от остальных. Церемония заканчивалась, и присутствующие начали разделяться на группки, оживленно переговариваясь между собой. Повернувшись ко всем спиной, чтобы никто не мог видеть ее лица, она схватила отца за руки.
– Папа, ты только послушай себя! Ты что, и в самом деле такой эгоист и думаешь, будто человек умер только потому, что это устраивает тебя? Джинни и Брэндон потеряли брата. Он был для них родной человек, член их семьи. И они любили его, что бы он ни совершил. – Келси замолчала, со всей отчетливостью, на какую только могла решиться, представив себе ситуацию, в которой они с отцом находились. – Наши проблемы – это наши проблемы, и нам самим в них разбираться. А панихида – для Траернов. Прояви к ним уважение или отправляйся домой.
Она проговорила это с такой безжалостностью и таким не свойственным ей тоном, что отец покраснел, по-видимому, ошарашенный и пристыженный. Келси тут же охватило чувство вины: я перегнула палку, упрекнула она себя. А почему? И с беспощадной честностью ответила себе: то, что сказал отец, взволновало меня потому, что нашло отзвук в сердце. Вероятно, и я тоже эгоистично радуюсь тому, что получила свободу, что теперь никто и ничто не заставит меня выйти за Дугласа Траерна. А отца не посадят в тюрьму.
– Прости, папа, я не хотела тебя обидеть.
– Нет, это ты прости меня, милая. – Отец приложил теплую пухлую ладонь к ее щеке. – Мне было даже подумать тяжело, что ты станешь его женой. Я же знал, как ты к нему относишься. И все это по моей вине. – Голубые глаза увлажнились и заблестели на солнце. – Я искал для тебя выход, но так ничего и не смог придумать.
Отец казался таким несчастным, стоя на ветру с растрепавшимися седыми вьющимися волосами, что Келси почувствовала себя виноватой за сорвавшиеся с языка сердитые слова. Но в чем же я виновата? – возразила она себе. Он, видите ли, ничего не смог для меня придумать! Разве это я сделала ту страшную глупость, за которую пришлось бы расплачиваться моим замужеством? Он сам дал Дугласу все карты в руки, и тот в любой момент мог заявить в полицию об украденных у компании деньгах, которые Тим Уиттейкер просадил на ипподроме, собачьих бегах и в карты. Ну какой отец допустит, чтобы дочь расплачивалась за его долги?!
Какой? Слабый. Эта мысль пришла ей в голову не впервые. Она всегда знала это.
– Ладно, папа, ничего, – пряча слезы, проговорила Келси и взяла его под руку. – Все будет хорошо. Только, пожалуйста, не говори так, тем более здесь. Прошу тебя.
– О, Келси, дорогая моя. Прости, я такой никчемный старикашка!
Он обхватил ее руками, и она положила голову ему на плечо. Но плакать ей не хотелось, ведь слова отца были мольбой о прощении, а не предложением поддержки. Она похлопала его по широкой и сильной спине. Ну, не обидно ли, что такая спина не может сама тащить свою ношу?
– Келси, как ты?
Тихонький, подавленный голосок Джинни оборвал ее мысли, и Келси отстранилась от отца. Рядом был еще один человек, нуждавшийся в утешении, к тому же слишком маленький, чтобы справиться со свалившимися на него горестями.
Она посмотрела на девочку, очень надеясь, что улыбается уверенно.
– О'кей, – сказала она. – А ты?
– Я хочу к Брэндону. – Джинни насупилась и часто-часто заморгала, сдерживая слезы. Волосы у нее были заплетены в тугую косу, что не красило ее маленькую веснушчатую мордашку, да и черное платьице сидело плохо. Она очень походила на бедную сиротку, какой и была на самом деле. – Ты говорила, что мы поедем сегодня. А когда?
– Скоро. Давай вернемся домой, поможем принять гостей, а потом поедем в больницу.
Джинни радостно обняла ее, и в груди у Келси похолодело от нарастающего чувства вины. В день похорон Дугласа ей до смерти хотелось увидеть Брэндона, и она ничего не могла с собой поделать.
Сердце бешено забилось, и она подняла лицо к небу, чтобы поймать сквозь ветер немножко солнца. Может, Брэндон уже все вспомнил? Может, он ждет встречи с таким же нетерпением, как и я? Теперь у нас будет больше времени, и те чувства, что были тогда запретными, вернутся… Или я выдаю желаемое за действительное?
Келси теснее прижала к себе теплое, гибкое тельце девочки, и они стали спускаться с холма.
Нет. Просто обыкновенная, вышедшая из моды надежда. И я от нее не откажусь, до последнего.
Еще одна теплая струйка бульона побежала по подбородку, и Брэндон наконец не выдержал, выплеснув все ругательства, которые копились в нем с самого утра. Палата сотрясалась от первобытного рыка, каким мог разразиться только посаженный в клетку дикий лев, – Брэндон в выражениях не стеснялся. Есть в палате сестра или нет, он не знал, но ему было плевать. Ему до смерти надоело изображать терпеливость.
Швырнув ложку на поднос, он утерся тыльной стороной ладони. Бульон и желе! В конце-то концов, неужели эти садисты не могут дать ему еду, которая бы не расползалась и не разливалась?
– А ведь я предлагала накормить вас, мистер Траерн.
Вот черт! Сестра в палате, еще не ушла. Он чувствовал, как она негодует, устраняя последствия его непослушания. Она позвякивала дешевыми ложкой и вилкой о пластиковые тарелки и умелыми скупыми движениями подтыкала его больничный халат.
– Я вам не младенец, – коротко бросил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21