Что делать?! Наконец я очнулась. Во мне росло бешенство. Передо мной лежал подранный на мелкие кусочки трефовый туз. Этого никто не склеит. К счастью, банкнота уцелела.
Ну и как теперь быть? Заславская, шевели мозговой извилиной! Меня едва кондратий не обнял! Да как смеет эта сволочь использовать моего отца в своих паршивых махинациях?!
Я так разъярилась, что в первую секунду хотела бежать к отцу и рассказать об этом фортеле. Насчет того, как поступит отец с типом, который попытался сделать из него дурака, можно было не сомневаться. Начистит этому клоуну рыло и вышвырнет из дома.
А дальше что? После первого приступа бешенства медленно наступало отрезвление. Какие шаги можно ждать от Банащака, когда дело примет такой оборот? Этого я предвидеть не могла, но чувствовала, что для мамы все может кончиться фатально. Если спрогнозировать, как отец отреагирует на дела двадцатилетней давности, трудно, то теперешнее сотрудничество матери с этим гангстером уж точно приведет его в ярость.
Потом папа будет жалеть о своем поведении, потому что последствия его взрыва могут быть необратимы.
Мама права, временами упрекая меня в инфантильности. Нате вам: впервые в жизни возникла ситуация, когда необходимо принять самостоятельное решение, а я мечтаю помчаться к папочке и вывалить на него весь этот паштет!
Стоп!
Спрятать фаршированные карты и велеть Омеровичу убираться к чертовой бабушке? Правда, эти карты тоже козырные, простите за каламбур, но только в игре с этим паяцем. Зато Банащака они не касаются. Во всяком случае, для шантажа этого слишком мало. А если я слишком рано подцеплю на крючок его сообщника, Банащак отомстит матери.
Так плохо и этак скверно.
Одно ясно. Черт на сатану не полезет, как говорит Анеля. Отец эту контрабанду не повезет.
В таком случае выход один. Фаршированные гринами карты останутся у нас, а я упакую колоды, которые Омерович подарил отцу. А там – «посмотрим, как карта ляжет»!
Всех карт я разрезать не могу, потому что некому их потом склеить, но уверена, что внутри сидят немалые деньги. Я схватила первую попавшуюся карту, а этот хмырь не стал бы ради паршивых ста долларов делать целую колоду.
Я представила себе рожу адресата с улицы Лафайетт. Ждет он, ждет сувенира из Варшавы, получает – а там фига с маслом! Вот обалдеет-то! Жалко, я не увижу.
Ну хорошо, а с дурацким трефовым тузом что делать?
Тот, в Париже, получит полные колоды, но и в картах, что остались у нас, должен быть туз.
Надо немедленно где-нибудь раздобыть точно такого же трефового туза!
Прокрасться к Омеровичу и стибрить одну из приготовленных карт? Он тут же спохватится, потому что работа эта ювелирная, не ширпотреб.
Я уже погружалась в черное отчаяние, как вдруг меня осенило. Пиноккио! Только он меня спасет! Конечно, Пиноккио! Как это я про него забыла!
Зовут его Стефан, но мы прозвали Пиноккио, потому что он ходит точно так же, как деревянный человечек, и такой же симпатичный.
Пиноккио всегда был странный, а в старших классах у него проснулся талант художника. Рисование стало его великой страстью, и с годами эта страсть не проходила. Наоборот, перешла в хроническую стадию.
Он самозабвенно учил историю искусства, в этой области стал настоящим эрудитом, а физику от химии не отличал и огребал двойки по полной программе. Отчего провалил экзамены на аттестат в прошлом году, и тут началась трагедия.
Родители очень хотели вырастить сына порядочным человеком, то есть инженером, а Пиноккио не мог быть инженером, зато мечтал закончить художественный лицей и сдать в Академию искусств.
Конфликт протекал весьма бурно, и Пиноккио ушел из дома. Его предки не стали удерживать наследника, полагая, что блудный сын в конце концов наберется ума-разума и вернется с раскаянием. Пиноккио оказался человеком железным и не вернулся.
Мы, его друзья, считали, что общество, может быть, и лишилось скверного инженера, но получило надежду обрести незаурядного художника.
Пиноккио кочевал по приятелям, часто жил и у нас. Здесь ему было спокойно, никто не отравлял существования, вот он и рисовал целыми днями: на листах ватмана, даже на газетах, если не хватало денег на бумагу. Но он был человеком гордым и никогда не принял бы денег, если сам их не заработал.
Пиноккио не был исключением. Я приводила в дом разных «квартирантов», и мои предки относились к ним с неизменным дружелюбием. У них есть редкостная для родителей черта: мать и отец всегда с пониманием относятся к полосам неудач в жизни молодого поколения. Для них поиск себя самого и оригинальности во внешнем виде или образе жизни – естественное явление, закон природы.
Поэтому я дружила с очень разными ребятами и девушками. В основном это все-таки были парни, кто старше, кто моложе меня. Не самые лучшие ученики и отнюдь не пай-мальчики. Некоторые из «дурных семей», а не «сливки общества». Трудные, с шершавым характером, но мыслящие и тонко чувствующие.
У нас их никто не пиявил и не терзал нравоучениями. Никто не задавал трудных вопросов, если сами бунтари не жаждали излить душу.
Может, именно за это доверие друзья так любили моих предков. Да что там любили, уважали их, и никто сроду не подложил им свинью!
В последнее время Пиноккио приютил какой-то художник, у которого была настоящая мастерская и прекрасные жилищные условия. Мужик оказался бескорыстным и не педерастом, как пара-тройка других, с радостью готовых опекать молодого питомца муз.
Я поехала на Старе Място.
– Пиноккио, спаси! – Я показала обрывки карты, не посвящая его в подробности.
Он внимательно рассмотрел рубашку, отметил даже вдавленную рамочку.
– Нужна точно такая же?
– Только не склеивай половинки, я сама это сделаю!
На следующий день я засунула в дубликат трефового туза сто долларов, края смазала клеем, а сверху навалила десять томов энциклопедии.
Покрытый лаком трефовый туз – неоценимый Пиноккио дал мне и лак! – на глаз ничем не отличался от остальных карт.
Обе фаршированные баксами колоды я положила на прежнее место, а подаренные Омеровичем засунула в папин багаж. Назавтра отец уехал в Париж.
Омерович пригласил меня на кофе в «Омар». Естественно, я этим воспользовалась. Пришла туда пораньше и первым делом наткнулась на того типа, Банащака. Он меня сразу узнал, издалека поклонился и пропал в подсобке. Выглянул оттуда, только когда появился Омерович.
Кавалер мой был не в своей тарелке. Его смущало присутствие Банащака, который подсел к столику какой-то женщины. Она бешено жестикулировала и украдкой посматривала в нашу сторону.
Прошло несколько дней, и мне стало казаться, что наш квартирант меня избегает. Может, занят?
Нет, не в этом дело. Похоже, Банащак на него разозлился за то, что Омерович пригласил меня в «Омар». Неужели эта сволочь о чем-нибудь догадывается?
Да нет, каким образом? Он видел меня один раз, всего пять минут, несколько месяцев назад. Может быть, «Омар» – что-то вроде пансионата мадам Кулик в Свиноустье?
Недели через две после нашего неудачного свидания в «Омаре» Омерович постучался ко мне в комнату. Принес два действительно интересных куска ткани. Оказалось, это и есть батик. Я отослала его к матери. Так будет куда приличнее.
– Вы не заняты вечером? – поинтересовался квартирант. Я помотала головой. – У меня есть новые записи, давайте послушаем.
Я согласилась, заинтригованная: что за этим кроется? Успела заметить, что он ничего не делает спонтанно, все у него более или менее запланировано и продумано. И еще я приметила, что он всегда искал моего общества, когда матери не было дома и подальше от соколиного взора Анели.
У Омеровича на мою скромную особу какие-то виды, ясен перец. Странное дело, меня все терзал вопрос: я ему действительно нравлюсь или он все делает по поручению своего патрона?
Вечером я пришла в мансарду. В комнате горело только одно бра под янтарным абажуром. Сбоку, на передвижном столике, стояли вино и коньяк. Магнитофон и пленки уже приготовлены на полу у дивана.
Хата, пузырь и гармошка! Видать, этот балбес решил соблазнить меня в моем собственном доме. Время выбрал что надо – Анеля спит внизу, мама вернется с дежурства только завтра утром.
Я присела на краешек кресла, как распоследняя телятина. Ладно, пока буду играть дурочку из переулочка, которая жизни не нюхала. Омерович сел возле меня, включил магнитофон. Моцартом решил очаровать, эстет!
– Немного вина? – он пододвинул столик. Я мяукнула – мол, самую капельку. Потягивала винцо, слушала, как он токует, и меня разбирал смех. Такое это все было дешевое, примитивное и вообще кошмар! А он ничего не замечал, вошел в роль: такой грустный, не понятый всем миром, трогательный и лиричный, очарованный… мной, девушкой его мечты!
Ах ты болван! Я с трудом сдерживала зевоту. Переоценила его, считала, что репертуар у него получше будет. Старый конь, тридцать пять лет – и такая банальность! Наверное, так соблазняли девочек во времена его замшелой юности.
Омерович ловко придвинулся ко мне, небрежно оперся на подлокотник моего кресла. В упор уставился действительно красивыми глазищами. Карие, теплые, выразительные – замечательно маскируют внутреннюю пустоту.
– Не терплю фамильярности! – Я скинула его руку, двинувшуюся к моему бедру.
– Я не причиню вам зла, панна Дорота!
Мать честная, где он такого набрался? Местечковый прима-любовник!
– Дочери профессора Заславского никто не может причинить зла! – ляпнула я. И правда, чего это сболтнула такую чепуху? Наверное, заразилась его стилем: от этого ловеласа за километр несло снобизмом.
– Но на ней можно жениться! – ответствовал он с убийственной серьезностью и… запечатлел поцелуй на моей руке. Да-да, именно что запечатлел, а не просто поцеловал, – торжественно, словно делал предложение.
Так вот он, его план! Этот типчик вознамерился пустить корни в нашем Доме. Мечтает жениться на нашей вилле, титулах и деньгах моего отца, а в придачу согласен и на меня, чего уж там. Мой милый папочка! Он и не подозревает, кто тут на коленях просит его руки.
– Вы это серьезно? – Я скроила мину восторженной идиотки: порадую человека.
– Совершенно! Только следовало бы подождать, пока вы не закончите школу.
А он прыткий, этот наш престарелый юноша, – все в подробностях продумал.
– Мне надо собраться с мыслями… это так неожиданно… – блеяла я.
Даже ошеломленной прикидываться не пришлось. К тому же самовлюбленному ослу и в голову не приходило, что столь лестное предложение может не вскружить голову глупой гусыне вроде меня.
– Пойдемте в «Омар»! – капризно потребовала я, как и положено девице, которой только что сделали предложение.
Развлекалась на все сто. Ради такого спектакля стоило прийти сюда!
Красавец завял прямо на глазах. Лев, ягуар, тигр превратился в несчастного, вжавшегося в угол трусливого котишку. Видать, к такому повороту дел рн не был готов и стал выкручиваться: мол, не любит ресторанов, а здесь так уютно, приятно… давайте выпьем…
– Мы слишком мало знакомы, обжиманцев не будет, – демонстративно объявила я и попрощалась с ледком в голосе.
Он пытался меня удержать, но без наглости.
– Прошу вас никому пока не говорить о моем признании… Разумеется, до тех пор, пока вы не примете решения, – промямлил «жених» в заключение чарующего вечера.
– Хорошо, добрый человек, – кивнула я. Как же я презирала эту крысу! Нетрудно было догадаться, что для Банащака я в «Омаре» такой же гость, как в горле кость. Потому-то Омерович и не хотел меня туда вести. Решив в этом убедиться, на следующий день я направила свои стопы в «Омар», заказала бокал вина, посидела с полчаса, и наконец-то Банащак соизволил меня заметить. Он вошел в кафе в обществе женщины, которую я видела с ним в прошлый раз, и сразу же направился ко мне.
– Добрый день. – Не спрашивая разрешения, он подсел ко мне за столик. Я поздоровалась. – Вы кого-то ждете?
Я молчала и недоуменно смотрела на него: тебе, мол, какое дело?
– Панна Дорота, я вас очень прошу больше не приходить в «Омар».
Значит, все так, как я и предполагала! Теперь самое разумное было бы встать и уйти, но я не могла этого сделать. В конце концов, по какому праву этот тип выгоняет меня из предприятия общественного питания?
– С тем же успехом я могу вас выкинуть из этой забегаловки!
Он опупел, и на какую-то секунду у него словно язык отсох! Банащак молча смотрел на меня, и только желваки играли на скулах.
– У меня такое же право здесь быть, как и у вас, – атаковала я скорее от страха, чем от наглости. – В гардеробе висит табличка: частный ресторан, владелец Бригада Костшица. Если я что-нибудь понимаю в анатомии, вы – не Бригида Костшица.
– Панночку здорово разбаловали… – прошипел он и повернулся к бару: – Бися! Барменша примчалась кабаньим наметом.
– Ваше присутствие в моем ресторане нежелательно! – чуть не по слогам отчеканила она, как вызубренный урок, и вернулась за стойку.
– Деточка, – с подозрительным добродушием продолжал Банащак, – если ты нас не послушаешься, в следующий раз… я тебе юбчонку-то задеру и выпорю, опробованный способ воспитания капризных детишек… Тогда сможешь пожаловаться мамке, а я сообщу, что пришлось исправлять ее просчеты в воспитании!
Боже! Как же я ненавидела его в этот момент! На кусочки бы разодрала! Да как он смеет так со мной разговаривать? Никто в жизни не смел так с мной обращаться!
Я не ответила. Встала и вышла, как оплеванная. На глазах закипали слезы бессильной ярости.
И я хочу бороться с этим зверем? Да ведь против него поможет только сила! Одна лишь грубая физическая сила способна расквасить эту наглую рожу, согнуть бычью шею!
Ну уж нет, если не силой, то хитростью, но я с ним справлюсь!
Выходя из «Омара», я поймала пристальный взгляд спутницы Банащака. «Трагические глаза!» – подумалось мне. И эти страдающие глаза смотрели на меня неприязненно, почти с ненавистью!
Но почему Банащак выкинул меня из «Омара»? Неужели что-то подозревает? Или хочет быть лояльным по отношению к моей матери? Неужто, не брезгуя шантажом, он при этом держит свое слово?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32