На экспертизу, там, не брала? Верни может?
Тошкин заболел. Простудился и утратил нюх. Теперь вот активно бредит.
- Дима, ты температуру не мерил? Какой инсулин?
- Вот именно: он не брал. Он мог подменить ампулу прямо на работе В сумку подложить! Может, правда, так и было. Но зачем из дому тащить? Заметать следы? Глупо! И никаким аффектом не объяснишь! Если бы не пропал инсулин, то можно было бы считать самоубийством, понимаешь? Да что вообще за разговоры, Надя! А кирпич.
- Это женихи, - скромно потупившись, попыталась похвастаться я. Страдают.
- Ты впала в детство. Какие женихи, - он махнул на меня рукой, чем невероятно обидел.
- Знаешь Тошкин... Я просто хотела тебе помочь, - покорно сказала я, зная, что такое поведение вызывает у моего прокурора реакцию по типу "солдат ребенка не ударит". - А теперь я помогу твоему начальству, - я скромненько повернулась, поправила мокрую облепившую меня юбку и направилась на выход.
- Надя, - застонал Дмитрий Савельевич, наверное сильно соскучившийся по моим женским прелестям. - Не надо, прошу тебя... Ты можешь снова наделать большие глупости. И очень - очень опасные. Давай я тебя лучше арестую, а?
Если бы он сказал "поцелую", я могла бы даже согласиться. Но теперь меня уже ничто не остановит. Я обвела прокурорскую шкуру долгим презрительным взглядом и решила больше никогда не встречать его на своем пути. Я отчаянно бросилась в распахнутую дверь и натолкнулась на что-то мягкое и круглое, ушиблась лбом, плечом и коленкой и услышала:
- Дмитрий Савельевич, давайте разговаривать. Считайте, что я пришел с повинной. Мне нужно будет ваше содействие.
Оставалось только не верить своим глазам. На стул громоздился Наум Чаплинский, от которого лично я такой подлости не ожидала.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
- А посторонние с чистой совестью могут покинуть помещение, - хитро прищурившись сообщил Дмитрий Савельевич. Моя нога, приподнявшись для шага вверх по прокурорской лестнице дернулась. Через секунду она должна была подкоситься и уронить наше тело под ноги главному убийце всех времен и народов.
- Пусть остается, - хрипло выдавил Чаплинский, возвращая моей конечности чуть было не утраченное здоровье. - Пусть остается. Теперь уже нет секрета, есть только скандал для прессы. И разве старый еврей когда-нибудь оставался в долгу у советской журналистики?
Я с угрозой посмотрела на Тошкина: не станет же он устраивать семейную сцену "нет, пусть она уходит", когда решается вопрос жизни или смерти? Средний прокурорский чин с трудом совладал с желанием свернуть мне шею и злобно выдохнул : "работайте!"
Молчание, воцарившееся в кабинете, явно требовало моего вербального участия. Но лишенная следовательских полномочий, я просто не знала, что сказать. Для связки дружеской беседы не хватало водочки, песни о бронепоезде и телепрограммы об аэробике, которая очень сближает все слои населения. И я сказала: "Хорошая погода, не правда ли?" Мужчины дружно взглянули в окно, залитое непрозрачным мутным дождем и цинично фыркнули... Вторая козырная тема была посвящена проблеме "все мужчины сволочи", и в этом кабинете почему-то не казалась такой актуальной. Еще - можно было поговорить о животных, о детях, о налогах и предстоящих в следующем тысячелетии выборах, о размножении белых слонов путем клонирования коровьего стада. В принципе - о чем угодно, но молчание сгущалось уже искусственно и видимо было одним из приемов психологического давления, успешно опробированного в практике Дмитрия Савельевича. Сразу стало понятно, что женщины - убийцы попадали в этот кабинет редко. Нашего брата многозначительным молчанием можно довести до такого белого каления, что проделки Освальда покажутся сладким сном в летную недушную ночь. Когда мои мужья молчали, я лично всегда практиковалась в игре в дартс, используя вместо дротиков кухонные ножи, а вместо мишени - удивленную физиономию любимого...
- Будем говорить под протокол? - наконец осведомился Тошкин.
- Если можно, то повременим, - Чаплинский поправил несуществующие волосы и одобрительно кивнул головой.
- Вы нуждаетесь в нашем содействии, если я вас правильно понял, Дмитрий Савельевич лениво глянул в мою сторону и убедившись в том, что сказать мне нечего, продолжил. - Что означает ваша явка с повинной? Видите ли, дело приняло слишком серьезный оборот... Есть смысл приглашать представителя вашего посольства.
- Нет, и зачем эти официальные глупости, - Наум Леонидович широко и виновато улыбнулся. - Я приехал сюда за сыном. Сначала это были только мои трудности, теперь они стали нашими общими.
Если бы подбородок Димочки Тошкина был чуть помассивнее, то у него во - первых было бы меньше проблем с женщинами, а во-вторых , нижняя челюсть уже минуты две покоилась бы на крышке стола. Впрочем, и с наличиствующими физиогномическими данными он выглядел довольно глупо. А я была просто в шоке. Неужели меня этот странный Нема выбрал в качестве будущей матери своего ребенка?
Кстати, надо было спросить и мое собственное мнение - я лично предпочитаю девочек, то бишь - дочек. Но причем здесь Тошкин - он же мне не муж, и просить у него разрешения, а тем более содействия для нашего соития - это что-то слишком цивилизованное для моих отсталых провинциальных мозгов.
- Вопросы усыновления решаются органами социального обеспечения и здравоохранения, мы не имеем к этому никакого отношения, - Тошкин расстался с гримасой идиота и приготовился к нападению. Его, бездетного, трудно было расслабить розовой сказочкой о любви к младенцам. - Давайте лучше поговорим о вашем алиби на момент покушения...
- Я приехал за реально существующим сыном. Взрослым, умным и красивым. - Наум приосанился и гордо поглядел в мою сторону. Все было как в том анекдоте: "У Рабиновичей родился ребенок: большой умница, просто гений, а ещё музыкант, красавец и полиглот. Жалко, что мертвенький". Неужели у Танечка - лаборантка сделала операцию по смене пола? Хорошо все-таки, что я дала обет молчания, сейчас бы напорола такой чуши, что бедный Тошкин задохнулся бы от икоты...
- Я очень болен. Точнее - я смертельно болен. Там, дома у меня есть Галит, но нет детей. Разводиться с ней всегда было бессмысленно - брак по любви и по расчету, мы во всем устраивали друг друга. Здесь у меня есть сын. От самой большой любви, которая бывает только в юности. Танечка родила его, когда я сидел в тюрьме. Забирать его в эмиграцию под колпаком КГБ... я не видел в этом смысла. Потом - карьера, деньги, другая жизнь. А теперь я умираю и хочу оставить мальчику то, что имею. Галит не возражает. Рак дает пропуск для многих безумств.
Всплакнуть что ли? С Тошкиным на брудершафт? Или сионизм не признает слез, пролитых всуе? Что-то жалко нам Чаплинского, но статья получится закачаешься. Особенно, если дать её с продолжением, фотографиями и интимными художественными подробностями.
- Поздравляю, - сухо бросил Тошкин и потянулся за ручкой. - Давайте все-таки определимся с вашим алиби, а тогда и поговорим по - душам.
- Не стоит, - Чаплинский выпрямил спину. - Я никого не убивал. Но Татьяна , Татьяна Ивановна Заболотная наотрез отказалась со мной встречаться. Она меня боится. Думаю, что из-за слухов, распространяемых вокруг моей персоны. Мне все равно, что будет думать обо мне прокуратура, главное, чтобы Танечка и Игорь не видели во мне убийцу. Я слишком стар, чтобы вылавливать сына на улице или подкарауливать его в подъезде. Я хочу прийти к ним домой, сесть за стол и поговорить за жизнь... А потом мы уедем. И что я должен для этого сделать? Кто поможет мне оправдаться, если я ничего такого не совершал?
- Вы, видимо, плохой отец, Наум Леонидович, - констатировал Тошкин. Может быть, эта семья просто хочет, чтобы её оставили в покое. Может быть, ваш сын ничего не знает о вас? Может быть , это совершенно другой страх?
- Тридцать лет - не переходный возраст. Должен выдержать. Я не силком его в Израиль потяну. Но сказать надо. Я без этого не уеду. Буду жить там, под подъездом...
- И каждые сутки по новому трупу. Пожалуй, нам слишком дорого обойдется ваша отеческая любовь. И что вы хотите от меня лично? Справочку, свидетельство, настоящего убийцу? Что? - Тошкин хлопнул по столу открытой ладонью и наверное, очень ударился. Он смешно сморщил нос и сурово посмотрел на меня. А я совсем и не разделяла его бурного негодования. Мое рыло тоже было в пуху, потому что Анька временно проживала на чужой исторической родине, что было для всех удобнее и комфортнее. Но мы - то по крайней мере, были с ней близко знакомы.
- Я полагаю, что меня оклеветали по прямому указанию или при преступном содействии правоохранительных органов. А потому требую, что бы лично засвидетельствовали мою невиновность и представили меня по всем правилам...
- Вашей бывшей возлюбленной? Заметьте, замужней даме? - Тошкин покрылся розовыми пятнами и выразил готовность вступить в неравную борьбу с Чаплинским, по тому как Наум яростно сжал кулаки и губы, я поняла, что схватка будет умопомрачительной и в один раунд, видимо не уложится. Переговоры по мирному урегулированию славянско - израильского конфликта могли сорваться, если бы мой светлый разум, исключительно активно работающий в экстремальных ситуациях, не выдал бы одну блестящую, и к сожалению , очень правдоподобную версию.
- Стоп! - тонко пискнула я. - Стоп? У меня вопрос: вы ставили Татьяну Ивановну в известность о своем приезде? О цели своего визита? Или так экспромтик от заграничного папашки?
- Разумеется, - выдохнул Чаплинский, злобно поглядывая на моего бедного Димочку - Я прислал ей письмо, потом звонил. Я попытался ей все объяснить...
- А она? - у меня прямо в зобу дыханье сперло от накала чужих страстей и возможности в них поучаствовать.
- На письмо не ответила, трубку бросила. Второй, третий раз к телефону просто не подходила. С её мужем на эту тему я говорить права не имел, - на лице Чаплинского разлилось богатое недоумение. Ну куда уж ему до меня, талантливой. Давно известно, если женщина не хочет быть участницей мордобоя между двумя своими поклонниками, она выходит замуж за третьего который до этого был лишним. Вот почему многие наши соплеменницы плюют на все это дело и подаются в лесбиянки.
- Значит, знала. Значит, к вашему приезду была готова. Значит, с ближайшей подругой несомненно поделилась. Ведь вы Анну знали по молодости?
- Да, конечно, фактически она нас и познакомила. И письмо о рождении сына она написала. Не Таня...
- Тошкин, не сиди ты камнем, а немедленно добудь важную государственную тайну. Усыновлен ли Игорь Татьяниным мужем, и что было написано в графе "отец" при регистрации мальчика. Сможешь?
Тошкин посмотрел на меня с каким-то замороженным восторгом, тихо кивнул и быстро вышел из кабинета. Хотя намного проще было бы позвонить. Видимо, Дмитрий Савельевич решил совместить приятное с полезным. Туалет в прокуратуре располагался по принципу нечетности этажей - первый, третий, пятый - для мальчиков, второй и четвертый для девочек. Канализационная дискриминация была связана с процентным отношением половых признаков сотрудников. Несмотря на значительные мужские преимущества ходить на второй этаж Тошкину было крайне неудобно.
Мы остались с Чаплинским вдвоем. Тихий ангел не летал между нами, божья искра оказалась залитой первым по-настоящему холодным дождем. Раньше нашим третьим лишним был Максим, теперь - "самая настоящая любовь, какая бывает только в юности" Обидно. Обидно, что никто никогда не скажет ничего подобного о моей нескромной персоне.
- Значит вы не Клара Цеханасян? - тихо спросила я
- Нет, - он качнул головой и вскочив со стула, прижался губами к моему плечу. Этот поступок не вписывался ни в один сценарий, а потому вызывал отчаянный протест. Мой отчаянный протест, потому что ещё ни один мужчина не делал из меня кожезаменителя.
- А жаль, - сказала я, отпуская по выдающейся диссидентской лысине профессиональный щелбан, который некоторые называют лычкой. - Я бы приехала мстить.
- А я - возводить себя на плаху, - он совершенно не смутился нанесенным мною телесным повреждением и аккуратно поцеловал мне руку. Что-то есть в вас, Надя, что-то такое есть.
- Пять литров яда, - прошептала я, припоминая пиратскую песню про плаху. - Когда воротимся мы в Портланд? Да? - меня все-таки осенило, кто бы мог подумать, что , что не новая бардовская песенка так здорово зазвучит в замшелом кабинете одной очень провинциальной прокуратуры.
- Когда воротимся мы в Портланд, я сам себя взведу на плаху. Но только в Потрланд воротиться не дай нам боже никогда, - эти строки мы пропели вместе взявшись за руки, как у пионерского костра. Его нам заменила моя дымящаяся сигарета. А куплет никто из нас не вспомнил. но петь хотелось Очень хотелось петь. И мы громко, в два голоса без слуха снова затянули припев. В стену яростно застучали. Испугавшись коммунального гнева, Чаплинский примолк, а я довела строку до конца, потом повторила еще, а потом ещё раз. Мне предстояла нелегкая миссия по добиванию этого смертельно раненого эмигранта. Я был почти уверена в том, что ... ничего у него здесь не выйдет. Анна - не последняя потеря его молодости. Увы, не последняя.
- Это ты здесь устроила спевку? - хмуро спросил Тошкин
- Я, а кто же? В смысле, если не я? Скучно тут у вас, никакой культурной программы для иностранных гостей. Извините господин прокурор. Готова написать объяснительную записку!
- Ладно, ничего. В графе отец - прочерк, отчество - дедушкино. Отчим усыновил, в пятилетнем возрасте. Все.
- Все, - согласилась я. - Теперь точно - все.
Тошкин занял выжидательную позицию у окна и всем своим видом толкал меня на продолжение банкета. Возможно, он был и прав - версия - то моя и как честный человек, он не мог отнять кусок детективной славы у своей бывшей дорогой и любимой женщины. Но выступить с заключительной речью он мне так и не дал. Резко повернувшись на каблуках туфель "Саламандра", остатков гуманитарной помощи голодающим стражам порядка, он вперил в Наума тяжелый, не обещающий ничего хорошего взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44