..
Батюшка привычно крутил баранку, размышляя о превратностях судьбы. Ему нравилось житье-бытье в здешних краях. Он чувствовал себя (о, прочь, гордыня!) продолжателем дел св. Стефана Пермского: чем не "новые зыряне" эти разукрашенные дикими рисунками люди? Слава Господу, крест тоже был излюбленным изображением зеков: его "накалывали" на груди и на руках, на запястьях и предплечьях, с цепями и без цепей. Крест украшал главы символических соборов, занимавших у некоторых "носителей" чуть ли не полспины... И внимали "новые зыряне" словам о Христе в основном с детской наивностью, задавая умилительные "каверзные" вопросы. Противились лишь особо закосневшие; нет, не в злодействе, а в безверии; чаще всего это были полуинтеллигентные "малосрочники" и "первоходочники" общего режима, севшие, как им казалось, "по ошибке", "случайно". Они надеялись не на Бога, а на "удачу", которую выцарапывали из обстоятельств любыми доступными способами - деньгами, связями, мелким и крупным стукачеством, торговлей (барыжничеством).
Отец Василий ужасался при виде остекленевших глаз. Какой молитвой, думал он, пробить брешь в этой ледяной стене? И молился.
Джип, качаясь подобно ладье, продвигался меж двух хвойных стен. Крупяной снежок уже не выстукивал мелкую дробь по лобовому стеклу. Поредели светлые облака, и обнажилось черное многозвездное небо. Мелькнули уходящие вправо две полу-дороги (скорее, тропы), они вели (так по карте) к раскольничьему скиту "Безрыбье". Название дали злоямовцы - скит расположился в странном месте, близ Народного болота, где не было ни зверя, ни рыбы. Там учитель Шуцкий поймал реликтовую ракуку, современницу птеродактилей и брахиозавров - тварь издавала звуки, подобные чистке сковороды вилкой, питалась всеядно: травой, торфом, мясом, глиной, сухим валежником. Сама мерзкая животина служила пищей болотным анахоретам, считалась рыбой и дозволялась в редкие дни.
Отец Василий посещение "Безрыбья" отложил на неопределенное время предполагал затруднения в общении, ибо не был силен в "букве". А именно "буквой", слышал от знающих людей батюшка, были сильны такие вот скитские староверы - как, например, и столичные баптисты, поголовно знавшие наизусть Священное Писание. Дискутировать с ними мог лишь такой же "энциклопедист", иному же через споры о "букве" отверзались глубины сатанинские...
Нечто необычное вдруг мелькнуло: возле правой "стены", обхватив руками сосновый ствол, стоял человек. Так стоят, обнимая столб, городские алкоголики, ждущие машину из вытрезвителя - знакомая, но совершенно невообразимая в тайге ситуация.
Батюшка надавил на тормозную педаль; не выключая мотора, вышел из кабины и, подбирая полы рясы, вернулся назад - посмотреть.
Никто сосну не обнимал. Обессиленный человек сполз на снег, лежал лицом вниз. Кожаная куртка на нем была изодрана в клочья, шапки не было, левая нога обута, а правая - боса... Коротко стриженая светлая голова слегка подергивалась.
Батюшка взволновался, сразу вспомнив о бандюгах Борьки Сосны. Правда, самого отца Василия они не трогали: были предупреждены зоновским начальством и злоямовскими охотниками. Недели две назад, ночью, к батюшке явился Шикарный, он же Марлэн Зипунов, правая рука Сосны... эдакая "совесть" бандократии, проворовавшийся бармен и картежник. Шикарный изъявил желание принять святое крещение - и как можно быстрее - потому что ему приснился страшный сон.
"Оглашенный" пожелал и в крещении остаться Марлэном. Батюшка долго втолковывал неофиту, что таких имен в святцах нет, имя это, видимо, составлено из фамилий известных баламутов и богоборцев и свойственно лишь особым нехристям, да и то больше - женщинам. Шикарный, вздохнув, согласился окреститься в честь св. мученика Маркелла, сожженного за Христа при Юлиане Отступнике - и день совпал как раз...
"Сосновцы, точно", - думал батюшка, ощупывая конечности лежащего человека на предмет переломов. Кости вроде были целы, и отец Василий осторожно перевернул несчастного на спину. Лицо человека было залито кровью, к крови прилипли щепки, хвоя. Левый глаз оплыл. На белой рубашке под расстегнутой курткой расплывалось в середине груди темное пятно. Чистое правое око вдруг открылось.
- Кто ты, детка? - спросил отец Василий.
- Чур... ка... - еле слышно, с трудом разлепив губы, вымолвил лежащий.
МОСКВА
ПОЛЕТ
Дети были рядом, деньги были целы, самолет набирал высоту, и Марина медленно успокаивалась - внутренне, ибо внешне давно была уже спокойна. После душного салона микроавтобуса самолет казался безопаснейшим средством передвижения.
Мир, с которым Марина Шахова-Лесовицкая столкнулась несколько часов назад был иным. Иным - в том смысле, что он, мир этот, предназначался для обитания мертвых. Все в этом мире было странным - от неетественного рокота двигателя (чересчур тихо) до слов, которые выползали из ртов пассажиров "форда". Да и не слова это были вовсе, а какие-то фонемы-черви, насекомые-мутанты, аналоги которым можно было бы найти лишь в химерическом фильме ужасов. Слова выползали, нарастала угроза.
- Придушить её, что ли? - сказал тот, "шкаф, что втолкнул Марину в салон "форда".
После этого пассажиры долго обсуждали: что делать с ней, Мариной, причем, вероятно, не стеснялись в выражениях, и их счастье, что она понимала не все, а то бы нахлестала по щекам.
Все изменилось, когда в разговор вступил некто, сидевший в глубине салона. Слова были из того же языка, но голос был живым пока (так Марина и подумала: пока), что-то в нем было человеческое, и если не одухотворенное, то уж, конечно, одушевленное.
- Стоять, казбек! - сказал этот голос, когда к Марине, к её лицу, протянулась широкая ладонь в желтой лайковой перчатке. - Остынь... Ты одна?
- Я с детьми, - сказала Марина. - Они у киоска остались, игрушки рассматривают. Мы собираемся лететь в Красноямск.
Тамошняя, что ли?
Нет. Я москвичка. Коренная, между прочим...
Ну да... А в Красноямск за каким... этим?
- К мужу на свидание, в поселок Льдистый... Он сидит там.
Те, остальные, вдруг замолчали.
В Зимлаг?
Да, это место так называется...
И кто он, твой муж?
Шахов... Виктор. Он диссидент...
- Политик, что ли? - прогнусавил кто-то из темноты. - Так политиков у нас нету щас!
- Он сел не за политику... Он ударил одного... человека. И тот умер.
- Понятно, - сказал человеческий голос. - Это ты у него научилась лезть во все дыры? Сколько ему вкатили?
- Его приговорили к шести годам.
Билеты взяла?
Нет, не успела еще...
Марина не совсем понимала смысл этого разговора. Из логики происшедшего с ней должны были что-то сделать: отобрать деньги, избить, изнасиловать, убить, наконец. Ни к чему она не была готова и находилась в странном состоянии: непостижимым образом сочетались: покорность судьбе и неудержимая решимость. Марина знала, что если ещё раз к её лицу потянется рука в лайковой перчатке, то она обязательно сломает один из обтянутых желтой кожей пальцев. Так её Виктор научил. "Если что - хватай за палец и ломай его, как карандаш, как деревянную палочку. На, потренируйся..." - и он давал ей ломать какие-то толстые щепки.
Но больше рука не тянулась. Марина посмотрела в щель между шторками: дети так и стояли возле киоска, но уже младшая, Ляля, стала беспокойно оглядываться по сторонам, морщила лоб, искала глазами её - маму.
- Ладно, подруга... Лети в Зимлаг, - сказал голос. - Мы тоже в ту сторону, между прочим... Так что увидимся. Дрючок, пойди с ней в кассу, пусть дадут билет - если есть, на наш рейс. Ну, или на следующий...
Чудной ты Васек, - хмыкнул Дрючок. - Тебе видней.
- Конечно, - согласился Васек. - Я же Чурка. А ты Дрючок... Да, и Тере скажи - он там в буфете кантуется с телками - пусть поторопится, через сорок минут регистрация начнется.
- Охота ему без толку гусей гонять! - сказал кто-то. - Что за понт?
- Да молодой просто, - сказал Чурка. - Тебе сколько, Махно?
Сорок два... Погоди, нет... Сорок четыре.
- Ну вот. А ему двадцать четыре. Тебе надо, чтоб сразу: давай-давай... А ему - поухаживать, языком помолоть...
- Я же говорю: понт!
Дверь "форда" открылась.
...Аня и Сережа сидели впереди, Лялю Марина взяла к себе. Минут сорок оставалось до посадки.
- Мама, посмотри! - закричал Сережа. Он весь полет не отрывал глаз от иллюминатора.
Марина посмотрела в иллюминатор.
Мама, вниз, вниз посмотри! Вертолеты летят.
Ниже и вправду летели вертолеты - три, четыре, может быть, и больше... Они направлялись на север, пересекая курс авиалайнера.
Геологи, - знающе пояснил пассажир за спиной.
БЕЗРЫБЬЕ
Затворники и затворницы Безрыбья вышли на ежевечернюю закатницу, когда темнеющее декабрьское небо прошила серебристая стрела стонущего в падении авиалайнера. Юдо вышло из пике, пропахало железным брюхом верхушки сосен и исчезло в стороне Чум-озера.
Старец Кирьяк (Кириак) по прозвищу Нога (вместо правой была деревянная култыха) проводил взглядом знамение и горестно развел руками, показывая народу (а всего перед ним стояло 6 человек), что ничего хорошего в этой жизни уже не предвидится, что где-то там, за непроходимыми лесами и высокими горами триста лет празднует свою победу железный сатанаил, растет вавилонская башня, отбивают топотуху срамные девки и непотребные козлища в человеческих личинах.
Братья и сестры давно уже все понимали без слов, научились определять мысли по движению зрачков и дрожанию губ. Тем более, максимум информации нес жест 208-летнего Кирьяка.
Трудно было назвать "староверами" эту небольшую общину, отделившуюся от мира в 1714 году. Тогда их было более сотни, всего лишь несколько стариков, остальные - молоды и полны сил, веры и знания. Место для скита нашел тогдашний "водитель" Мануил, строгий книжник и постник, ярый, до экстаза, молитвенник и - весьма скорый на расправу с непокорными. Он и принес в Безрыбье на своих плечах восьмипудовый сундук с правильными книгами, по которым и текла жизнь общины вплоть до пожара в 1764 году, уничтожившего почти всю уникальную библиотеку. Мануил не вынес потрясения пожаром - и скончался в беспамятстве через несколько дней.
С той поры Безрыбье медленно стало превращаться из раскольничьего скита в нечто вроде современной секты сверхоригинального Порфирия Сидорова, ходившего зимой в трусах и называвшего тараканов и клопов "милашками".
Лично Кирьяк-Нога исповедовал, подобно Сидорову, культ здоровья и силы, к 60 годам мог обходиться без воды, еды и воздуха 15-20 дней, к 150 овладел телепатией в пределах собственного небогатого словаря, простым гипнозом и даже мог телепортироваться на небольшие (до километра) расстояния, чего, впрочем, не делал никогда - из боязни оказаться дезориентированным. Читать он не умел, так что опасения отца Василия насчет "буквы" были напрасны: Священное Писание "водитель" Кирьяк-Нога знал фрагментарно, в вольном переложении отца и старших братьев, последний из которых, Фронтасий-Око, погиб в схватке с гигантской ракукой 196 лет назад.
Обрядовая система безрыбцев была проста: утром - встреча солнышка, вечером - проводы... Оба действа сопровождались пением короткого гимна "Нерушима, яко сила...", сочиненного самим Кирьяком лет 90 назад.
Безрыбцы из нужды вернулись к ветхозаветным семейным принципам: братья женились на сестрах, матери жили с детьми; это привело к тому, что последние приплоды оказались нежизнеспособны: кто умер при рождении, кто после, от детских недугов. Единственный выживший, двадцатилетний Фомка, был вроде юродивого, материл старца, плевался на закат, неделями пропадал в тайге и даже появлялся иногда в Злоямово - менял кедровые орехи на "Беломор". Батюшка Нога тоже плюнул на Фомку, сквозь пальцы смотрел на его табачные и таежные увлечения: в семье не без урода. Его не считали, хотя он был восьмой. На этом уроде, похоже, должна была завершиться история "Безрыбья", полная темноты, страха и греха.
После проводов солнышка, коротко поразмыслив о страховидном явлении ревущей птицы, Кирьяк-Нога решил сдвинуть общину с насиженного места и удалиться на север, откуда приходили в его чуткий мозг невнятные телепатические слухи о великом множестве братьев, живущих в уютных обителях. Обители эти, слышал Кирьяк, находись в нескольких верстах от Безрыбья и были надежно ограждены от дьявольского мира: никто не мог проникнуть в них, никто не мог их покинуть против воли начальствующих. Туда-то, в нетронутую благодать уединения, и намеревался завтра сразу после восходницы (встречи солнышка) повести свою братию "водитель" Кирьяк-Нога.
Ночью в южной стороне были слышны странные звуки: то как будто бесы хлопали в ладони и раскручивали на бечевах свои дьявольские трещотки, то как будто падали с неба на землю гигантские яйца... Это было второе знамение.
Обитатели Безрыбья, оповещенные о предстоящем странствии, готовились по-разному: кто отсыпался, кто чинил одежду в свете плошки, наполненной ракучьим жиром...
Фомка сидел на прогнившем скрипучем крылечке. Со стороны леса его совсем не было видно, лишь медленно двигался во тьме маленький красный огонек папиросы. Раз только луна высветила никогда не сходившую с лица урода белозубую плейбоевскую улыбку.
НЕДОСТОЙНЫЙ ИЕРЕЙ И ЧУРКА (окончание)
Чурка лежал на кровати отца Василия. Чуть скосив глаза он видел справа, в окне, силуэт одноглавого храма с крестом и мерцающую бесчисленными звездами тьму. Что-то ещё более темное подступало к его ложу с левой стороны, огромное бесформенное существо.
Он уже согласился со смертью, как с единственно возможным выходом из нестерпимой боли, тоски и неожиданного страха. Совсем недавно - когда? он, Чурка, и друзья его Теря, Махновец и Дрючок, покурив анаши в лесочке возле аэропорта Домодедово, обсуждали предстоящие в зонах Зимлага значительные события. Красивой телке они помогли купить билет на самолет, и она отправилась на свидание к мужу в Зимлаг, в тот самый поселок Льдистый, куда и они держали курс - поддержать Монгола и большой хипиш на "семерке". А сегодня кто-то выстроил каменную стену, отделившую его, Чурку, от остального мира. За стеной остались мертвые Махновец, Теря, Юрик Дрючок и, может быть, живой ещё корешок Жихарь Тульский, черный "Лексус" в гараже на Нагатинской улице, упавший самолет, чемоданчик с общаковскими долларами, Москва, тайга, Сочи, Зимлаг, мертвые и живые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47