Единственное, что позволял делать Френки, так это чистить коврик, на котором он заколачивал баксы, и ему было совершенно безразлично, кто это делал - Инна Михайловна или Петр Петрович.
Через год после ухода Петра Петровича с телевидения лопнула фирма, в которой работала Инна Михайловна. Хозяева её, американцы, которые никак не могли привыкнуть к дурной России, к её плохому климату и непредсказуемой экономике, сбежали. Инна Михайловна осталась без работы.
Но она не унывала - у них с Петром Петровичем был кот Френки. Тем более что слава о Френки уже шла по всей кошачьей Москве. Инна Михайловна начала подумывать, а не завести ли ещё одного Френки, такого же голубошерстного английского аристократа, и часть обязанностей Френки Первого возложить на Френки Второго, но потом поняла, что ничего хорошего из этой затеи не получится - вряд ли коты уживутся, и в результате она потеряет и первого кота, и второго.
А Петр Петрович тем временем шел к своей цели - копил деньги на джип "мерседес". И в конце концов накопил - подогнал к загородной квартире серебристого, посвечивающего в ночи дорогой краской красавца. Каждые пятнадцать минут он просыпался и тихо шлепал войлочными тапками на лоджию удостовериться, на месте ли красавец. Первая ночь оказалась совершенно бессонной, Петр Петрович даже не думал, что тревога его будет такой сильной и въедливой - очень он боялся: а вдруг джип уведут?
На вторую ночь, в пятом часу, уже перед рассветом, когда над ближним леском пополз сизый, пахнущий грибами туман, Петр Петрович забылся и пропустил очередную пятнадцатиминутную побудку: встал лишь через сорок минут... Сунул ноги в тапочки, прошлепал на лоджию, привычно глянул вниз, со второго этажа, на асфальтовую площадку, разбитую перед домом, и обмер: серебряная крыша джипа не отсвечивала.
Подумал про себя: это же предрассветный обман, галлюцинация, мираж, это туман, который спустился с макушек деревьев на землю, прилип к траве, к кустам, к узкой полоске асфальта, проложенной через лес к коттеджу, проглотил машину. Протер глаза - джипа по-прежнему не увидел.
Кряхтя, стеная, забыв про больные ноги, Петр Петрович проворно, как пионер, спешащий в столовую, сбежал вниз и, ощущая рвущиеся из груди тоскливые задавленные рыдания, сел на асфальт - джипа не было.
Как потом объяснили Петру Петровичу в милиции, джип его был обречен: машину заказали, когда она находилась ещё на смотровой площадке магазина. Серебряное диво кому-то очень здорово приглянулось, и угонщики, которые жили в мире и согласии с продавцами, приняли заказ. Угнанная машина ведь всегда стоит дешевле той, что выставлена на магазинном стенде.
И ещё умудренные опытом господа из милиции сообщили Петру Петровичу, что заказной угон на машину, как и заказное убийство, предотвратить невозможно. Так что с потерей надо смириться. Это рок.
Угнанный джип не нашли. Сколько Петр Петрович ни обивал милицейские пороги, сколько ни намекал на свое знакомство с министром внутренних дел все напрасно. Некоторое время он пролежал в постели - от расстройства отказало едва ли не все: сердце, печень, сосуды, желудок, кишечник, но потом поднялся. И опять стал копить деньги на машину - также на джип, поскольку источник дохода у него с Инной Михайловной был надежный - Френки.
Одно опасение овладело сейчас Инной Михайловной и Петром Петровичем: Френки не вечен. И даже очень не вечен. Кошачий век, как известно, недолог. Что они будут делать, когда Френки не станет? Заведут нового кота? А если он не будет такой трудолюбивый? Либо от него не будут получаться такие славные голубые котята, как от Френки? Что тогда делать? Ведь у Френки имя, и имя это он заработал упорным трудом. Да и соперников у Инны Михайловны с Петром Петровичем полным-полно, которые также хотят заработать деньги с помощью своих питомцев.
Мда-а. Второго Френки можно и не вытянуть из корзины с котятами.
Других забот, других проблем у Инны Михайловны с Петром Петровичем не было, только эта. С остальным все было в порядке: и деньги имелись, и еда в холодильнике, и мебель в доме, и тепло, и квартиру новую, роскошную, в элитном доме на Патриарших прудах они присмотрели. Параллельно Петр Петрович копил "зелень" на второй джип. Три раза они съездили отдохнуть за рубеж: один раз в Турцию, в знаменитую Анталью, в другой раз - на Канары, в третий - в далекое далеко, в Таиланд. Правда, ездили порознь - боялись оставить Френки одного и вообще затормозить конвейер.
По телефону теперь часто раздавались звонки примерно следующего содержания:
- Петр Петрович, вы помните меня? Я - Фрида Павловна. Прошлый раз я была у вас и благополучно забеременела. Теперь вот воспитываю потомство. Через две недели напрошусь к вам в гости снова. Примете?
- Конечно, приму. Буду рад вас видеть! - Петр Петрович морщил лоб, с трудом вспоминая, кто же такая Фрида Павловна, наконец приходил к выводу, что это - полная дама с голубыми, водянистыми от возраста глазами и выцветшим блеклым ртом, в норковой шубе, с нарочито замедленными движениями - дама считала, что так она выглядит интереснее, - и выплескивал её из головы: в этой усталой галоше не было никакого шарма. Впрочем, деньги... Деньги - это тоже шарм. Он ждал следующего звонка.
Он давно уже слился с Френки, Петр Петрович Травянский, он стал его плотью, его сутью, его тенью, его толмачом в человеческом мире, хотя Френки по-прежнему не подпускал его к себе, злобно шипел и выпускал когти. Васечка с Баксом уже давным-давно отошли на дальний план и, если честно, только мешали хозяевам, но все-таки они были нужны в доме для "биологического равновесия", для того, чтобы Френки не чувствовал себя одиноким. Васечка с Баксом жили теперь душа в душу, Васечка не придавливал Бакса и не претендовал на его территорию, Бакс свободно приходил к Васечке в гости, и они, лежа вместе на подстилке, грея друг друга, коротали время. Васечка, положив голову на лапы, тяжело вздыхал, щурил глаза и вспоминал свое светлое прошлое: поездки под Истру, на дачу к старому приятелю хозяина, когда он, пристегнутый ремнем, сидел на переднем сиденье, рядом с Петром Петровичем, и считал встречные машины: утренние пробежки по парку и прочие приятные вещи. Бакс, положив голову на заднюю Васечкину ногу, тоже вздыхал. И тоже что-то вспоминал. Только воспоминания его не были такими конкретными, как у Васечки. Да и натура у него была другая.
Жизнь, в общем, шла. И главное было - удержаться в ней, не упасть в яму, а потихоньку скатиться в старость, а там уже будет не страшно, там близко финиш - у Васечки с Баксом он наступит раньше, чем у хозяев, но все равно они оба ощущали беспокойство по поводу завтрашнего дня: вдруг что-то произойдет, что-то изменится?
Этого, собственно, через некоторое время стали бояться и Инна Михайловна с Петром Петровичем, и когда беспокойство подступало к ним, они садились на кушетку рядом и, обнявшись, долго сидели, не говоря друг другу ни слова, уставившись глазами в пространство: они пробовали просчитать свое будущее, но будущее было туманно, ничего в нем не разглядеть, и тогда Петр Петрович ловил себя на мысли, что ждет очередного звонка от очередной "кошечки", и начинал страдать - по-настоящему страдать, испытывая муки ревности, когда этого звонка долго не раздавалось. Он старел буквально на глазах, лицо его покрывалось мелкими злыми морщинами, ноги и руки опухали, спина сгибалась вопросительным знаком, но он снова становился самим собою, когда звонок раздавался...
А потом он опять невидящими глазами начинал искать в тумане цель, часто моргал, стирал пальцами с век слезинки, гасил в висках заполошный стук, этот стук был ему очень неприятен. Петр Петрович косился на Инну Михайловну и ловил себя на мысли, что она тоже здорово постарела.
- Вот так и идет жизнь, - шевелил он губами неслышно, - вот так она и проходит. И ничего после неё не остается...
...Недавно я узнал, что Петр Петрович все-таки купил себе второй джип - также "мерседесовский", хотя и не такой шикарный, как первый, - без серебристого свечения и золота на ободах, но тоже очень хороший. Кот заработал. И заработает еще, если позволят силы, возраст и здоровье. И на машину, и на квартиру. И на... что там ещё созрело в головах у его хозяев?
ДАЧНОЕ ОГРАБЛЕНИЕ
В конце октября неожиданно зарядили морозы, нитка термометра на градуснике упала до минус десяти, хрустящий, похожий на крупу снег быстро задубел, прилип к земле, сверху ещё навалил снег, пушистый, плотный, и вся земля, дома и дороги в конце октября выглядели уже как в декабре либо в январе - все свидетельствовало о том, что вряд ли тепло вернется на эту землю.
Настроение от этого было тоскливым, внутри словно бы проснулась застарелая боль, от неё становилось нехорошо, в горле першило, как при сильной простуде, и Буренков, собравшийся было поехать на дачу, отложил в сторону сумку, вяло покрутил головой - ехать никуда не хотелось.
Но вместе с тем ехать надо было - в Подмосковье появилось полно всякой разбойной нечисти. Особенно бомжей, которые лавиной, будто саранча, оседают на дачах, громят и крушат все подряд. Полный беспредел. Милиция занимается в основном участившимися убийствами, на раскуроченные дачи уже почти не обращает внимания, выезжает неохотно, протоколы старается не составлять, а от пострадавшего бедолаги дачевладельца норовит отделаться как можно быстрее.
Так что за город ехать было надо, может быть, даже остаться там на ночевку, чтобы показать разным шустрым "квартирантам", что дача находится под присмотром, так что сюда лучше не соваться - не то ведь и отпор можно получить. Хотя оставаться на даче на ночевку тем более не хотелось небольшой затемненный поселок, в котором после войны поселились полковники и генералы, вернувшиеся домой с победой, зимой делался угрюмым, пустынным. Из него исчезали не только люди, но и собаки, а с приходом холодов исчезали даже вороны. Зловещая тишина висела над деревьями и домами, глубокие сугробы образовывались даже в хоженых местах, в них можно было ухнуть с головой и сгинуть, порою по насту пробегал одичалый пес, ветер с поземкой мигом набрасывались на его след, и скромные кабысдошьи отпечатки превращались в волчьи. Знающий человек, случайно увидевший такой след, шарахался в сторону, пугливо оглядывался - не дай бог встретиться с одичавшим зверем.
В общем, ночью в поселке было страшно. Хотя Москва находилась совсем рядом - в тридцати пяти, от силы сорока минутах езды. Буренков вздохнул, положил в черную, с молниями сумку, украшенную трафаретной надписью "SANACO", полбуханки бородинского хлеба, немного бельгийской формованной ветчины, разделанную селедку, завернутую в прозрачную продуктовую бумагу, четыре яйца, немного чая в стеклянной баночке, пару крупных кусков сахара, который в его детстве за синюшный цвет и крепость звали глутками, несколько вареных картофелин, потоптался немного в прихожей, словно бы о чем-то жалея, и отбыл за город.
Через пятьдесят пять минут Буренков сошел на заснеженную платформу подмосковного поселка.
Слева, если повернуться против хода поезда, в сторону Москвы, располагались высокие девятиэтажки, увенчанные усатыми телевизионными антеннами - такие же со всеми удобствами дома, как и в Москве - в этих домах жили многочисленные работники Внуковского аэропорта, справа начиналось огороженное заборчиками разного калибра полудачное-полудикое пространство, летом и осенью пахнущее яблоками, капустой, травяной и грибной гнилью.
Буренков крякнул, когда за воротник ему шмыгнула резкая проворная струйка ветра, опустил уши старой кроличьей шапки, в которой всегда ездил на дачу, и аккуратно, стараясь не поскользнуться на обледенелых ступеньках лесенки, ведущей с платформы вниз, спустился на гладкую, недобро поблескивающую ледовыми темнотами тропку.
Через десять минут он был на даче, отомкнул ключом калитку, толкнул её плечом, но калитка не открылась. "Примерзла, зар-раза", - недовольно подумал он, передернул плечами - мороз забрался под куртку, - толкнул посильнее, но калитка опять не открылась.
Третья попытка также не увенчалась успехом.
Только теперь Буренков понял, что калитка заперта изнутри - в узкую щель он разглядел сваренный из толстой стальной проволоки крючок. "Это что же... Что это значит?" - заволновался Буренков, затопал ногами по обледенелым натекам, образовавшимся под косым козырьком, накрывающим калитку. Она опять не открылась. Да и не могла она открыться, раз её кто-то запер изнутри.
Кое-как он перелез через забор. Неловко спрыгнул и едва ли не на четвереньках переместился к калитке. Она действительно была закрыта на крючок.
- Ох ты господи! - убедившись в том, что это сделали злоумышленники, прошептал Буренков, кинулся к одной веранде - той, что была побольше и выходила на бетонную дорожку от калитки.
Веранда была вскрыта. Замок на двери сорван, погнут и брошен на пол. Замок этот был накладной, и неведомые умельцы выбили его довольно легко: шурупы там стояли слабые, коротенькие, вылетели без особого нажима. В двери, ведущей внутрь дачи, было разбито стекло. Буренков приложил руку к сердцу, словно боясь, что оно выпрыгнет, и пытался удержать его. Он заглянул через стеклянный пролом в комнату, оттуда на него дохнуло холодом, сыростью, чем-то кислым. Он вгляделся - на пол было что-то вывалено: то ли капуста из бидона, то ли огурцы из банки, - в сумраке не разобрать. Во всяком случае, от этой кучи шел кислый запах.
На полу валялись какие-то вещи, тряпки, хотя из приметных потерь Буренков смог отметить только одну - на стене у него висела большая оленья шкура, сейчас шкуры не было.
- Ах ты господи! - надорванно вскричал Буренков, задом отступил от двери и покинул веранду.
Постанывая и ругаясь, он обежал дом кругом. По дороге отметил, что ставни в доме распахнуты, одна половинка даже надломлена в петле и теперь висит косо - этакое беспомощное деревянное крыло, подрубленное неведомым злодеем, - но останавливаться около искалеченной ставни не стал, вытер рукой мокрые глаза и побежал дальше, к малой веранде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46