Но все это время он мысленно задавал себе один и тот же вопрос: где жена и сын? Куда забросила их война?
А Сильви в это время была в дороге. Путь ее лежал из Парижа в Орлеан, по запруженному шоссе, где властвовали страх, разрушение и паника. Казалось, вся Франция бросилась в бега. Целые семьи покидали свои дома; старики, женщины, дети, все вообразимые и невообразимые средства передвижения, нагруженные скарбом – бесконечная процессия тянулась по шоссе. В машинах и повозках, набившись битком, сидели те, кому хватило места; остальные медленно и молча брели пешком. Сил на разговоры ни у кого не оставалось.
Сильви тоже была одной из них, но производила совсем иное впечатление: блеск глаз, задорный изгиб губ делали ее похожей на искательницу приключений, учуявшую запах долгожданной свободы. Сильви чувствовала себя в своей стихии. Впервые разворачивавшаяся вокруг нее драма по своему размаху и напряжению превосходила ее фантазии. Это произошло не сразу, постепенно. Сначала Сильви совершила увлекательную поездку через несколько границ в Португалию, когда отвозила Лео к бабушке и дедушке. Когда она вернулась, произошло несчастье. Эрих Брейер, австрийский композитор, вернулся из лагеря для перемещенных лиц. Вернулся один, без жены. Он был похож на молчаливую, угрюмую тень. Запершись во флигеле, Эрих отказывался общаться с Сильви и Каролин, а два дня спустя они нашли его повесившимся. На лице композитора застыла ужасающая гримаса.
Женщины долго смотрели на покойника – Каролин, захлебываясь от рыданий, Сильви – в восхищении. Так вот какая она, смерть, думала Сильви. Оказывается, это так просто! Достаточно немного решимости и кусок веревки. Это выход, который всегда в твоем распоряжении.
Мысль о доступности смерти сделала Сильви свободной, придала ей энергии. Она обняла Каролин, произнесла какие-то приличествующие случаю слова, но с этой минуты в отношениях между подругами произошла разительная перемена. Серьезная, ответственная Каролин, которая после смерти родителей Сильви взяла на себя роль старшей сестры и заступницы, терпеливо ухаживавшая за своей подругой в мучительные месяцы беременности, утратила всю свою решительность. Теперь Сильви заботилась обо всем, а Каролин стала слабой, зависимой, беспомощной.
Было и еще одно событие, способствовавшее перемене характера Сильви. Точнее, не событие, а человек. Звали его Анджей Потацкий.
Произошло это в самом начале войны, холодным и серым зимним днем. Томясь бездельем, Сильви отвела сына в музей восковых фигур, а потом они вдвоем отправились посидеть в кафе. Сильви за что-то ругала малыша, называя его поочередно то Лео, то Тадеушем. Она чувствовала, что на нее неотрывно смотрит молодой человек, сидевший неподалеку. Потом он встал и приблизился. Сильви увидела длинные светлые волосы, худое, бесшабашное лицо со слегка искривленным носом.
– Jestes Polka? – резко спросил он.
Она кивнула.
– Ja tez.
Он оказался ее соотечественником. Сильви пригласила Анджея Потацкого домой, и он прожил у нее несколько дней. Произошло это как-то очень естественно. Своего дома у Анджея не было, а звуки польской речи действовали на Сильви чарующе. Ей казалось, что несбывшаяся мечта о поездке в Польшу, о возвращении на родину чудесным образом осуществилась, и произошло это благодаря Анджею. Чем больше она на него смотрела, тем явственнее видела сходство с отцом, с Тадеушем – выросшим и превратившимся в мужчину. Те же волнистые светлые волосы, те же быстрые, ловкие движения. А главное – тот же язык, мягкая ритмика которого пробуждала в душе воспоминания детства. Проблемы, о которых говорил Анджей, тоже были ей близки: хитросплетения польской политики, страстная жажда независимости, растоптанная германским вторжением – все эти понятия были для Сильви не абстракцией, а живой реальностью. Немцы стали для нее личными врагами. Сильви слушала Анджея часами, играла для него на пианино романтические мелодии, которые он так любил и которые прежде так любил ее отец. Лео обожал возиться с молодым поляком, и вскоре хозяйке дома стало казаться, что Анджей – член семьи.
А через несколько дней Анджей исчез, не предупредив, не извинившись. Просто взял и растворился. Некоторое время спустя, опять без предупреждения, он появился вновь. Так повторялось снова и снова. Всякий раз Анджей привозил подарки – и ей, и Каролин, и Лео. Обычно это были какие-нибудь деликатесы, которые в военное время достать было практически невозможно. Анджей держался загадочно, вел себя непредсказуемо, но Сильви испытывала к нему инстинктивное доверие. Пусть ведет себя, как хочет, думала она. Они стали друзьями. Больше, чем друзьями – меж ними возникло родственное чувство.
Когда Анджей был рядом, Сильви переносилась мыслями в детство, когда по лесам вокруг родительской усадьбы носилась беззаботная, шальная девчонка. И словно не было всех минувших лет, не было переезда во Францию. Сильви вновь чувствовала себя в спокойной и безопасной атмосфере о?тчего дома. К ней вернулся Тадеуш, и вдвоем они отправлялись в рискованные путешествия. В этом мире было много скучного и неприглядного, но зато он не омрачался тревогой, не возникало пропасти между волей и поступком. Однако, несмотря на подчеркнутую галантность, с которой Анджей обращался с Сильви, между ними не возникало даже намека на отношения иного рода. Это радовало ее, придавало сил. После того как Лео был благополучно переправлен в Португалию, место ребенка в семье заняла Каролин, о которой приходилось заботиться и Сильви, и Анджею.
Однако девятого июня, когда в венсенском доме появился Жак Бреннер в солдатской форме, Анджея рядом не было. Жак весьма категорично заявил, что нужно немедленно укладывать вещи и уезжать на юг.
– А Жакоб? – хором спросили Сильви и Каролин.
Бреннер пожал плечами и с непривычным металлом в голосе ответил:
– Он достаточно умен и сумеет вас там разыскать.
Его настойчивость произвела впечатление на Сильви, и на следующее утро, захватив с собой минимум багажа и все имеющееся в доме продовольствие, женщины отправились в путь. Сильви бросила имущество безо всякого сожаления – из вещей материальных ее всегда интересовали лишь одежда и украшения.
Когда машина приблизилась к деревне Дурдэн, в автомобиле, кроме Сильви и Каролин, сидели еще пятеро пассажиров. По дороге пришлось подобрать сначала женщину с двумя маленькими детьми, потом старого кюре, а затем еще и мужчину в одежде с чужого плеча, еле державшегося на ногах. Этот человек по-французски объяснялся с сильным акцентом, выдававшим в нем беглого английского солдата. Именно от Робби Сильви узнала о катастрофе под Дюнкерком, где триста тысяч французских и британских солдат оказались под молниеносными ударами фашистских танков и самолетов. Те из британцев, кто остался в живых, но не сумел перебраться через Ла-Манш, присоединились к потоку беженцев, устремившемуся на юг. Это было истинное переселение народов, в котором каждый пытался найти спасение от войск фюрера.
Когда возле деревни Дурдэн в небе вдруг раздался громоподобный рокот, Робби вытолкал всех из машины и заставил спрятаться в кювете. На землю посыпались бомбы, раздался треск пулеметных очередей. Сильви была возбуждена, как маленькая девочка, впервые попавшая на взрослое кино: ее буквально околдовала игра света и теней, мощная какофония шумов и звуков. Сильви ни за что не желала прятаться.
Зато Каролин совсем потеряла голову от ужаса и вцепилась ногтями в плечо подруги. Ее рыдания сливались с воплями и стонами, доносившимися со всех сторон.
– Мы все погибнем, – лепетала Каролин. – Сильви, нам конец!
В воздухе носился запах пыли и крови.
Сильви сердито ударила подругу по лицу.
– Перестань хныкать, гусыня! Ничего с нами не случится!
В ее голосе звучал восторг.
Той же ночью, но позднее, когда наступила жутковатая тишина, всегда сменяющая шум битвы, автомобиль, у которого во время бомбежки вылетело ветровое стекло, замер, как вкопанный, вблизи Орлеана.
– Черт! – тихо выругалась Сильви. – Бензин кончился.
– Ну вот, я же говорила, – дрогнувшим голосом пролепетала Каролин.
– Хватит хныкать, – прикрикнула на нее подруга. – Все будет хорошо. Главное – доверься мне.
Она обняла дрожащую Каролин за плечи, они прижались друг к другу и уснули. На рассвете Сильви объявила, что отправляется на поиски горючего и еды. Каролин должна была остаться возле машины.
– Пусть с тобой идет Робби, – забеспокоилась Каролин.
– И поможет мне объясняться по-французски? – с издевкой спросила Сильви и, повернувшись, решительно зашагала прочь.
Возле бензоколонки выстроилась очередь в добрую милю длиной – длинная змея, состоявшая из запыленных автомобилей и томящихся возле них усталых людей. Сильви никогда не отличалась долготерпением, а при виде этой картины и вовсе заклокотала. Она направилась в самую голову колонны.
– У меня автомобиль с ранеными, мы застряли прямо на въезде в город. Поворачивайтесь живее! – командирским тоном заявила она служителю.
Потом уверенно поставила перед ним две канистры, сбросила прядь волос со лба и уперла руки в бока.
– Быстрее! – прикрикнула она.
Служитель посмотрел на нее с явным подозрением, но потом, пожав плечами, наполнил-таки канистры.
Небрежно поблагодарив его, Сильви пустилась в обратный путь. Она была очень довольна собой, словно актриса после удачного бенефиса. Выживание – вопрос инстинкта, думала она. А в том, что инстинкт ее не подведет, Сильви не сомневалась.
Когда после бесконечных стояний в пробках и объездов Сильви и Каролин наконец добрались до дома Жардинов, который стоял на холме, возвышавшемся над Марселем, немцы уже заняли Париж.
Сильви решила, что перед ней стоят две проблемы: нужно выяснить, удалось ли Анджею уехать на юг, и, во-вторых, требуется установить местонахождение Жакоба. Она смотрела на пронзительную синеву Средиземного моря, поигрывая кольцом, которое когда-то подарил ей Жакоб. Сильви твердо знала: пока это кольцо у нее на пальце, Жакоб не умрет.
Несколько недель спустя, когда маршал Петэн, герой первой мировой войны, а ныне сторонник капитуляции, подписал перемирие с немцами, Жакоб Жардин уже находился в парижской квартире своего друга Жака Бреннера. Они обсуждали события последних месяцев и говорили о будущем. Жакобу удалось бежать из лагеря для военнопленных. Как говорил сам Жакоб, успехом побега он был обязан на одну четверть нахальству и на три четверти удаче. Лейтенант Шрадер безропотно и, как подозревал Жакоб, вполне сознательно выпил снотворное, которое Жардин подмешал ему в чай, после чего погрузился в мирный сон, а Жакоб переоделся в немецкую военную форму, взял ключи от машины и пустился в путь. Единственный неприятный момент был возле контрольно-пропускного пункта, когда пришлось буркнуть часовому «зиг хайль». Дальше все было просто. Жакоб отъехал от лагеря подальше, бросил машину в ночном лесу, переоделся на соседней ферме в штатское и кое-как – где пешком, где на велосипеде – добрался до французского военно-полевого госпиталя. В хаосе отступления никто не стал задавать ему лишних вопросов – опытный врач пришелся как нельзя более кстати.
О том, что произошло в последующие дни, Жакоб вспоминать и тем более говорить не любил.
Когда ему стало ясно, что французская армия отныне станет союзницей Гитлера, Жакоб снова сбежал. Он направился в Париж, который превратился в город привидений. По пустым улицам грохотали сапоги фашистов; над Эйфелевой башней и Триумфальной аркой развевались знамена со свастиками.
К счастью, в венсенском доме никого не оказалось. Было видно, что люди, жившие здесь, уехали в большой спешке.
Зато Жак Бреннер был у себя. Когда Жакоб появился у него на пороге, Бреннер хлопнул пробкой заранее приготовленного шампанского.
– Последняя бутылка, – сообщил он, любуясь игрой света в высоком бокале. – Берег до твоего возвращения. Теперь все шампанское Франции достанется немцам.
Он горестно вздохнул.
Жакоб отпил вина, обнял друга.
– Глядя на тебя, можно подумать, что в нашей жизни все осталось по-прежнему, – улыбнулся он. Взгляд у него затуманился. – Но, как ты знаешь, изменилось многое.
– Да, изменилось все, – усмехнулся Жак. – Наконец-то в моей жизни появилась цель.
Жакоб вопросительно посмотрел на своего друга.
– Сегодня я отведу тебя в одно место. Мы встречаемся в Музее Человека.
Больше Жак, большой любитель мистификации, не сказал ни слова.
В одной из пыльных служебных комнат Музея Человека сидели и тихо беседовали несколько мужчин. По их бледным лицам, седым вискам и чопорной осанке Жакоб сразу понял, что это крупные государственные чиновники. Он чувствовал на себе их подозрительные взгляды, но после того, как Жак Бреннер представил своего друга, собравшиеся приветствовали его вежливыми кивками.
Старший из них поднялся и негромким, но властным голосом заговорил:
– Сегодня нас здесь немного, и удивляться этому не приходится. Но я знаю, что в нашей стране множество людей, которых заботят те же проблемы, что и нас. Мы должны защитить нечто более важное, чем наши жизни, семьи – дух французского народа. Я имею в виду нравственную свободу, в которой и состоит суть наших ценностей, нашей жизни. Мы еще не разработали конкретный план действий, однако, если мы будем бдительны и наблюдательны, круг задач определится сам собой. Где бы каждый из нас ни работал, чем бы ни занимался, главное – противодействовать оккупационным властям, создавать сеть сопротивления, вести подрывную работу. И тогда, в конце концов, мы победим.
Он сел, и участники встречи стали все так же негромко обмениваться соображениями и предложениями. Жакоб тоже внес свою лепту. Он сказал, что необходимо наладить систему выпуска фальшивых официальных бланков, штампов и печатей. Страна наводнена беглецами, которым понадобятся документы. Это британские военные, эмигранты с Востока и многие, многие другие.
Предложение было немедленно принято.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45