Да он и обола не стоит!
– Тогда всем будет лучше, если я повешу его как вора и преступника!
Лицо Карла перекосилось от ярости. Его конь вытянул морду и заржал.
– Пятьсот ливров! – предложил Симон.
– Я могу содрать с него кожу и продать за большую сумму.
– Семьсот, но только потому, что он муж моей сестры!
– Тысячу ливров и честное слово, что ты оставишь Андлу с миром!
Лицо Карла под шлемом потемнело.
– Ты наглый глупец! Ты видишь, кто перед тобой! Я могу захватить замок в пять раз больший, чем эта развалюха! И стены вас не спасут, дураки!
– Тогда к чему наш спор? Карл вновь сплюнул.
– Восемьсот! Ты еще больший ублюдок, чем Лашоме! Когда-нибудь твое тело будет болтаться на этой сторожевой башне!
Четким голосом Лэр выкрикнул:
– Девятьсот и честное слово!
Неожиданно установилась тишина. Рот Карла под открытым забралом сложился в тонкую линию. Челюсти сжались.
– Согласен! – наконец выкрикнул он. – Мост в Андлу, завтра в полдень!
– Чтобы ты смог напасть на нас? – прошептал Лэр, а вслух прокричал: – Нет! Здесь! И не заставляй меня ждать, иначе я повешу Верне!
По стенам пробежал одобрительный ропот. Симон Карл повернул своего гиганта-коня и, извергая проклятия, поскакал прочь быстрым галопом. За ним понеслись его люди.
Николетт смотрела, как народ спускается со стен. Она хотела поговорить с Лэром, но к де Фонтену подошла группа крестьян, которые, видимо, хотели завербоваться в вооруженный отряд.
Рядом возникли Жозина и Дора, потянули Николетт за рукав.
– Ты идешь с нами?
Девушка отказалась, но увидев, что Лэр и Альбер вместе с крестьянами пошли в казарму, тоже спустилась вниз вслед за девушками.
И позже возможности поговорить с Лэром не представилось. К нему целый день шли крестьяне, уличные торговцы и бакалейщики Андлу. Каждый приходил с рассказом о той или иной несправедливости: то сосед отобрал кусок сада, то кто-то украл корову или овцу, торговцы жаловались на разбойников, отбирающих товар на дорогах, более богатые купцы приходили с жалобами на нарушение обязательств поставщиками. Почти все кричали и размахивали руками.
Николетт обратила внимание на одного из пришедших – одноглазого и с бородавкой на подбородке. Дора шепнула, что это мельник, и, хихикнув, добавила:
– Он грозился убить нашего повара! Николетт взглянула на мельника еще раз.
Маленький, худой, с острым лицом, он вряд ли представлял угрозу для повара Гайяра – человека в два-три раза толще, подобного бочонку с вином.
Во второй половине дня в огороде при кухне была замечена свинья, весело пожирающая репу. Николетт, Дора и двое мальчишек долго гонялись за визжавшим животным, пока не выгнали его на внешний двор. Там они увидели всадников, рысью едущих к подъемному мосту. Впереди бежали собаки.
– Это Жюдо! – закричала Дора. – Интересно, куда они едут?
Николетт посмотрела вслед мужчинам. Среди них были Лэр, Альбер, Риго и еще с полдюжины крестьян, которые выразили готовность стать солдатами.
Прошло несколько часов, обед остывал, но к обычному времени мужчины не вернулись. Несколько раз Николетт поднималась на крышу сарая при кухне, чтобы взглянуть на холмы, но ее взору предстали только серые просторы, пустая дорога и тяжелое небо, промокшее от темных туч. Вскоре стемнеет, и станет еще холоднее. Она вернулась в кухню. Там сидела Мюетта, разместившаяся в своем любимом углу с шитьем так, будто ничего не случилось.
Дора и Жозина чистили котлы и болтали всякую чепуху. Повар, привалившись толстой ляжкой к кухонному столу, глодал куриную ножку.
Странно, что Лэр уехал, не сказав ей ни слова. Николетт давно так не беспокоилась. Он оставил ее в неизвестности.
Мысль о префекте, запертом в темнице, тоже не веселила. Вид Симона Карла, этого местного Атиллы, все еще был свеж в памяти. Николетт поделилась тревогами с Эймером, который сидел за кухонным столом, жадно поедая очередную порцию цыпленка. Невзирая на солидный возраст, аппетит у старика был отменный.
– Нет, нет, нет, – возразил Эймер своим немного странным отрывистым говором. – На стенах выставлена стража. Теперь Гайяр может отразить целую армию. Вам известно, мадмуазель, что в прошлом сюда не проникли даже королевские войска? Симон Карл – ничтожество, – старый клирик запихал в рот очередной кусок, затем презрительно фыркнул. – Карл – блоха, которая пытается укусить вола. Ему не сокрушить стены Гайяра.
Николетт хотелось согласиться, но тревога не прошла.
Через некоторое время она услышала голоса и резко вскочила, подойдя к двери. Но это оказались всего лишь Марсель, конюший, и два мальчика-помощника, пришедшие за ужином. Пока повар наполнял миски и кастрюлю, Николетт спросила Марселя об уехавших. Но тот только покачал головой.
– Может быть, они уехали в Андлу? – предположил он. Но ей от этого легче не стало.
Время тянулось медленно. Николетт еще дважды ходила на крышу, но так ничего и не увидела, кроме темных силуэтов холмов. Вечер она провела, занимаясь починкой одежды вместе с женщинами.
– Лашоме и его жена были скрягами, – Мюетта потерла большой палец о два других, намекая на жадность бывшего хозяина. – Они бы и обола не дали на новую одежду. Им было наплевать, что слуги ходят в обносках. Уже четыре года не меняли одежду.
– Пять лет, – поправила Жозина. – Последний раз это было до того, как умер де Гантри. Он владел замком еще до Лашоме.
– Он был огромный мужчина, – сказала Мюетта. – Толще и выше нашего повара. Ужасный бабник – просто дьявол, но человек великодушный.
Дора неожиданно рассмеялась.
– В деревне жила старуха, которая продавала любовное зелье. Возможно, она и сейчас жива. Как бы то ни было, она убедила сеньора, что от ее порошков у него вновь будет стоять…
– Стоять? – переспросила удивленная Николетт, не уловив, о чем идет речь. Оборвав нитку, она посмотрела на женщин.
Все рассмеялись, и Дора, сделав поглаживающий жест, захихикала.
– Разве ты не догадалась?
Когда до Николетт дошло, о чем болтают служанки, она тоже рассмеялась. Вспомнив обнаженного Лэра, подумала, что тот, наверное, тоже будет волноваться, если…
– Итак, – продолжила Дора, – старуха сказала де Гантри, что он должен смешать ее чудесный порошок с медом. Но предупредила, что втирать полученную смесь сеньору должна молодая девушка.
Все расхохотались, но Николетт только вежливо улыбнулась. Она почувствовала, что возможно, пропустила что-то важное в рассказе:
– И помог порошок? – наивно спросила она.
– Конечно! – все вновь рассмеялись.
Слушая болтовню служанок, девушка вспоминала свое детство, рассказы Озанны. Хотя Николетт и другие дети благородных семей и получали некоторое образование, большинство из них были суеверны, поскольку отданные на попечение няней (а те были из крестьян), с малых лет слушали народные байки. Что касается Озанны, то та знала немало способов избавиться от болезни и сглаза. Один из них Николетт помнила хорошо: чтобы избавиться от бородавок, нужно набрать столько маленьких камешков, сколько бородавок на теле человека, затем коснуться камешками каждой бородавки, завернуть их по одному в лист плюща и бросить в быстрый ручей.
Помнила также Николетт и способ приворожить молодого человека: нужно выдернуть перышко из хвоста черной курицы и носить семь дней на груди, затем положить его в бокал с вином, чтобы никто не заметил, и дать выпить молодому человеку.
А если кому-то за обиду отомстить, то нужно пойти в орешник, отломить ветку и несколько раз стегнуть воздух, называя имя обидчика. И где бы ни был тот, он почувствует удары. Ребенком Николетт не раз расправлялась с врагами таким способом. Била воздух до тех пор, пока рука не уставала. И обида проходила.
Женщины болтали до захода солнца. Старая Мюетта сказала, что масло – слишком ценная вещь, чтобы жечь его попусту, с чем Николетт пришлось согласиться. Сегодня ей было особенно тоскливо оставаться одной. Она взяла тарелку с едой и сказала, что отнесет ее молодой леди-узнице.
Подойдя к двери Лэра, Николетт остановилась. Перед ее мысленным взором пронеслись самые ужасные сцены. То она видела Лэра де Фонтена мертвым, с мечом Симона Карла в груди, то смертельно раненым… Ужасной была и мысль о том, что Лэр вернется целым и невредимым, а она струсит и отвергнет его. И тогда он больше никогда не подойдет к ней, и великая горечь воцарится в ее сердце.
Войдя в его комнату, она поставила тарелку на скамью у кровати. Кто-то из слуг еще раньше разжег камин, и теперь угли догорали. Николетт подбросила дров и долго стояла, глядя, как маленькие оранжевые язычки лижут хворост.
Тепло огня разморило ее, она опустилась на матрац, набитый пером. Он был таким мягким – в отличие от соломенного тюфяка в ее комнате наверху. Николетт вновь посмотрела на подушку, затем на кровать, перед глазами возник образ обнаженного, лениво потягивающегося Лэра.
Опечаленная, Николетт встала с мягкого матраца и медленно прошла по кое-как обставленной комнате. У Лэра было немного вещей – кое-что из одежды, кожаный дорожный мешок. Николетт узнала нож с серебряной рукояткой, который обронил в аббатстве убийца.
Взяв фонарь, она прошла в небольшой кабинет, соединяющийся с комнатой де Фонтена. На столе стояла чернильница, лежали перья и бумага, изготовленная из воска и хлопка, легкая, как перышко, но недолговечная. Николетт нежно коснулась верхнего листа. Приятная на ощупь, бумага издавала легкий шорох при прикосновении. Ее мягкость напомнила о празднике во дворце, залитом светом факелов, и о том, как смущенный мальчик-слуга вложил в руку Николетт записку – скорее всего, по ошибке.
На записке не было ни имени адресата, ни имени автора. Николетт прочла: «Моя обожаемая! Каждый миг нашей разлуки превратился для меня в муку, которую можно испытать только в аду. Моя душа жаждет твоих поцелуев, я схожу с ума от желания. Без твоей любви я не проживу и дня…»
Там были еще слова, но Николетт не помнила, какие именно. Тогда она в растерянности осмотрела зал, понимая, что произошло недоразумение. Внезапно появилась взволнованная Жанна с красными пятнами на щеках, с любопытством глянула на письмо в руках Николетт.
– Какая глупость! – рассмеялась она, взяв послание и прочитав несколько строк. – Это нужно выбросить.
Но чуть позже Николетт увидела, что Жанна украдкой положила записку в крошечный, расшитый бисером кошелек, который носила на бархатном поясе.
Воспоминания о том празднике, о записке ярко вспыхнули в памяти. Неужели все так просто? И многое происходило чуть ли не под носом у Николетт. А она – от неопытности, от сознания себя глубоко несчастной в любовных делах – ничего не замечала?
Николетт вернулась в комнату, не в силах справиться с наплывом воспоминаний: о дворцовых праздниках, о спектаклях в саду и от заигрываний ее невесток с молодыми офицерами. Но даже сейчас Николетт не пыталась осуждать Жанну и Бланш. Если они и обманывали мужей, то Николетт ничего об этом не знала. Не исключено, что даже записка – всего лишь розыгрыш, выдуманный Жанной, чтобы смутить Николетт.
Да, Жанна и Бланш много говорили о рыцарском поклонении дамам – превозносили то чувство, которое испытывают молодые люди – чувство восхищения, уважения, которое сочетается с отречением от плотской любви. По-детски наивная, Николетт тогда так и не смогла познать всех сложностей мира чувств.
А сейчас, думая о де Фонтене, она знала только одно: мечты легко разбиваются об утесы реальности. Краска стыда и желания залила ее щеки. Она хотела отправиться в свою комнату в башне, но остановилась у самой двери, повернулась и пошла к широкой скамье у камина. Нет, как ни притягивал ее мягкий матрац, набитый пером, достоинство не позволило ей занять место в постели Лэра. Николетт осталась у камина, где ее постепенно окутало тепло, и она уснула среди разноцветных подушек, разбросанных на скамье.
ГЛАВА 14
Николетт разбудили отдаленные голоса. Только сейчас она ощутила, насколько неудобной оказалась низкая деревянная скамья у очага. Николетт встала, прислушалась. Тишина… Может быть, ей просто приснились звуки, похожие на голоса? Но нет, они повторились. Девушка бросилась к двери, распахнула ее. Колючка, белая, огромная, ворвалась в комнату, приветственно виляя хвостом и наполнив воздух запахом мокрой шерсти.
На каменных ступенях замаячило светлое пятно, которое все увеличивалось, приближаясь к Николетт. Затем появился Лэр де Фонтен с фонарем в руке, за ним следовали двое молодых слуг с ведрами. Вид этой процессии развеял остатки сна, но не уменьшил смущения. Она молча смотрела, как слуги ставят у очага ведра, из которых выплеснулось и растеклось по деревянному полу немного воды. Лица парней казались красными в свете камина, они ухмыльнулись и подмигнули друг другу. Когда слуги ушли, Николетт повернулась к Лэру и раздосадованно прошептала:
– Они всем расскажут…
Тот улыбнулся, от чего ее бросило в краску.
– Все равно все давно предполагают… Лэр поставил на решетку в камине черный котелок, который быстро нагревался, влил в него ведро воды, добавил в огонь несколько поленьев. Затем устало опустился на скамью и снял сапоги.
– Я промок до нитки.
Прядь мокрых волос упала на лоб, он откинул ее нетерпеливым жестом, с грустью посмотрел на видавшие виды сапоги – они промокли насквозь. Как раз в день ареста в Париже он заказал новую пару. Интересно, ждет ли сапожник, что хозяин когда-нибудь заберет заказ? Подняв глаза, он встретился с любопытным взглядом Николетт.
– Ну что? – ласково спросил он, улыбаясь.
– Я рада, что вы вернулись. Мне надо идти. С неожиданной быстротой он вскочил и преградил путь к двери.
– Останьтесь, – тихо сказал он, ласково беря ее за руки. – В башне так холодно. Сейчас идет дождь. Там наверняка сыро. Останьтесь. Я поделюсь с вами теплой водой, – слова протеста были готовы сорваться с ее языка, но прежде чем она успела произнести хоть слово, он широко улыбнулся. – А я привез вам подарок.
Засунув руку за пазуху, Лэр вытащил сжатый кулак. Николетт не смогла устоять перед его обаянием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35