— Я же учусь? — удивилась.
Мама рассмеялась и сказала, для того, чтобы стать хорошей манекенщицей мне нужно, во-первых, подрасти хотя бы до шестнадцати лет, во-вторых, заняться художественной гимнастикой, а не разбивать ноги в секции тэквондо, в-третьих, ходить в музыкальную школу, в-четвертых, слушаться бабушку.
— Тэквондо — это святое, — запротестовал папа, который, собственно, меня туда и отвел в мои девять лет.
— Руки-ноги ломать — это святое дело?
— Пусть учиться себя защищать, — не уступал отец. — В жизни пригодится.
— Ну не знаю, — сдалась мама. — Все-таки она девочка.
— Тем более, — со значением проговорил папа. — Пусть будет разносторонним человеком.
И на этом спор закончился: пришлось мне не только расти, но и бегать на тренировки восточного единоборства, ходить на занятия по художественной гимнастике, посещать музыкальную школу, покупать журналы мод, плавать в море до глубокой осени и слушаться бабушку.
Словом, к своим шестнадцати я имела рост 1,81 см., натренированное тело, развитый музыкальный слух, добрые отношения с бабулей и оптимистическое восприятие мира. Сверстники хороводились вокруг меня, включая братьев Крючковых, да я настолько была занята воспитанием себя, что принимала их постольку поскольку. В отличие от Верки Солодко, которая иногда секретничала со мной, рассказывая о своих похождениях в плавнях с дивнаморскими пацанами. Ее рассказы воспринимались, как небылицы. Я была уверена, что подруга больше врет, чем говорит правду, таким образом, пытается утвердиться, считая меня целомудренной задавакой и дурочкой.
Правда, однажды я не выдержала и решила посетить мир, где, как уверяла подруга, очень интересно. И что же? Выпускники школы дули местное вино у костра, курили и рассказывали похабные анекдотцы, а разрисованные малолетки хихикали, как кикиморочки, и со всех сил делали вид, что они счастливы. Южный темперамент бил через край и, перепившись, мальчики начинали тискать девочек. Те деланно отбивались. Диалог был примерно такого содержания: «Ну ты чево?» «А ты чево?» «А чо — ничо!», «И я ничо»… Потом некоторые пары падали на песок… и ничего. По той причине, что кавалер засыпал беспробудным пьяным сном, а барышню тошнило на него от неумеренного курения и пития…
Когда вернулась домой под утро, то чуткая бабушка уловила запах сигаретного дыма и вина, и папа с мамой пристроили мне допрос с пристрастием. Отца я никогда таким не видел, он побелел, как полотно, решив, что его дочка низко пала. Мама была более сдержана. Как я поняла, для отцов честь дочери — это как стяг боевого корабля, а для матерей — это дело житейское.
— Всё! К доктору! — Кричал папа. — И если что-то… я всех твоих дружков пересажаю! И особенно Крючковых!
— При чем тут Крючковы? — смеялась я.
— Они шпана!..
— Прекрати, — требовала мама. — Еще ночь, какой доктор?
— Нет-нет, ты посмотри на нее, она смеется, шлюха! И-и-издевается…
Мне было жалко отца — создавалось такое впечатление, что он потерял смысл жизни. И голову. Маме пришлось применить силу — она вытеснила его на кухню и провела там короткую профилактическую беседу. Потом вернулась в мою комнату, и мы поговорили… по душам.
О чем может говорить мать с дочерью? Думаю, противоположному полу об этом знать необязательно. Главное, мама мне поверила, и мы договорились, что я девочка взрослая и буду крепко думать о своем будущем.
— Или будешь сидеть здесь в железной палатке и торговать водкой, или поедешь в Москву. Выбирай, Маша.
Естественно, я выбрала «Москву», и два года вела себя, словно ангел в байковых облаках.
Правда, братья Крючковы говорили про меня всякие гадости, впрочем, они говорили эти пакости обо всех девчонках, и однажды за это поплатились. Может, они расплатились за что-то другое, но случилось то, что случилось: братья упились на пляже до такой степени, что бросились купаться в шторм и не вернулись. Море не любит пьяных и наглых.
Утром рыбаки нашли Пашу-Сашу на берегу — они лежали на песку, словно закоченевшие, прижимая крючковатые руки к груди. По цвету были неприятно синеватые. А на молоденьких умытых лицах — удивление, будто они увидели на дне, мутном от шторма, то, что неведомо пока нам, живым.
Их хоронили всем городком, многие девочки плакали, на могиле говорили хорошие слова, а я вспомнила тот давний солнечный день, когда уезжала в Геленджик и когда мы с Веркой Солодко хоронили в землю за сарайчиком выдранные белобрысые чубчики братьев и подумала, возможно, в их смерти и моя вина. Но в чем она, эта вина?
Потом жизнь вернулась в привычную колею — праздничную, шумную и веселую. И казалось, что так будет продолжаться вечно.
Тот субботний летний вечер начинался как обычно: сначала многие девчонки, чтобы разнообразить свои наряды, обменялись на вечер кое-какими вещичками — от браслетиков, цепочек, колечек до топиков, юбочек, джинсиков, потом мы собрались в сиреневых сумерках двора, и оживленной щебечущей стаей устремились на побережье, где вовсю факелил праздник.
К этому вечеру у меня уже был готов черный брючный костюм с бахромой эдакий винегрет из собственных капризов и фантазий бесчисленных журналов мод, которыми была завалена вся комната. Девчонки ахнули, увидев результат моей кропотливой работы.
— Роскошно, — не могла скрыть своего восхищения Верка.
— Ага, — подтвердили остальные, — высший класс.
Я была необыкновенна горда собой и верила, что теперь уж точно не останусь незамеченной.
«Принц» появился из ниоткуда, из ночи, из прекрасных сновидений. Был молод, атлетичен, улыбчив, как индийский киногерой, и весь в белом. Хлопчатобумажный летний костюм, батистовый платочек в кармашке и шелковая рубаха подчеркивали его бронзовый новоприобретенный загар. И главное глаза, словно брызги моря.
Заметив его, почувствовала себя, будто на качелях, которые взметнулись вверх, а потом резко пошли вниз. Сладостное предчувствие первой любви? Такого со мной никогда не происходило, и я прислушалась к новым ощущениям. Возникло впечатление, что свинцовая теплынь желания заполняет мои клетки. Мне захотелось, чтобы «принц» пригласил именно меня на медленный танец…
Краем глаза заметила, что на него обратили внимание все наши девчонки. И решила не ждать милости от судьбы. Когда был объявлен «белый» танец, рванула к объекту своего неожиданного обожания:
— Я приглашаю, — сделала книксен.
— Меня? — оглянулся. — Тебе сколько лет, юная леди?
— А сколько надо? — храбрилась.
— Чем больше, тем лучше, — усмехнулся. — Тебя как зовут?
— Маша.
— А я — Арнольд, — протянул руку к моей талии. — Ну-ка, покажем класс, Машель.
Мы закружились на бетонном пятачке. Кавалер вел меня уверенно, источая запах дорогого парфюма. Цветные фонарики и лица мелькали в стороне. Мне было приятно и хорошо, единственное, что смущало — имя героя моего романа. Арнольд? Какое-то оно не мужественное? Как собачья кличка, право. И ещё конфузила некая чрезмерная приторность партнера? При ближайшем рассмотрении он казался слишком медоточивым и глаза почему-то не синели жизнерадостными каплями морской воды…
— Спасибо, детка, — поцеловал руку, когда закончилась музыка. — Не желаем ли мы шампанского?
— Желаем.
Бар находился на балюстраде, нависшей над морем. Удобное местечко, чтобы упиться и, упав в воду, сразу протрезветь. Под завистливые взгляды подружек я продефилировала туда по лестнице. Верка Солодко сморщилась и личиком походила на обезьянку, сидящую на плече пляжного фотографа.
Сев у стойки бара, Арнольд щелкнул пальцами: человек, шампанского! И оно вскипело в бокалах на длинных хрустальных ножках.
— За вас, Машель! — поднял бокал. — За твою красоту!
— Спасибо, — засмущалась.
— Пожалуйста, — рассмеялся. — Наверное, мечтаешь стать фотомоделью? Сделал небольшой глоток из бокала. — Вижу, угадал?
— Топ-моделью, — поправила.
— Топ-моделью? — вскинул брови. — Браво-браво! — Покачал головой. — Но должен предупредить, дитя мое, Высокая мода требует жертв. — Оглядел меня оценивающе. — Понятно, о каких жертвах я говорю?
— Догадываюсь, — заставила ответить; шампанское уже казалось уксусным, а кавалер неприятным, как херсонский рафинад на зубах.
— Увы, это правда жизни, — произнес с колкостью, видя мое неприятие, которая мало кому нравится, моя Машель. Высокая мода, как одеяло, прикрывает низменные страсти. И если ты хочешь достичь успеха, то… — и возложил свою ладонь на мою коленку, — то я могу тебе в этом помочь.
Помню, в школе мальчишки, утверждаясь друг перед другом, хватали нас за колени особенно на уроках биологии, когда учительница рассказывала о тычинках и пестиках. Девчонки ойкали и лупили нахалов портфелями или книгами по голове. И все были довольны, кроме, разумеется, преподавателя.
— Помочь? — и почувствовала, как во мне нарастает волна отвращения.
— Конечно, — «принц» ненамеренно облизнулся. — У меня друзей в модельном бизнесе пруд пруди. Слышала о Севе Зайченко? Или Вольдемаре Зубце? Они сейчас в зените славы. Или там Лёня Бирюков. Или Ленка Супрун. Я с ними на дружеской ноге.
— Лапу убери, — процедила сквозь зубы.
— Грозна, — засмеялся, откинувшись на спинку стула. — А я тебя проверял, так сказать, на прочность.
— Дурак, — поднялась. — В следующий раз, — предупредила, — ударю.
Этим утверждением окончательно рассмешила Арнольда. Он запрокинул голову и расхохотался в голос. Как бы поступила в таком случае воспитанная девочка? Правильно: развернулась бы и удалилась, давя свою непорочную гордость, как клюкву в стакане. Однако я была воспитана ещё двором, школой, спортивной секцией и морем, и поэтому, взяв фужер, наполненный игристым шампанским, выплеснула газированные шарики в хохочущей лик недруга. Ведь неприятно, когда твою мечту осмеивают таким гадким и вызывающим образом. Не так ли?
Конечно, я поступила банально, словно героиня бесконечного «мыльного» сериала. Но разве наша жизнь не схожа с подобными сериалами?
Шампанское подействовало на «принца» отрезвляюще. Он им захлебнулся, будто морской волной. Покосившись на его неприятное, искаженной лицо, направилась к лестнице. Я посчитала, что конфликт исчерпан. Оказывается, я плохо знала мужчин, самолюбие которых было прилюдно задето.
Я приближалась к лестнице, ведущей вниз, когда почувствовала на плече чужой грубый цап. Возможно, «принц» просто хотел развернуть меня к себе лицом, чтобы сказать все, что обо мне думает? Или, быть может, хотел извиниться за свое хамское поведение? Трудно сказать.
Дело в другом: мое натренированное тело отреагировало на такое насильственное принуждение мгновенно. Я мертвой хваткой вцепилась в запястье чужой руки, и перебросила врага через бедро, как не раз делала это в спарринге с боевым противником, потом нанесла резкий боковой удар ногой этот прием в тэквондо называется «йоп ча-ги».
«Принц» обвалился на ступени лестницы. И очень неудачно он это сделал. Мешковато кувыркаясь по бетонным клавишам, ударился головой о стену, выложенную гранитом. Все это произошло настолько быстро, что я не успела ни испугаться, ни осознать случившееся. Понимание пришло позже, когда увидела на бетоне чужую, расползающуюся кровавую лужицу. А, увидев её, осмыслила, что отныне вступаю в новую жизнь, неизвестную и опасную.
Наверное, мне повезло? Во-первых, «принц» выжил, правда, оставшись на какое-то время малоподвижным калекой. Во-вторых, местный патриотизм: дивноморские свидетели в один голос утверждали о непристойном поведении человека во всем белом. Но самое главное, как шепнула мне бабушка, молодчик, называющий себя Арнольдом, оказался то ли пошлым картежным шулером, прибывшим в санаторий газовщиков для игрального обмана последних, то ли любителем молоденьких дурочек, заманивающих в свои донжуановские сети.
— Его Бог наказал, детка, — заключила бабушка и, вероятно, была права, однако я уже переступила границу и вернуться вновь в мир, окрашенный в наивные пудро-розовые тона, не могла, да и не хотела.
Конечно, мне было жаль уезжать из родного городка, но понимала, что здесь моя мечта зачахнет, как клумбы без ежедневного полива.
В лучшем случае меня ожидала учеба в Сочинском университете, мелкие радости жизни в студенческом общежитии, первая ночь близости с каким-нибудь бестолковым однокурсником, который будет бояться меня больше, чем я его, потом поспешная молодежная свадьба, поскольку на свет Божий будет рваться случайный крепенький малют, после — тяжелые роды, когда тебя будут резать, как арбуз, и, наконец, возвращение в дом родной — возвращение с капризным сыном или дочерью, но без знаний и молодого мужа, сбежавшего от семейных забот. Возвращение в мирок, где все мило, тихо и затхло, где тебя любят и обожают, однако на этом ты можешь ставить на своей судьбе крест.
Крест, сработанный из свинца безнадежья и ржавчины разочарований.
Жить и нести на себе этот крест? Жить и знать, что жизнь не удалась? Жить, обманывая себя тем, что живешь ради ребенка? Зачем? И этот простой вопрос разбивает вдребезги все правильные умозаключения о жертвенности и женской мужественности.
Быть может, я слишком молода и слишком люблю себя? Или я не готова поступаться своей судьбой ради кого-то? Ради кого? Кто будет любить меня больше, чем я сама? Не так ли?
Да, закон природы требует, скажем, взаимоотношений с теми, кто называет себя сильным полом. От этого не уйти. Однако почему женщины добровольно идут на вторые роли? Мужчины — это большие дети, как утверждала моя бабушка. Большие дети, для которых мы есть игрушки?
Я — игрушка?
Вопрос риторический. И поэтому решение «семьи» ехать в столицу приняла с радостью. Да, предчувствовала, что белокаменная попытается перемолоть меня и мою судьбу для своих народнохозяйственных нужд. Допускала, что будут слезы, но известно, Москва — слезам не верит. И поэтому никаких пустых сердечных порывов, никаких надежд на сопливое счастье, никакой веры в благородные порывы тех, кто попытается облапать, прошу прощения, не только мое тело, но и душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41