ванна стальная 170х70 купить москва
Усек?.. Не самим же за лопаты браться?.. А?..
— Или ты думаешь, — с озорным смешком продолжал Левка, — пролетариев с Запада для говноуборки выписывать?.. Так не выйдет ни ерша. У них там, в цитадели зла капиталистического, классный работяга побольше нашего секретаря горкома получает… Последнее тебе — для размышлений на досуге…
После пьянки Артем в КГБ не побежал. Пьяным был — в стельку. На следующий день подумал, затем крепко подумал, потом еще крепче, и тоже не пошел. А сам разговор засел в его памяти навсегда.
Оба они, и Филяшкин, и Поришайло, долгое время шли бок о бок. После комсомола — в инструкторах одного из райкомов Днепродзержинска ходили. Вместе в горком перебрались. Пока их не развело в разные стороны. Ротация у партийных чиновников в Советском Союзе была похлеще, чем у армейских офицеров.
Поришайло забросило в Брянскую область РСФСР. Филяшкин, у которого, вдобавок ко всем его неоспоримым плюсам, еще и тесть чуть ли не в ЦК партии оказался, очень скоро попал в Белокаменную. Он рос, как гриб после дождя. Так продвигался, как Поришайло и мечтать не смел. Андроповскую смурную, тяжелую годину Левка Филяшкин встретил, будучи крупной шишкой в Министерстве Внешней торговли СССР. Чуть ли не главком командовал, с Поришайло к тому времени и созваниваться перестал, даже открытки слать ленился. Как пошли андроповские разоблачения, аресты и суды, так пришлось Левке Филяшкину из окна собственного кабинета сигать. Прямо в бетон мостовой. Головой вниз. Сам Филяшкин скакнул, или товарищи помогли, Поришайло, конечно, не знал. И знать не хотел. Да и не в том суть была. Чем выше влез, г-м, тем больнее вниз лететь.
Поришайло, напротив, звезд с неба не хватал и лихой карьеры не сделал. Сидел в захолустье на сельском хозяйстве, пока поднятая Андроповым крутая волна не подхватила его на гребень и не понесла наверх. Поришайло занесло в Киев, где, как нам уже известно, он занял вакантное кресло первого секретаря Октябрьского райкома партии. Предшественника Артема Павловича, кстати, буквально накануне, увезли в больницу с инфарктом. После того, как комиссия партийного контроля принялась за проверку финансовых операций райкома. Игра шла такая, что из больницы прежний секретарь прямиком отправился на кладбище. Правда со всеми подобающими его рангу почестями.
Нельзя сказать чтобы методы, применяемые генсеком-гебистом, пришлись Артему Павловичу по вкусу. Вовсе нет.
«Спокойно осмотримся по сторонам, а тогда и поглядим, чтоделать», — рассуждал в те времена Поришайло. С одной стороны — крутой подъем вверх влек за собой несомненные блага. С другой — как этими благами наслаждаться со спокойной душой, если чем выше кресло, тем отчетливей видны за окнами неприглядные дали Колымского края? Истина, как водится в большинстве подобных ситуаций, лежала где-то посередине. С благами, но без Колымы.
Примерно такими соображениями и руководствовался Артем Павлович, принимая дела в райкоме и наблюдая, как на улице мартовское солнце расправляется с последними сугробами.
Поскольку порядок был принят такой, что каждая компания, запускаемая сверху в низы (словно баллистическая ракета — на головы супостатам), должна приобрести оттенок массового психоза — не особенно искреннего, но массового — непременно, Поришайло немедленно включился в борьбу, организовывая милицейские облавы в кинотеатрах, отлов опоздавших на работу и не вернувшихся после обеденного перерыва. Глупость подобных мероприятий Артема Павловича не смущала. Действительно, ну ничем не хуже Брежневского поворота рек из Сибири в Среднюю Азию, или присвоенная тому же Брежневу высшего военного ордена через тридцать лет после окончания войны. Или той самой огромной надписи на крутом Кубанском берегу, о которой ему еще покойный Филяшкин рассказывал.
«Течет вода Кубань-реки куда велят большевики».
Красиво сказано, г-м.
Куда серьезней всей этой возни с производительностью труда и выявлением панков по стриженым вискам, была Андроповская бомбежка, обрушившаяся на головы воротил советской теневой экономики. По большому счету, это был самый настоящий передел сфер влияния, который так обожают, за горы трупов, репортеры в тех странах, где кое-что слышали о свободе слова. Даже той скудной информации, что получал Артем Павлович по долгу службы, было достаточно, чтобы заставить его переосмыслить многие ценности. Например задуматься над тем, что закрепительный талон в закрытый партийный распределитель, в сущности, не такое уже и благо, а чеки Внешпосылторга и сертификаты, принимаемые в «Березках» Инвалютные магазины «Берёзка» появились в середине 1960-х, они принадлежали Всесоюзному объединению «Внешпосылторг» Министерства внешней торговли СССР. Работали только в крупных городах, Москве, Ленинграде, Киеве, Минске. Прекратили существование в 1988 году по постановлению Совмина СССР
— ничто в сравнении с долларом.
Участвуя во всех мероприятиях скоротечной Андроповской эпохи, Поришайло излишнего рвения не проявлял и старался мундир партийный кровью своих же вчерашних товарищей не марать. Потому падение Андропова на нем никак не отразилось. Краткое правление Черненко прошло и вовсе незаметно.
Как будто йог в нирвану погружен,
Лежит в гробу — злой старостью сражен,
И уж влекет его вперед лафет…
Пустует трон… надолго? Ясно — нет… Стихи Ярослава Зуева
Артем Павлович ухмыльнулся, припомнив забавную историю тех лет: «Да уж, был инцидент. Поймали писаку-студентишку на крамольных стишках о безвременно усопших генсеках. На три года лагеря стишков себе настрочил, рифмоплет, г-м, паршивый».
«А могли и в психбольницу заточить, на принудительное, г-м, лечение. Так что повезло еще рифмоплету».
В эру Горбачева Поришайло круто пошел наверх, будто подхваченный восходящим воздушным потоком надувной геодезический зонд.
«И Украинского — негодяя, за собою волок», — мрачно подумал Поришайло. «А не тянул бы его, как барана за рога — потерялся бы Сергей Михайлович в финале Перестройки. И, либо забивать бы ему козла во дворе, при удачном для него раскладе, либо в земле гнить, — при плохом».
За более чем десять лет совместной работы психологическую карту своего протэжэ Артем Павлович изучил досконально. И плюсы, и минусы знал лучше самого Украинского. Исполнителен? — Да. Сообразителен — в меру. Склонен, особенно в пьяном виде к дешевой патетике Андроповского образца, к воплям на разные лады, под общим заголовком «Просрали Родину, гады», — еще как — да. Выпить любит? Да. Пьет редко, да метко? — Да. Пересажал бы всех без жалости, приди, не дай-то Бог, на постсоветское пространство новый товарищ Сталин, — и разговора нет. Пересажал бы, г-м, и погнал в теплушках на Крайний Север. И рука бы не дрогнула. И в первую же теплушку на самое почетное место дорогого патрона Артема Палвловича Поришайло определил бы.
Корыстолюбив? Из кожи вон лезет, чтоб доказать, что нет. Но мы-то кое-что знаем… Еще незабвенный Владимир Ильич про прародителя чекистского, Феликса Эдмундовича, сказал как-то, что лицо мол, — как у подвижника, а изнутри, г-м, — взяточник и вор.
«Каждому сладенького, г-м, хочется…»
Поришайло наклонился, осушил четвертую за вечер порцию коньячку, закусил лимоном и снова прикрыл глаза.
«Промах за промахом, — подумал Артем Павлович, опять возвращаясь к Украинскому. — Стареет он что ли? Нюх теряет? Хватку утратил?» Поришайло кивнул самому себе. «Так еще и очкипошел втирать, будто я все еще в горкомовском кресле сижу».
Хотя, с другой стороны, какая у чекистов хватка была? Откуда ей взяться? Хватали диссидентов патлатых да очкастых под локти, и в психиатрическую клинику волокли. А там уже врачи наши, димедрола не жалели. Или еще чего. Сажали на иглу, г-м, — и нету диссидента. Не даром же психиатров советских еще в 70-е изо всех международных медицинских организаций поганой метлой вымели… На самом деле, это произошло в 1983, когда за злоупотребление психиатрией в борьбе с инакомыслящими советских психиатров исключили из Международной психиатрической ассоциации
А вот там, где реальные дела требовались, в Чили, Иране, Афганистане — сразу на жопу усаживались. Альенде ушами прохлопали, Аятоллу Хомейни не различили, сначала радовались ему, как кретины, а потом вышло, что зря радовались. В Афганистане промахнулись, в Китае — поскользнулись. Тем более, что сам-то Сергей Михайлович, насколько Поришайло было известно, в КГБ анекдотами антисоветскими занимался. Сколько насобирал? Два с половиной лагеря? Или, может — три? Да и милиция при Застое Брежневском звезд с неба не хватала. Дубинки со щитами разве что в телевизоре мелькали, когда Зорин, Каверзнев и Калягин Политические обозреватели ЦТ в 1970-е — 1980-е годы
про полицейский беспредел в странах западного мира калякали. Сейчас да, другое дело. Слов нет. С шантрапой разной на равных приходится тягаться. У каждого второго мудака — ствол в кармане. И ему, мудаку, безразлично, г-м, — по бутылкам в лесу палить или милиционеров отстреливать.
«А теперь ты, Сергей Михайлович, мне еще и брехатьвзялся…» — снова вернулся к Украинскому Поришайло. Даже головой покачал: «Нехорошо, г-м. Нехорошо…»
О том факте, что Анна Ледовая и Вацлав Бонифацкий упущены слежкой, Артем Павлович узнал едва ли позже самого Сергея Михайловича. И безо всяких премудростей. Один из членов группы, выпасавшей Анну Ледовую, напрямую работал на Поришайло. Инкогнито, понятное дело. Как только первая «Волга» преследователей протаранила тяжелый грузовик, а вторая затормозила неподалеку, — вокруг метались люди, соляра из вскрытых баков текла по асфальту и кто-то истошно орал, что сейчас вот-вот и полыхнет, человек этот спокойно вытянул мобилку, позвонил Поришайле и сжато обо всем доложил.
«Стареешь, Сергей Михайлович», — почти удовлетворенно констатировал Поришайло и в пятый раз потянулся за коньяком.
Попивая вечерами коньячок, Артем Павлович отдавал себе отчет в том, что алкоголизм, взрощенный на коньяке, пускай и самых дорогих марок, от своего родного брата алкоголизма, выпестованного на бормотухе с самогонкой, отличается — как два пингвина на льдине. То есть никак почти. Более того, Артем Павлович резонно полагал, что подвисание на коньяке еще и опаснее, вследствие определенного самообмана, проистекающего из таких вот нехитрых соображений, что потребляя водку в одиночку, хотя бы понимаешь, что пропадаешь, и надо что-то делать, пока не допился до лопнувших капилляров в носу. А глотая коньячок — просто интеллигентно и со вкусом коротаешь вечера, и придираться к самому себе вроде бы как и не за что.
Пока Артем Павлович обмозговывал сию непустяковую проблему, на пороге его кабинета бесшумно появилась средних лет женщина: худенькая, а то и высохшая. Чересчур хорошо одетая. С надменным лицом и губами (даже и не губами, а двумя тонкими взбалмошными нитками), готовыми, казалось, в любую секунду поджаться в надменной гримасе. Лицо женщины несло на себе такой толстый слой макияжа, что воины-апачи, вступившие на тропу войны, пожалуй, ахнули, почтительно. А то и расступились бы, перед ней.
— Лиза, — тихо позвал Поришайло, у которого слух был развит, как у кота.
Женщина беззвучно пересекла кабинет мужа, зашла ему за спину и положила обе сухонькие ладони на трапециидальные мышцы Артема Павловича. Вернее сказать, на то место, где эти самые мышцы находились в прошлом. Молча принялась легонько массажировать шею мужа. Артем Павлович замурлыкал:
— Все боятся Артема Павловича, — проворковал Поришайло преобразившимся от удовольствия голосом, — А сам Артем Павлович боится ревматизма…
— Тема… — ласково начала жена, — Наташа звонила…
— Наташенька?.. — оживился Поришайло. — Когда?.. Почему ты меня не позвала, Лизонька?
— Ты по другой линии разговаривал. Не хотела отрывать… Подумала, что-то важное…
— Жаль, — искренне огорчился Поришайло. — «Что может быть важнее звонка любимой доченьки?»
Этим летом Наташа Поришайло завершала третий год обучения в Сорбонне, (фр. Sorbonne) — университет в Париже, основан в 1257 теологом Робером де Сорбоном
причем подавала такие надежды, что родители не могли нарадоваться. Артем Павлович ужасно скучал за доченькой, но чувства свои отцовские старался держать в узде, предпочитая удерживать единственного ребенка подальше от Родины. Там, на Западе, и образование — покачественнее, и климат помягче, и люди подобрее, а жизнь — повеселее. Отчего-то, г-м…
— Она какого числа на Багамы собирается? — печально спросил Артем Павлович супругу.
— Не на Багамы. На Мальдивы, Тема, — у укоризной поправила Елизавета Карповна. — И нечего тебе беспокоиться. Она взрослая девочка…
— Да взрослая-то взрослая, — протянул Поришайло, — да волны эти, г-м…
Дочка Поришайло последний год всерьез увлеклась серфингом. Сам Артем Павлович предпочел бы теннис, или волейбол, или фигурное катание, г-м, да выбор был не за ним. Вся амуниция для серфинга была немедленно приобретена родителями и поверьте, это была лучшая амуниция серфингиста, какую только можно купить за деньги.
А Поришайло, в тайне, все равно психовал.
— Волны эти… — неодобрительно повторил Артем Павлович.
— Перестань каркать, Артем, — настойчиво посоветовала Елизавета Карповна. — Ей Богу, беду накличешь. Что ты, как ребенок, заладил — волны, волны. Она же с подружками едет. У Франсуазы папа — газетный магнат, у Барбары, если мне память не изменяет, — владелец трех сталелитейных заводов в Руре. Да с девочек на островах инструктора пылинки сдувать станут.
Поришайло грустно кивнул.
— А почему мне казалось, что на Багамы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9
— Или ты думаешь, — с озорным смешком продолжал Левка, — пролетариев с Запада для говноуборки выписывать?.. Так не выйдет ни ерша. У них там, в цитадели зла капиталистического, классный работяга побольше нашего секретаря горкома получает… Последнее тебе — для размышлений на досуге…
После пьянки Артем в КГБ не побежал. Пьяным был — в стельку. На следующий день подумал, затем крепко подумал, потом еще крепче, и тоже не пошел. А сам разговор засел в его памяти навсегда.
Оба они, и Филяшкин, и Поришайло, долгое время шли бок о бок. После комсомола — в инструкторах одного из райкомов Днепродзержинска ходили. Вместе в горком перебрались. Пока их не развело в разные стороны. Ротация у партийных чиновников в Советском Союзе была похлеще, чем у армейских офицеров.
Поришайло забросило в Брянскую область РСФСР. Филяшкин, у которого, вдобавок ко всем его неоспоримым плюсам, еще и тесть чуть ли не в ЦК партии оказался, очень скоро попал в Белокаменную. Он рос, как гриб после дождя. Так продвигался, как Поришайло и мечтать не смел. Андроповскую смурную, тяжелую годину Левка Филяшкин встретил, будучи крупной шишкой в Министерстве Внешней торговли СССР. Чуть ли не главком командовал, с Поришайло к тому времени и созваниваться перестал, даже открытки слать ленился. Как пошли андроповские разоблачения, аресты и суды, так пришлось Левке Филяшкину из окна собственного кабинета сигать. Прямо в бетон мостовой. Головой вниз. Сам Филяшкин скакнул, или товарищи помогли, Поришайло, конечно, не знал. И знать не хотел. Да и не в том суть была. Чем выше влез, г-м, тем больнее вниз лететь.
Поришайло, напротив, звезд с неба не хватал и лихой карьеры не сделал. Сидел в захолустье на сельском хозяйстве, пока поднятая Андроповым крутая волна не подхватила его на гребень и не понесла наверх. Поришайло занесло в Киев, где, как нам уже известно, он занял вакантное кресло первого секретаря Октябрьского райкома партии. Предшественника Артема Павловича, кстати, буквально накануне, увезли в больницу с инфарктом. После того, как комиссия партийного контроля принялась за проверку финансовых операций райкома. Игра шла такая, что из больницы прежний секретарь прямиком отправился на кладбище. Правда со всеми подобающими его рангу почестями.
Нельзя сказать чтобы методы, применяемые генсеком-гебистом, пришлись Артему Павловичу по вкусу. Вовсе нет.
«Спокойно осмотримся по сторонам, а тогда и поглядим, чтоделать», — рассуждал в те времена Поришайло. С одной стороны — крутой подъем вверх влек за собой несомненные блага. С другой — как этими благами наслаждаться со спокойной душой, если чем выше кресло, тем отчетливей видны за окнами неприглядные дали Колымского края? Истина, как водится в большинстве подобных ситуаций, лежала где-то посередине. С благами, но без Колымы.
Примерно такими соображениями и руководствовался Артем Павлович, принимая дела в райкоме и наблюдая, как на улице мартовское солнце расправляется с последними сугробами.
Поскольку порядок был принят такой, что каждая компания, запускаемая сверху в низы (словно баллистическая ракета — на головы супостатам), должна приобрести оттенок массового психоза — не особенно искреннего, но массового — непременно, Поришайло немедленно включился в борьбу, организовывая милицейские облавы в кинотеатрах, отлов опоздавших на работу и не вернувшихся после обеденного перерыва. Глупость подобных мероприятий Артема Павловича не смущала. Действительно, ну ничем не хуже Брежневского поворота рек из Сибири в Среднюю Азию, или присвоенная тому же Брежневу высшего военного ордена через тридцать лет после окончания войны. Или той самой огромной надписи на крутом Кубанском берегу, о которой ему еще покойный Филяшкин рассказывал.
«Течет вода Кубань-реки куда велят большевики».
Красиво сказано, г-м.
Куда серьезней всей этой возни с производительностью труда и выявлением панков по стриженым вискам, была Андроповская бомбежка, обрушившаяся на головы воротил советской теневой экономики. По большому счету, это был самый настоящий передел сфер влияния, который так обожают, за горы трупов, репортеры в тех странах, где кое-что слышали о свободе слова. Даже той скудной информации, что получал Артем Павлович по долгу службы, было достаточно, чтобы заставить его переосмыслить многие ценности. Например задуматься над тем, что закрепительный талон в закрытый партийный распределитель, в сущности, не такое уже и благо, а чеки Внешпосылторга и сертификаты, принимаемые в «Березках» Инвалютные магазины «Берёзка» появились в середине 1960-х, они принадлежали Всесоюзному объединению «Внешпосылторг» Министерства внешней торговли СССР. Работали только в крупных городах, Москве, Ленинграде, Киеве, Минске. Прекратили существование в 1988 году по постановлению Совмина СССР
— ничто в сравнении с долларом.
Участвуя во всех мероприятиях скоротечной Андроповской эпохи, Поришайло излишнего рвения не проявлял и старался мундир партийный кровью своих же вчерашних товарищей не марать. Потому падение Андропова на нем никак не отразилось. Краткое правление Черненко прошло и вовсе незаметно.
Как будто йог в нирвану погружен,
Лежит в гробу — злой старостью сражен,
И уж влекет его вперед лафет…
Пустует трон… надолго? Ясно — нет… Стихи Ярослава Зуева
Артем Павлович ухмыльнулся, припомнив забавную историю тех лет: «Да уж, был инцидент. Поймали писаку-студентишку на крамольных стишках о безвременно усопших генсеках. На три года лагеря стишков себе настрочил, рифмоплет, г-м, паршивый».
«А могли и в психбольницу заточить, на принудительное, г-м, лечение. Так что повезло еще рифмоплету».
В эру Горбачева Поришайло круто пошел наверх, будто подхваченный восходящим воздушным потоком надувной геодезический зонд.
«И Украинского — негодяя, за собою волок», — мрачно подумал Поришайло. «А не тянул бы его, как барана за рога — потерялся бы Сергей Михайлович в финале Перестройки. И, либо забивать бы ему козла во дворе, при удачном для него раскладе, либо в земле гнить, — при плохом».
За более чем десять лет совместной работы психологическую карту своего протэжэ Артем Павлович изучил досконально. И плюсы, и минусы знал лучше самого Украинского. Исполнителен? — Да. Сообразителен — в меру. Склонен, особенно в пьяном виде к дешевой патетике Андроповского образца, к воплям на разные лады, под общим заголовком «Просрали Родину, гады», — еще как — да. Выпить любит? Да. Пьет редко, да метко? — Да. Пересажал бы всех без жалости, приди, не дай-то Бог, на постсоветское пространство новый товарищ Сталин, — и разговора нет. Пересажал бы, г-м, и погнал в теплушках на Крайний Север. И рука бы не дрогнула. И в первую же теплушку на самое почетное место дорогого патрона Артема Палвловича Поришайло определил бы.
Корыстолюбив? Из кожи вон лезет, чтоб доказать, что нет. Но мы-то кое-что знаем… Еще незабвенный Владимир Ильич про прародителя чекистского, Феликса Эдмундовича, сказал как-то, что лицо мол, — как у подвижника, а изнутри, г-м, — взяточник и вор.
«Каждому сладенького, г-м, хочется…»
Поришайло наклонился, осушил четвертую за вечер порцию коньячку, закусил лимоном и снова прикрыл глаза.
«Промах за промахом, — подумал Артем Павлович, опять возвращаясь к Украинскому. — Стареет он что ли? Нюх теряет? Хватку утратил?» Поришайло кивнул самому себе. «Так еще и очкипошел втирать, будто я все еще в горкомовском кресле сижу».
Хотя, с другой стороны, какая у чекистов хватка была? Откуда ей взяться? Хватали диссидентов патлатых да очкастых под локти, и в психиатрическую клинику волокли. А там уже врачи наши, димедрола не жалели. Или еще чего. Сажали на иглу, г-м, — и нету диссидента. Не даром же психиатров советских еще в 70-е изо всех международных медицинских организаций поганой метлой вымели… На самом деле, это произошло в 1983, когда за злоупотребление психиатрией в борьбе с инакомыслящими советских психиатров исключили из Международной психиатрической ассоциации
А вот там, где реальные дела требовались, в Чили, Иране, Афганистане — сразу на жопу усаживались. Альенде ушами прохлопали, Аятоллу Хомейни не различили, сначала радовались ему, как кретины, а потом вышло, что зря радовались. В Афганистане промахнулись, в Китае — поскользнулись. Тем более, что сам-то Сергей Михайлович, насколько Поришайло было известно, в КГБ анекдотами антисоветскими занимался. Сколько насобирал? Два с половиной лагеря? Или, может — три? Да и милиция при Застое Брежневском звезд с неба не хватала. Дубинки со щитами разве что в телевизоре мелькали, когда Зорин, Каверзнев и Калягин Политические обозреватели ЦТ в 1970-е — 1980-е годы
про полицейский беспредел в странах западного мира калякали. Сейчас да, другое дело. Слов нет. С шантрапой разной на равных приходится тягаться. У каждого второго мудака — ствол в кармане. И ему, мудаку, безразлично, г-м, — по бутылкам в лесу палить или милиционеров отстреливать.
«А теперь ты, Сергей Михайлович, мне еще и брехатьвзялся…» — снова вернулся к Украинскому Поришайло. Даже головой покачал: «Нехорошо, г-м. Нехорошо…»
О том факте, что Анна Ледовая и Вацлав Бонифацкий упущены слежкой, Артем Павлович узнал едва ли позже самого Сергея Михайловича. И безо всяких премудростей. Один из членов группы, выпасавшей Анну Ледовую, напрямую работал на Поришайло. Инкогнито, понятное дело. Как только первая «Волга» преследователей протаранила тяжелый грузовик, а вторая затормозила неподалеку, — вокруг метались люди, соляра из вскрытых баков текла по асфальту и кто-то истошно орал, что сейчас вот-вот и полыхнет, человек этот спокойно вытянул мобилку, позвонил Поришайле и сжато обо всем доложил.
«Стареешь, Сергей Михайлович», — почти удовлетворенно констатировал Поришайло и в пятый раз потянулся за коньяком.
Попивая вечерами коньячок, Артем Павлович отдавал себе отчет в том, что алкоголизм, взрощенный на коньяке, пускай и самых дорогих марок, от своего родного брата алкоголизма, выпестованного на бормотухе с самогонкой, отличается — как два пингвина на льдине. То есть никак почти. Более того, Артем Павлович резонно полагал, что подвисание на коньяке еще и опаснее, вследствие определенного самообмана, проистекающего из таких вот нехитрых соображений, что потребляя водку в одиночку, хотя бы понимаешь, что пропадаешь, и надо что-то делать, пока не допился до лопнувших капилляров в носу. А глотая коньячок — просто интеллигентно и со вкусом коротаешь вечера, и придираться к самому себе вроде бы как и не за что.
Пока Артем Павлович обмозговывал сию непустяковую проблему, на пороге его кабинета бесшумно появилась средних лет женщина: худенькая, а то и высохшая. Чересчур хорошо одетая. С надменным лицом и губами (даже и не губами, а двумя тонкими взбалмошными нитками), готовыми, казалось, в любую секунду поджаться в надменной гримасе. Лицо женщины несло на себе такой толстый слой макияжа, что воины-апачи, вступившие на тропу войны, пожалуй, ахнули, почтительно. А то и расступились бы, перед ней.
— Лиза, — тихо позвал Поришайло, у которого слух был развит, как у кота.
Женщина беззвучно пересекла кабинет мужа, зашла ему за спину и положила обе сухонькие ладони на трапециидальные мышцы Артема Павловича. Вернее сказать, на то место, где эти самые мышцы находились в прошлом. Молча принялась легонько массажировать шею мужа. Артем Павлович замурлыкал:
— Все боятся Артема Павловича, — проворковал Поришайло преобразившимся от удовольствия голосом, — А сам Артем Павлович боится ревматизма…
— Тема… — ласково начала жена, — Наташа звонила…
— Наташенька?.. — оживился Поришайло. — Когда?.. Почему ты меня не позвала, Лизонька?
— Ты по другой линии разговаривал. Не хотела отрывать… Подумала, что-то важное…
— Жаль, — искренне огорчился Поришайло. — «Что может быть важнее звонка любимой доченьки?»
Этим летом Наташа Поришайло завершала третий год обучения в Сорбонне, (фр. Sorbonne) — университет в Париже, основан в 1257 теологом Робером де Сорбоном
причем подавала такие надежды, что родители не могли нарадоваться. Артем Павлович ужасно скучал за доченькой, но чувства свои отцовские старался держать в узде, предпочитая удерживать единственного ребенка подальше от Родины. Там, на Западе, и образование — покачественнее, и климат помягче, и люди подобрее, а жизнь — повеселее. Отчего-то, г-м…
— Она какого числа на Багамы собирается? — печально спросил Артем Павлович супругу.
— Не на Багамы. На Мальдивы, Тема, — у укоризной поправила Елизавета Карповна. — И нечего тебе беспокоиться. Она взрослая девочка…
— Да взрослая-то взрослая, — протянул Поришайло, — да волны эти, г-м…
Дочка Поришайло последний год всерьез увлеклась серфингом. Сам Артем Павлович предпочел бы теннис, или волейбол, или фигурное катание, г-м, да выбор был не за ним. Вся амуниция для серфинга была немедленно приобретена родителями и поверьте, это была лучшая амуниция серфингиста, какую только можно купить за деньги.
А Поришайло, в тайне, все равно психовал.
— Волны эти… — неодобрительно повторил Артем Павлович.
— Перестань каркать, Артем, — настойчиво посоветовала Елизавета Карповна. — Ей Богу, беду накличешь. Что ты, как ребенок, заладил — волны, волны. Она же с подружками едет. У Франсуазы папа — газетный магнат, у Барбары, если мне память не изменяет, — владелец трех сталелитейных заводов в Руре. Да с девочек на островах инструктора пылинки сдувать станут.
Поришайло грустно кивнул.
— А почему мне казалось, что на Багамы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9