https://wodolei.ru/catalog/sushiteli/Sunerzha/
– Фиск придал своему голосу легкий оттенок потрясения.
– Да, на миссис Барнард, свою классную руководительницу. Она швырнула ей в голову металлическую коробочку для карточек.
– И что послужило причиной?
Миссис Мерфи вздохнула.
– Причины, разумеется, следовало бы рассматривать во всем многообразии с учетом прошлого. Но если вы спрашиваете в более конкретном смысле, то миссис Барнард побранила Джулию за то, что та невнимательна.
– Итак, справедливо ли было бы утверждать, что в случае с Джулией имел место срыв в сочетании с физическим насилием?
– В данном примере, да.
– Вы бы назвали Джулию правдивым ребенком?
– Я бы не стала относить ложь при тестах к признакам правдивости, мистер Фиск.
– В это время вы встречались с Джулией, обсуждали ее проблемы?
– Да.
– Можете ли вы рассказать нам об этом? В частности, как относилась к этим обсуждениям Джулия?
– Джулия чрезвычайно сопротивлялась попыткам повлиять на нее. Поскольку она девочка очень смышленая, она была способна повернуть ситуацию так, как, она чувствовала, ей выгодно.
– Поясните, что вы имеете в виду.
– На определенные вопросы Джулия давала такие ответы, какие, по ее мнению, удовлетворяют вас или с которыми ей выгоднее вывернуться из трудного положения. Самый простой пример: если я спрашивала: «Ты злишься?» – она отвечала «Нет», хотя было совершенно очевидно, что это не так. Кстати, такой тип лжи довольно обычен для пациентов в больницах.
Фиск удовлетворенно улыбнулся.
– У меня больше нет вопросов.
Гэри Риэрдон встал. Как кальвинист он испытывал естественное отвращение к психотерапевтам и их профессиональному жаргону, которое и пытался преодолеть, готовясь к перекрестному допросу. Сейчас он обращался к свидетельнице строго официально, словно в укор охотно принятой миссис Мерфи задушевной манере.
– Миссис Мерфи, в качестве консультанта вам приходится иметь дело с детьми из распавшихся семей?
– К несчастью, все чаще и чаще.
– А случается ли обычно, что они переживают временный кризис, пока приспосабливаются к проблемам в семейной жизни?
– Довольно часто.
– Следовательно, вы бы сочли это нормальным.
– Я бы сочла, что это находится в пределах нормальной реакции.
– Джулия Уоринг когда-нибудь лгала лично вам?
– Мне об этом неизвестно.
– Миссис Мерфи, вы приглашали ее родителей, Энн и Теда Уоринга, чтобы обсудить эти инцидеты?
– Разумеется. Мы всегда стараемся привлечь родителей, когда ребенок попадает в беду.
– И какое впечатление тогда произвели на вас Энн и Тед Уоринг? Вы сочли, что дома не все в порядке?
– У меня действительно возникло такое впечатление.
– Тед Уоринг разговаривал об этом охотно?
– Нет. Я бы сказала, наоборот, он был очень насторожен.
– Последний вопрос, миссис Мерфи. Из вашего профессионального опыта, бывает ли такое поведение, которое вы засвидетельствовали со стороны Джулии, реакцией на насилие дома?
– Такое возможно.
– У меня нет других вопросов.
Судья Карразерс повернулась и посмотрела на миссис Мерфи стеклянным взглядом сверху вниз. Ее собственный младший сын частенько оказывался в кабинете консультанта, совсем недавно – за то, что разбрасывал в спортзале горящие спички, и она не с добрым чувством вспоминала тот день, когда сидела на маленьком школьном стульчике напротив миссис Мерфи, стараясь не рассмеяться прямо в ее озабоченное и понимающее лицо.
– Вы можете идти.
Он не появлялся целую неделю. Как только прозвенел звонок с последнего урока, Джулия торопливо запихнула полупрепарированную лягушку в пластиковый мешок и выскочила из кабинета биологии на центральную лестницу, но его там не было. Она четыре раза звонила ему домой, слушала его энергичный голос на автоответчике: «Пожалуйста, скажите вашу фамилию и номер телефона и я перезвоню вам, как только смогу. Пока!» – и каждый раз вешала трубку, когда раздавался сигнал. Она размышляла, догадывается ли он, что это звонит она. Смог бы он определить это по звонку, по сигналу, по тому, как вешается трубка? Ничего особенного она не могла ему сказать. Ему нужна была информация, даже она это понимала, но колебалась, что за лакомый кусочек предложить, не знала, что именно удовлетворит любопытство, заинтересует, прельстит. А что, собственно, было нужно ей? Возможно, лишь ощутить его голос, почувствовать вкус его смуглого солоноватого пальца.
Она вернулась в школу и вошла в телефонную будку возле столовой, закрыла старомодную дверь из дерева и стекла, развернула бумажку с его телефоном и набрала номер редакции. Он поднял трубку после второго гудка.
– Алло? Горрик слушает. Алло?
Она проглотила комок.
– Алло? Это Джулия Уоринг.
– Джулия, – в его голосе сразу зазвучало радушие. – Привет.
– Привет.
Один мальчик из класса Джулии прислонился к будке снаружи и прижался лицом к стеклу, так что оно причудливо исказилось, нос и язык превратились в красный бугор, окруженный облачком запотевшего дыхания. Он стукнул в стекло и убежал, громко смеясь. Она нахмурилась и отвернулась.
– Джулия? Ты слушаешь?
– Да.
– Как поживаешь?
– Вы сказали, если у меня будет о чем поговорить, я могу позвонить вам.
– Да, разумеется. Так что?
– Могу я встретиться с вами?
– Конечно. Я могу приехать через пятнадцать минут. Ты в школе?
– Да.
– Хорошо. Подожди меня, ладно, Джулия? Подождешь?
– Да.
– Я сейчас же выхожу. – Он и правда уже стоял с ручкой и блокнотом в руках.
Джулия задержалась в женском туалете на первом этаже и в первый раз при всех аккуратно накрасила пухлые губы украденной помадой. Причесав волосы, она пошла ждать на улице, усевшись на цепь, ограничивавшую школьную территорию. Холодные металлические звенья впивались ей в тело, пока она покачивалась взад-вперед, думая о том, что она может сказать, чтобы не разочаровать его, чтобы удержать его, заставить прийти снова, взять ее с собой. Она наблюдала, как через одиннадцать минут на стоянку въехал белый «вольво» и из него вылез Питер Горрик. На нем была куртка, какой она раньше не видела, из бежевой ткани с темно-коричневым кожаным воротником. Ее сердце учащенно забилось, когда она встала и пошла ему навстречу, не зная, куда девать глаза, стесняясь его взгляда; он открыто наблюдал, как она проходит разделяющее их расстояние. Когда они встретились, он улыбался.
– Как дела?
– Нормально, – неуверенно ответила она.
– Ты голодная? Хочешь, пойдем съедим по гамбургеру?
– А можно просто покататься?
– Конечно.
Они пошли к его машине, и на этот раз она позволила ему открыть перед ней дверцу. Она скользнула внутрь, в этот его особый мир; пряный запах, присущий только ему, пустая банка из-под кока-колы на полу, груда книг на заднем сиденье, стянутая шерстяным шарфом в черно-белую клетку, – все это было проникнуто каким-то символическим смыслом, который потом, ночью, у себя в комнате она будет бесконечно пытаться расшифровать. Какие книги он читает? Покупал ли он шарф сам или ему подарили? А если подарили, то кто? Он сел рядом и поехал от школы. Снова сухое тепло окутало их, снаружи, за поднятыми окнами все расплывалось и уносилось прочь.
– Что ты хотела мне рассказать? – спросил Питер.
Джулия минуту помолчала.
– Если я вам расскажу, вы напишете об этом в газете?
– А ты хочешь, чтобы я написал?
– Нет.
– Ладно, значит, не буду. Назовем это «задним планом». Это когда кто-то сообщает нам информацию, которой мы не можем воспользоваться прямо, не можем на нее сослаться. Но она поможет расследованию.
– Расследованию? – переспросила Джулия.
Питер откинулся на спинку сиденья.
– Я не буду писать о том, что ты мне расскажешь. Обещаю. – Он свернул на Харкурт авеню и обошел две машины.
– Это насчет Эйли.
– Что же с Эйли?
– Она врет.
Питер глянул на Джулию.
– Что ты хочешь этим сказать – врет?
– Она врет, что была на кухне. Она вышла оттуда как раз перед тем, как все произошло. Она все видела. Видела, как он целился из ружья ей в голову.
Питер сбросил скорость и съехал на обочину. Он выключил зажигание и посмотрел Джулии в лицо.
– Почему же она врет?
Джулия ухватила выбившийся из-под куртки подол своей длинной белой блузки и дергала провисшую нитку, пока она не вытянулась.
– Она не хочет, чтобы он сел в тюрьму. Хочет, чтобы мы снова жили с ним.
– Ты в этом уверена? Ты совершенно уверена, что она лжет?
– Да.
– Откуда ты знаешь? Она тебе говорила?
– Я ее видела. Видела, как она вышла из кухни как раз перед тем, как это произошло.
– Понятно. – Питер отвел глаза, обдумывая услышанное. – Как ты считаешь, она изменит показания? Подтвердит то, о чем ты говорила?
– Не знаю.
Он кивнул.
– Почему ты говоришь мне об этом сейчас?
– Вы сказали, если мне захочется поговорить с вами…
– Конечно. – Он ободряюще улыбнулся ей. – Ты сделала правильно. – Он включил зажигание и выехал на шоссе. Несколько минут они ехали в молчании.
– Вы ездите в Нью-Йорк? – спросила Джулия, когда они развернулись и поехали обратно в сторону школы.
– Иногда.
– Возьмете меня с собой в следующий раз?
Он удивленно взглянул на нее.
– Тебе это нужно, Джулия?
– Да.
Он улыбнулся.
– Посмотрим.
Они въехали на стоянку.
– Она сейчас здесь? – спросил Питер.
– Кто?
– Эйли.
– Нет.
– А где она?
– Она сегодня у подруги.
– Я бы хотел поговорить с ней, – сказал он прямо.
– Нет, – коротко ответила Джулия. – То есть, я хочу сказать, она еще не готова. Я поговорю с ней.
– Ты мне позвонишь?
Она кивнула.
Питер улыбнулся ей, потом протянул руку и осторожно стер с переднего зуба Джулии легкий мазок губной помады.
Джулия смотрела из-за спины Эйли, как та переставляет игрушки на полке над своей кроватью, с глубокой сосредоточенностью передвигает их, медведя сюда, льва – сюда, вот сюда. Больше года назад Эйли, стремясь, в подражание Джулии, избавиться от детства, забросила свои игрушки, запачканные, с вытершимся мехом, тусклыми стеклянными глазками, но недавно заставила Сэнди снова извлечь их на свет, и Джулия теперь часто заставала ее за секретными беседами, которые она шепотом вела то с одной, то с другой игрушкой, и замолкала, как только ей казалось, что их могут подслушать.
Эйли вертела хвост коричневой обезьянки, дергала и укладывала его, пока он не лег аккуратным завитком, как ей нравилось больше всего. Она знала, что Джулия наблюдает за ней, ждет, чтобы начать вечерний урок. Но Эйли не оборачивалась, не хотела давать Джулии возможность вклиниться к себе в душу. Она больше не хотела слушать ничего, что должна была говорить Джулия; она больше не понимала, кому верить, ей было все равно, кто говорит правду.
– Эйли?
– Я занята, – она снова взялась за льва, его мягкая коричневая бархатистая морда была заляпана старыми пятнами молока.
– Эйли, – строго позвала Джулия.
– Нет.
Джулия как можно громче прошлепала босыми ногами к столу и с грохотом швырнула на него учебник английского, бесцельно листая страницы.
Эйли погладила морду льва, потерлась щекой о ее гладкую пушистую поверхность.
– Сладкий мой, – прошептала она.
Сэнди стояла перед дверью в их комнату, глядя сквозь щелку, наблюдая, прислушиваясь. За последние несколько дней они стали для нее чем-то вроде персонажей театра теней, существующих только как отражения, то четкие, то расплывчатые, они проецировались на пустой экран ее сознания. Она больше не могла осязать их (воспринимать, понимать, чувствовать?). В бессонные, мучительные ночи, рассеянные дни она занималась тем, что двигала их так и эдак, перемешивала и снова разделяла. «Я не шучу», – сказал Тед. Но в конце они всегда ускользали у нее из-под контроля, начинали вдруг двигаться самостоятельно. Она сейчас слышала его слова, слышала их всегда. «Мне плевать, как ты этого добьешься, сделай и все».
Фиск за прошедшую неделю звонил ей дважды, просил привести к нему Эйли, чтобы он мог предварительно побеседовать с ней, прежде чем вызывать ее на свидетельское место. Сэнди пока удавалось отделываться от него, но она знала, что он позвонит снова.
Она видела, как Джулия сердито отошла к столу, Эйли вернулась к своим игрушкам, и тогда заглянула в комнату.
– Эйли?
Эйли подняла голову, сжимая в руке обезьяний хвост.
– Да?
– Могу я поговорить с тобой минутку?
Джулия, притворяясь, что ничего не замечает, что-то яростно строчила в своем блокноте, а Эйли вышла в коридор и вслед за Сэнди отошла на несколько шагов от двери.
Она выжидающе смотрела на Сэнди. Лицо Эйли не утратило своей мягкой округлости, и глядя на нее сверху вниз, Сэнди подумала, что если бы было достаточно светло, на этом лице наверняка можно было бы разглядеть отпечатки пальцев всех, кто когда-либо прикасался к нему. Она присела перед ней на корточки, их головы оказались друг против друга.
– Детка.
– Да.
Сэнди отвела глаза, подняла с ковра ниточку.
– В тот вечер, когда твоя мама…
Она заметила, как Эйли сжалась, напряглась. Она съежилась, ожидая, когда придут слова, любые слова, но они застряли у нее в горле. Она покачала головой и вздохнула.
– Ничего.
Эйли еще минуту смотрела на нее.
– Можно мне теперь вернуться к себе?
Сэнди кивнула и смотрела ей вслед. Когда она выпрямлялась, у нее в коленях что-то хрустнуло.
Она пошла в ванную. Собственное лицо, отразившееся в зеркале, показалось ей чужим. Она внимательно разглядывала легкие, но безошибочно угадывавшиеся морщинки, веером разбегавшиеся от уголков глаз, и гадала, прорезались ли они лишь сейчас или проявлялись постепенно, незаметно для нее. Она натянула кожу, потом отпустила. Она слышала, как в спальне звонил телефон, но не сделала к нему ни шагу. Она знала, что это Тед, что это он звонил ей днем в редакцию и не назвал регистратору свое имя, Тед, который хотел знать, что она решила, что сделала, Тед, требовавший обратно своих дочерей. Она придвинулась к зеркалу и поправила отделившийся волосок на бровях. У Эстеллы были брови идеальной формы; одна из тех вещей, которыми она гордилась, естественно очерченные дуги над ясными глазами. «И вы, девочки, унаследовали их», – с улыбкой говорила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Да, на миссис Барнард, свою классную руководительницу. Она швырнула ей в голову металлическую коробочку для карточек.
– И что послужило причиной?
Миссис Мерфи вздохнула.
– Причины, разумеется, следовало бы рассматривать во всем многообразии с учетом прошлого. Но если вы спрашиваете в более конкретном смысле, то миссис Барнард побранила Джулию за то, что та невнимательна.
– Итак, справедливо ли было бы утверждать, что в случае с Джулией имел место срыв в сочетании с физическим насилием?
– В данном примере, да.
– Вы бы назвали Джулию правдивым ребенком?
– Я бы не стала относить ложь при тестах к признакам правдивости, мистер Фиск.
– В это время вы встречались с Джулией, обсуждали ее проблемы?
– Да.
– Можете ли вы рассказать нам об этом? В частности, как относилась к этим обсуждениям Джулия?
– Джулия чрезвычайно сопротивлялась попыткам повлиять на нее. Поскольку она девочка очень смышленая, она была способна повернуть ситуацию так, как, она чувствовала, ей выгодно.
– Поясните, что вы имеете в виду.
– На определенные вопросы Джулия давала такие ответы, какие, по ее мнению, удовлетворяют вас или с которыми ей выгоднее вывернуться из трудного положения. Самый простой пример: если я спрашивала: «Ты злишься?» – она отвечала «Нет», хотя было совершенно очевидно, что это не так. Кстати, такой тип лжи довольно обычен для пациентов в больницах.
Фиск удовлетворенно улыбнулся.
– У меня больше нет вопросов.
Гэри Риэрдон встал. Как кальвинист он испытывал естественное отвращение к психотерапевтам и их профессиональному жаргону, которое и пытался преодолеть, готовясь к перекрестному допросу. Сейчас он обращался к свидетельнице строго официально, словно в укор охотно принятой миссис Мерфи задушевной манере.
– Миссис Мерфи, в качестве консультанта вам приходится иметь дело с детьми из распавшихся семей?
– К несчастью, все чаще и чаще.
– А случается ли обычно, что они переживают временный кризис, пока приспосабливаются к проблемам в семейной жизни?
– Довольно часто.
– Следовательно, вы бы сочли это нормальным.
– Я бы сочла, что это находится в пределах нормальной реакции.
– Джулия Уоринг когда-нибудь лгала лично вам?
– Мне об этом неизвестно.
– Миссис Мерфи, вы приглашали ее родителей, Энн и Теда Уоринга, чтобы обсудить эти инцидеты?
– Разумеется. Мы всегда стараемся привлечь родителей, когда ребенок попадает в беду.
– И какое впечатление тогда произвели на вас Энн и Тед Уоринг? Вы сочли, что дома не все в порядке?
– У меня действительно возникло такое впечатление.
– Тед Уоринг разговаривал об этом охотно?
– Нет. Я бы сказала, наоборот, он был очень насторожен.
– Последний вопрос, миссис Мерфи. Из вашего профессионального опыта, бывает ли такое поведение, которое вы засвидетельствовали со стороны Джулии, реакцией на насилие дома?
– Такое возможно.
– У меня нет других вопросов.
Судья Карразерс повернулась и посмотрела на миссис Мерфи стеклянным взглядом сверху вниз. Ее собственный младший сын частенько оказывался в кабинете консультанта, совсем недавно – за то, что разбрасывал в спортзале горящие спички, и она не с добрым чувством вспоминала тот день, когда сидела на маленьком школьном стульчике напротив миссис Мерфи, стараясь не рассмеяться прямо в ее озабоченное и понимающее лицо.
– Вы можете идти.
Он не появлялся целую неделю. Как только прозвенел звонок с последнего урока, Джулия торопливо запихнула полупрепарированную лягушку в пластиковый мешок и выскочила из кабинета биологии на центральную лестницу, но его там не было. Она четыре раза звонила ему домой, слушала его энергичный голос на автоответчике: «Пожалуйста, скажите вашу фамилию и номер телефона и я перезвоню вам, как только смогу. Пока!» – и каждый раз вешала трубку, когда раздавался сигнал. Она размышляла, догадывается ли он, что это звонит она. Смог бы он определить это по звонку, по сигналу, по тому, как вешается трубка? Ничего особенного она не могла ему сказать. Ему нужна была информация, даже она это понимала, но колебалась, что за лакомый кусочек предложить, не знала, что именно удовлетворит любопытство, заинтересует, прельстит. А что, собственно, было нужно ей? Возможно, лишь ощутить его голос, почувствовать вкус его смуглого солоноватого пальца.
Она вернулась в школу и вошла в телефонную будку возле столовой, закрыла старомодную дверь из дерева и стекла, развернула бумажку с его телефоном и набрала номер редакции. Он поднял трубку после второго гудка.
– Алло? Горрик слушает. Алло?
Она проглотила комок.
– Алло? Это Джулия Уоринг.
– Джулия, – в его голосе сразу зазвучало радушие. – Привет.
– Привет.
Один мальчик из класса Джулии прислонился к будке снаружи и прижался лицом к стеклу, так что оно причудливо исказилось, нос и язык превратились в красный бугор, окруженный облачком запотевшего дыхания. Он стукнул в стекло и убежал, громко смеясь. Она нахмурилась и отвернулась.
– Джулия? Ты слушаешь?
– Да.
– Как поживаешь?
– Вы сказали, если у меня будет о чем поговорить, я могу позвонить вам.
– Да, разумеется. Так что?
– Могу я встретиться с вами?
– Конечно. Я могу приехать через пятнадцать минут. Ты в школе?
– Да.
– Хорошо. Подожди меня, ладно, Джулия? Подождешь?
– Да.
– Я сейчас же выхожу. – Он и правда уже стоял с ручкой и блокнотом в руках.
Джулия задержалась в женском туалете на первом этаже и в первый раз при всех аккуратно накрасила пухлые губы украденной помадой. Причесав волосы, она пошла ждать на улице, усевшись на цепь, ограничивавшую школьную территорию. Холодные металлические звенья впивались ей в тело, пока она покачивалась взад-вперед, думая о том, что она может сказать, чтобы не разочаровать его, чтобы удержать его, заставить прийти снова, взять ее с собой. Она наблюдала, как через одиннадцать минут на стоянку въехал белый «вольво» и из него вылез Питер Горрик. На нем была куртка, какой она раньше не видела, из бежевой ткани с темно-коричневым кожаным воротником. Ее сердце учащенно забилось, когда она встала и пошла ему навстречу, не зная, куда девать глаза, стесняясь его взгляда; он открыто наблюдал, как она проходит разделяющее их расстояние. Когда они встретились, он улыбался.
– Как дела?
– Нормально, – неуверенно ответила она.
– Ты голодная? Хочешь, пойдем съедим по гамбургеру?
– А можно просто покататься?
– Конечно.
Они пошли к его машине, и на этот раз она позволила ему открыть перед ней дверцу. Она скользнула внутрь, в этот его особый мир; пряный запах, присущий только ему, пустая банка из-под кока-колы на полу, груда книг на заднем сиденье, стянутая шерстяным шарфом в черно-белую клетку, – все это было проникнуто каким-то символическим смыслом, который потом, ночью, у себя в комнате она будет бесконечно пытаться расшифровать. Какие книги он читает? Покупал ли он шарф сам или ему подарили? А если подарили, то кто? Он сел рядом и поехал от школы. Снова сухое тепло окутало их, снаружи, за поднятыми окнами все расплывалось и уносилось прочь.
– Что ты хотела мне рассказать? – спросил Питер.
Джулия минуту помолчала.
– Если я вам расскажу, вы напишете об этом в газете?
– А ты хочешь, чтобы я написал?
– Нет.
– Ладно, значит, не буду. Назовем это «задним планом». Это когда кто-то сообщает нам информацию, которой мы не можем воспользоваться прямо, не можем на нее сослаться. Но она поможет расследованию.
– Расследованию? – переспросила Джулия.
Питер откинулся на спинку сиденья.
– Я не буду писать о том, что ты мне расскажешь. Обещаю. – Он свернул на Харкурт авеню и обошел две машины.
– Это насчет Эйли.
– Что же с Эйли?
– Она врет.
Питер глянул на Джулию.
– Что ты хочешь этим сказать – врет?
– Она врет, что была на кухне. Она вышла оттуда как раз перед тем, как все произошло. Она все видела. Видела, как он целился из ружья ей в голову.
Питер сбросил скорость и съехал на обочину. Он выключил зажигание и посмотрел Джулии в лицо.
– Почему же она врет?
Джулия ухватила выбившийся из-под куртки подол своей длинной белой блузки и дергала провисшую нитку, пока она не вытянулась.
– Она не хочет, чтобы он сел в тюрьму. Хочет, чтобы мы снова жили с ним.
– Ты в этом уверена? Ты совершенно уверена, что она лжет?
– Да.
– Откуда ты знаешь? Она тебе говорила?
– Я ее видела. Видела, как она вышла из кухни как раз перед тем, как это произошло.
– Понятно. – Питер отвел глаза, обдумывая услышанное. – Как ты считаешь, она изменит показания? Подтвердит то, о чем ты говорила?
– Не знаю.
Он кивнул.
– Почему ты говоришь мне об этом сейчас?
– Вы сказали, если мне захочется поговорить с вами…
– Конечно. – Он ободряюще улыбнулся ей. – Ты сделала правильно. – Он включил зажигание и выехал на шоссе. Несколько минут они ехали в молчании.
– Вы ездите в Нью-Йорк? – спросила Джулия, когда они развернулись и поехали обратно в сторону школы.
– Иногда.
– Возьмете меня с собой в следующий раз?
Он удивленно взглянул на нее.
– Тебе это нужно, Джулия?
– Да.
Он улыбнулся.
– Посмотрим.
Они въехали на стоянку.
– Она сейчас здесь? – спросил Питер.
– Кто?
– Эйли.
– Нет.
– А где она?
– Она сегодня у подруги.
– Я бы хотел поговорить с ней, – сказал он прямо.
– Нет, – коротко ответила Джулия. – То есть, я хочу сказать, она еще не готова. Я поговорю с ней.
– Ты мне позвонишь?
Она кивнула.
Питер улыбнулся ей, потом протянул руку и осторожно стер с переднего зуба Джулии легкий мазок губной помады.
Джулия смотрела из-за спины Эйли, как та переставляет игрушки на полке над своей кроватью, с глубокой сосредоточенностью передвигает их, медведя сюда, льва – сюда, вот сюда. Больше года назад Эйли, стремясь, в подражание Джулии, избавиться от детства, забросила свои игрушки, запачканные, с вытершимся мехом, тусклыми стеклянными глазками, но недавно заставила Сэнди снова извлечь их на свет, и Джулия теперь часто заставала ее за секретными беседами, которые она шепотом вела то с одной, то с другой игрушкой, и замолкала, как только ей казалось, что их могут подслушать.
Эйли вертела хвост коричневой обезьянки, дергала и укладывала его, пока он не лег аккуратным завитком, как ей нравилось больше всего. Она знала, что Джулия наблюдает за ней, ждет, чтобы начать вечерний урок. Но Эйли не оборачивалась, не хотела давать Джулии возможность вклиниться к себе в душу. Она больше не хотела слушать ничего, что должна была говорить Джулия; она больше не понимала, кому верить, ей было все равно, кто говорит правду.
– Эйли?
– Я занята, – она снова взялась за льва, его мягкая коричневая бархатистая морда была заляпана старыми пятнами молока.
– Эйли, – строго позвала Джулия.
– Нет.
Джулия как можно громче прошлепала босыми ногами к столу и с грохотом швырнула на него учебник английского, бесцельно листая страницы.
Эйли погладила морду льва, потерлась щекой о ее гладкую пушистую поверхность.
– Сладкий мой, – прошептала она.
Сэнди стояла перед дверью в их комнату, глядя сквозь щелку, наблюдая, прислушиваясь. За последние несколько дней они стали для нее чем-то вроде персонажей театра теней, существующих только как отражения, то четкие, то расплывчатые, они проецировались на пустой экран ее сознания. Она больше не могла осязать их (воспринимать, понимать, чувствовать?). В бессонные, мучительные ночи, рассеянные дни она занималась тем, что двигала их так и эдак, перемешивала и снова разделяла. «Я не шучу», – сказал Тед. Но в конце они всегда ускользали у нее из-под контроля, начинали вдруг двигаться самостоятельно. Она сейчас слышала его слова, слышала их всегда. «Мне плевать, как ты этого добьешься, сделай и все».
Фиск за прошедшую неделю звонил ей дважды, просил привести к нему Эйли, чтобы он мог предварительно побеседовать с ней, прежде чем вызывать ее на свидетельское место. Сэнди пока удавалось отделываться от него, но она знала, что он позвонит снова.
Она видела, как Джулия сердито отошла к столу, Эйли вернулась к своим игрушкам, и тогда заглянула в комнату.
– Эйли?
Эйли подняла голову, сжимая в руке обезьяний хвост.
– Да?
– Могу я поговорить с тобой минутку?
Джулия, притворяясь, что ничего не замечает, что-то яростно строчила в своем блокноте, а Эйли вышла в коридор и вслед за Сэнди отошла на несколько шагов от двери.
Она выжидающе смотрела на Сэнди. Лицо Эйли не утратило своей мягкой округлости, и глядя на нее сверху вниз, Сэнди подумала, что если бы было достаточно светло, на этом лице наверняка можно было бы разглядеть отпечатки пальцев всех, кто когда-либо прикасался к нему. Она присела перед ней на корточки, их головы оказались друг против друга.
– Детка.
– Да.
Сэнди отвела глаза, подняла с ковра ниточку.
– В тот вечер, когда твоя мама…
Она заметила, как Эйли сжалась, напряглась. Она съежилась, ожидая, когда придут слова, любые слова, но они застряли у нее в горле. Она покачала головой и вздохнула.
– Ничего.
Эйли еще минуту смотрела на нее.
– Можно мне теперь вернуться к себе?
Сэнди кивнула и смотрела ей вслед. Когда она выпрямлялась, у нее в коленях что-то хрустнуло.
Она пошла в ванную. Собственное лицо, отразившееся в зеркале, показалось ей чужим. Она внимательно разглядывала легкие, но безошибочно угадывавшиеся морщинки, веером разбегавшиеся от уголков глаз, и гадала, прорезались ли они лишь сейчас или проявлялись постепенно, незаметно для нее. Она натянула кожу, потом отпустила. Она слышала, как в спальне звонил телефон, но не сделала к нему ни шагу. Она знала, что это Тед, что это он звонил ей днем в редакцию и не назвал регистратору свое имя, Тед, который хотел знать, что она решила, что сделала, Тед, требовавший обратно своих дочерей. Она придвинулась к зеркалу и поправила отделившийся волосок на бровях. У Эстеллы были брови идеальной формы; одна из тех вещей, которыми она гордилась, естественно очерченные дуги над ясными глазами. «И вы, девочки, унаследовали их», – с улыбкой говорила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44