https://wodolei.ru/catalog/unitazy/Laufen/pro/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


OCR – Александр Продан, alexpro@enteh.com
«Сократ»: Радуга; Москва; 1983
Аннотация
Йозеф Томан (1899–1977) – известный чешский писатель, автор исторических романов, два из которых – «Дон Жуан» (1944) и «После нас хоть потоп» (1963) – переведены на русский язык. Мирослава Томанова (р. в 1906 г.) – чешская писательница, знакомая советскому читателю как автор романа «Серебряная равнина» (1970) и «Размышления о неизвестном» (1974).
В романе, посвященном знаменитому древнегреческому философу Сократу, создана широкая панорама общественной жизни афинского полиса во времена его расцвета и упадка.
Йозеф Томан, Мирослава Томанова
Сократ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Когда в стихотворении «Missa solemnis» («Солнечная месса») двадцатишестилетний Йозеф Томан обращался к божественному Солнцу и просил дать ему, начинающему поэту, огненную силу творческой фантазии, он еще и предполагать не мог, что такой же любовью к Солнцу наградит и героя своего последнего романа «Сократ» (1975). «Солнечная месса» вошла в книгу стихов, драматических сцен и лирической прозы «Праздник лета» (1925), которой молодой секретарь общества прогрессивных чешских художников «Манес» заявил о себе как одаренный литератор. Пятьдесят лет, разделяющие два эти произведения, не погасили в чешском писателе «солнечности», воинствующего оптимизма, хотя на его долю выпало немало житейских испытаний.
«Я родился в 1899 году в Праге, но детство мое прошло в городке у подножия гор – в Рожмитале около Тремшина: отец мой работал там литейщиком, – вспоминал Томан. – Хозяином городка был в ту пору пражский архиепископ, а жители в большинстве своем гнули спину в его обширных владениях, включавших и литейный завод, и лесопилки, леса, пруды и поля.
Такая социальная структура этого городка с малых лет поставила меня на сторону маленького, угнетаемого человека. Во всех моих литературных трудах сюжет носит социальный характер».
Рожмитальские воспоминания легли в основу романа Томана «Осиное гнездо» (1938), в котором мещанам-стяжателям, способным ради корысти пойти на преступление (речь идет о семье гробовщика, и это придает некоторым страницам романа характер мрачного гротеска), противопоставлены люди, не признающие власти денег, будь то философствующий бродяга, старый браконьер или молодой литейщик. Тяга горожанина Томана к простым и сильным человеческим характерам, к природе сказалась и в романе «Люди под горами» (1940), рисующем быт глухой чешской деревни, и в созданном совместно с женой писателя Мирославой Томановой уже после второй мировой войны романе «Медвежий угол» (1957), по тематике и мыслям во многом перекликающемся с «Русским лесом» Леонида Леонова.
Но была в творчестве Томана и другая тематическая линия, тоже связанная с впечатлениями молодости. В 1915 году юноша, жизни которого угрожал костный туберкулез, едет с отцом на берега Адриатики и, прощаясь с югом, посещает Венецию. А через пять лет начинающий банковский служащий, не поладив с начальством, уезжает в Италию и в качестве представителя одной из чешских фирм совершает оттуда коммерческие вояжи в Малую Азию, Грецию, Испанию, Францию, Северную Африку. В 1925 году супруги Томаны посещают Италию во время свадебного путешествия и неоднократно возвращаются сюда в качестве туристов.
Образы и сюжеты, навеянные историческим прошлым и природой Средиземноморья, мифами и искусством разных народов, античностью и Ренессансом, чрезвычайно характерны для лирики и первых драматических опытов Томана. В 1929 году выходит его повесть «Давид Грон», многие страницы которой представляли собой литературный дневник путешествия по Италии. Однако само восприятие античности и Ренессанса у молодого Томана остается в русле художественного наследия таких чешских писателей конца XIX – начала XX века, как Ярослав Врхлицкий, Юлиус Зейер, Йозеф Сватоплук Махар, противопоставлявших великое прошлое и прекрасную природу юга серой будничности современной им буржуазной Чехии.
Один из проницательнейших исследователей литературы М. М. Бахтин отмечал: «Мы обычно стремимся объяснить писателя и его произведения именно из его современности и ближайшего прошлого… Мы боимся отойти во времени далеко от изучаемой эпохи. Между тем произведения уходят корнями в далекое прошлое».
Отголоски древней фольклорной стихии звучали в смехе Ярослава Гашека. А писатель-коммунист Владислав Ванчура, в новаторском творчестве которого Томан на рубеже 20-х и 30-х годов увидел для себя новый художественный ориентир, соединил с этой никогда не оскудевавшей в чешской литературе и пробивавшейся сквозь книжные напластования подспудной народной струей языковую культуру и философскую глубину чешского гуманизма и чешской реформации XIV–XVI веков.
Хотя друг Ванчуры известный чешский поэт Витезслав Незвал, выражая взгляды молодых революционно настроенных писателей, утверждал: «Поэт не знает, как одевались солдаты в том или ином веке. Поэт не знает истории… Мы не в состоянии представить себе, чтобы поэтическое произведение могло возникнуть из документов», именно Владислав Ванчура и его последователи проложили в чешской литературе XX века путь современному историческому роману. Чрезмерному увлечению психологическими нюансами в прозе прустовского типа и натуралистическому бытописательству они противопоставили традиции ренессансной эпики, чисто книжному, музейному восприятию прошлого – ощущение его злободневности, тенденциозному прославлению барокко в творчестве писателей-католиков – ренессансное мироощущение.
Этим мироощущением пронизан и роман Томана «Человек откуда-то» (1933). Книга решена в юмористическом ключе. Но юмор, как утверждал Ванчура, – это не столько шутки и комические ситуации, сколько особый угол зрения, мудрая снисходительность, роднящая создателя образов Дон Кихота и Санчо Пансы с «правосудием сказок». Только благодаря «правосудию сказок», всегда карающему порок и вознаграждающему добродетель, томановский Кайман, бродячий лекарь и продавец мазей (следует иметь в виду, что одним из первых чешских фольклорных сценических персонажей был Продавец мазей из драматического отрывка XIV века), возглавивший народное сопротивление феодалам и церкви, в конце концов, подобно Санчо Пансе, становится властителем острова, где установляет благоденствие и справедливость.
От «Человека откуда-то» с его весьма условным историзмом через повесть «О несмелом Кришпине и нетерпеливой Катержине» (1934) (ее герой – молодой переплетчик – от руки переписывает «Метаморфозы» Овидия в подарок своей возлюбленной, а будучи отвергнут ею, находит утешение в любви к книгам) и драматизацию легенды о «народном короле» Вацлаве IV и банщице Зузане, созданную в 1938 году Йозефом Томаном и Мирославой Томановой для антифашистского театра Э. Ф. Буриана, ведет путь писателя к исторической прозе.
Большое значение для творчества Томана-романиста имел драматургический опыт. Его «Черное солнце» (1929) – первая чешская пьеса о борьбе африканских народов против колонизаторов. Реальная катастрофа дает драматургу материал для драмы «Дом без окон» (1933) – о каменщиках, засыпанных обломками рухнувшего дома. В золотой фонд чешской радиодраматургии вошла лирическая пьеса Томана «Река чарует» (1936), где, как это часто у него бывает, реалистически воссозданная бытовая атмосфера сочетается с поэтической символикой, восходящей к мифу, к народной легенде.
К середине 30-х годов Мирослава Томанова, которая всегда была первым литературным советчиком и критиком мужа, вырастает в его полноценного соавтора. Вместе они пишут пьесы «Приятельница» (1936), «Жаба в роднике» (1938), «Виноградник» (1938). Из-за своей социальной остроты и антифашистского подтекста эти пьесы вызвали яростное сопротивление реакции. Их старались не допустить на сцену, снимали с репертуара, шельмовали в критике.
В период гитлеровской оккупации Чехословакии Йозеф Томан, все более сближавшийся с левым, революционным крылом чешской литературы, становится активным участником антифашистского Сопротивления. Клуб общества «Манес» превращается в один из опорных пунктов борьбы против фашизма. Здесь встречались и писали статьи сотрудники подпольной редакции газеты «Руде право». Юлиус Фучик, член подпольного ЦК Компартии Чехословакии, появляется здесь под именем учителя Ярослава Горака. Владислав Ванчура, возглавивший нелегальный Национально-революционный комитет интеллигенции, вовлек в его работу и Йозефа Томана. 12 мая 1942 года Ванчура был арестован. В тот же день сотрудники гестапо собирались арестовать и Йозефа Томана, но по счастливой случайности не застали того в Праге. В поезде на пути между Брандисом и Прагой Йозеф Томан, переезжавший с места на место, чтобы скрыться от преследования гестапо, узнал из газеты о казни друга. В таких условиях в 1941–1944 годах создавался роман Томана «Дон Жуан».
Еще в апреле 1935 года супруги Томаны вместе с группой художников из общества «Манес» посетили Испанию. В Севилье им показали «Ла Каридад» – огромную монастырскую больницу с мраморными полами, золотыми подсвечниками и картинами на стенах. А на каменной плите у порога храма Милосердия писатель прочел надпись: «Здесь лежат кости и прах худшего из живших на земле, Мигеля Маньяры. Молитесь за него!» И герой Томана – это не легендарный дон Хуан Тенорио, который у Тирсо де Молины заключал сделку с дьяволом и в наказание за свои прегрешения проваливался в тартарары, а так называемый подлинный Дон Жуан – граф Мигель де Маньяра Виссентелья-и-Лека, в конце жизни построивший «Ла Каридад». В художественную литературу его ввели Мериме, Дюма, испанский драматург Сорилья. Томан целиком сохраняет сюжетную канву народной и церковной легенды о возвращении великого грешника на путь праведный под воздействием великой силы женской любви. Но он попытался осмыслить эту легенду исторически. Рисуя Дон Жуана вслед за Э. Т. А. Гофманом – как «бунтаря против морали своей эпохи» и – вслед за Мериме – как жертву породившей его среды, чешский писатель стремится быть верным характеру изображаемой эпохи и избранной им среды.
В романе Томана Дон Жуан, которого вновь и вновь воскрешали Мольер и Гольдони, Байрон и Ленау, Пушкин и А. К. Толстой, предстает натурой сложной и противоречивой, сочетая в себе черты едва ли не всех своих значительных литературных предшественников. Это и всевластный феодал, ни перед чем не останавливающийся для удовлетворения своей прихоти, и вольнодумец, протестующий против церковной догмы о греховности всего земного, и титан страсти, восстающий против самого бога, и романтическая жертва вечной неудовлетворенности, вечного несоответствия реальности идеалу, и человек, пороки которого порождены воспитанием. Но духовный путь героя обретает внутреннюю логику и высокий смысл, поскольку он отражает подлинную диалектическую противоречивость исторического развития европейской культуры.
В XVII веке радостный свет Ренессанса уступает мистическому мраку барокко. И в этой борьбе света и мрака формируется характер томановского героя. В противовес комедийно-ренессансной трактовке похождений Дон Жуана Томан подчеркивает духовную опустошенность своего героя, внутренний холод, таящийся на дне страсти, эгоизм и феодальную жестокость, скрывающуюся за индивидуалистическим протестом против бога и общества. Ведь Ренессанс для Томана – это не только эпоха расцвета гуманизма, возрождения философии античности, торжества научного эмпиризма, возникновения социально-утопических идеалов, не только эпоха великого искусства и великой литературы, но и эпоха индивидуалистического титанизма. Утверждение барокко не было лишь победой феодальной реакции и контрреформации, оно знаменовало собой кризис индивидуалистического ренессансного мировоззрения. Вот почему бунт дона Мигеля бесперспективен.
Герой Томана примиряется с богом. Но не с жестоким богом карающей инквизиции, а с богом последней возлюбленной дона Мигеля – прекрасной и самоотверженной Хироламы, с человеколюбивым богом монаха Грегорио. Для Мигеля последних лет его жизни, так же как для творчества его друга – художника Мурильо, бог – символ альтруистического начала, символ всеобъемлющей любви. Служи богу, служа человеку, – таков итог духовных исканий героя романа. Писатель не делает его ни атеистом, ни социальным утопистом. И он прав, ибо это было бы насилием над логикой образа, над легендой, над духом времени.
Даже в искаженном цензурой виде роман был воспринят в Чехии 1944 года как смелый протест против фашистского «нового порядка», захватнических войн, фанатического мракобесия. А второе издание романа, вышедшее в 1945 году, позволило читателям познакомиться с полным авторским текстом и стало основой для перевода на многие европейские языки.
Если в повествовании о Дон Жуане Томан, вступая в полемику с великими литературными предшественниками (от Кальдерона до Ростана и от Шиллера до Чапека), стремится найти реальную психологическую разгадку характера человека, ставшего легендой, то в романе «После нас хоть потоп» (1963) о годах правления римских императоров Тиберия и Калигулы писатель полемизирует с легендой, созданной еще античными историками, и, опираясь на марксистский исторический метод, изучение малоизвестных источников и знание человеческой психологии, создает новую концепцию этой сложной эпохи. Нужно сказать, что историки отдали должное писателю, пригласив его на один из своих международных симпозиумов в качестве докладчика.
Согласно концепции Томана, Тиберий не зверь в образе человеческом, а мудрый, проницательный политик. Трудный путь к власти и логика политической борьбы постепенно превращают его в жестокого тирана, страдающего от собственного одиночества. Высокомерно презирая плебс, на который он мог бы опереться, император вынужден целиком полагаться на преторианскую гвардию и в конце концов оказывается обманутым им же возвеличенными приспешниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70


А-П

П-Я