Сам-то как?
– Я бы в дружину отроком…
– Отроком. – Донской снова вгляделся в рисунок, вздохнул: – У нас отроков довольно, да ни один вот этого не может. Вот што, Андрейка. Воротимся – пошлю тебя на двор ко князю Володимеру Андреичу. Должен к нему приехать живописец именитый Феофан Грек. Покажешь ему свое уменье. Коли приглянешься, в учение отдадим, определим и кормление. В дружину тебе незачем, да и хиловат. Не захочешь в богомазы – бронником станешь. А картину эту сотри, кроме ангела. Неча бога гневить, и без того уж прогневали. Айда с нами, поохотимся, пока трапезу готовят.
От радости Андрейка чуть не подпрыгнул.
Димитрий первым двинулся вдоль берега Серебрянки к овражным ручьям. Адам приобнял мальчишку, потом снял с плеча самострел:
– Поноси уж, так и быть…
Мощно пылала погожая золотая заря, словно не желала расставаться с этими лесами и водами. В темнеющем бору застрекотал потревоженный зверек, призывно крякнула утка на речном разливе, водяной бык подал свой древний угрюмый голос, с бранчливым гоготом пролетела гусиная стая, грезой из поднебесья пришел журавлиный клик, и снова в тишине – только звон лесного ручья, песни лягушек да воркование тетеревов в березовых, набухающих почками рощах.
Теплая, мирная весна текла талыми водами по свободной Руси, суля буйные травы, ранние всходы, обильные хлеба и приплоды в стадах. Выходил на заре землепашец за ворота бедного подворья, вглядывался в сияние зари, слушал буйство воды и радость вернувшихся птиц, молил небо о мире и, зажимая в корявой ладони последнюю денежку, шел ко всенощной, чтобы подкрепить молитву.
За разливом весенней реки сквозь деревья просвечивал огонь рыбацкого костра. Два человека, глядя в жаркое пламя, думали о том же, о чем молился пахарь.
За рекой Мстой дебри все чаще расступались полями и кулигами, лесные дороги и тропы сбегались к тракту, связывающему Вышний Волочек с Новгородом, словно ручьи к большой реке. При подходе к Мсте тракт наконец стал оправдывать свое название – даже мосты появились, и на гатях кони уже не брели по брюхо в воде и грязи. На полях мужики дожигали костру и солому, возвращая истощившейся земле частицу плодородной силы. Дружинники, поругивавшие пастырей за тяжелый путь посуху, приободрились, оглядывая пажити, вслушиваясь в покрикивание оратая.
– Гляди-ко! – дивился длинный, нескладный Додон. – И тут пашут по-нашенски – сохой да ралом. Што бы им чего свово не удумать?
Молодые дружинники прыснули за спиной Додона, Мишка Дыбок, мигнув, подхватил в тон:
– И земля у их, бесов, земляная, и сосняк сосновый, а про ельник не скажу – весь осиновый.
– Ты не шуткуй про землицу-то. Вот под Нижним аль Костромой репа по полупуду родится, зернину брось – куст колосьев. У нас же не то. Пошто так?
– Эка! – отозвался Микула. – В нижегородском краю день едешь – едва деревню найдешь, у нас же кинь камень – в мужика попадешь. Тощает землица. У бабы и то вон первый здоровее всех родится.
– Здесь, говорят, хлеба почти не сеют. Зато льна берут богато и в неметчину с выгодой продают.
– Новгород свово не упустит, – заметил пожилой дружинник. – Но земля-матушка, чего не родит она? Не зря ж говорят про нее – всех жирней она на свете.
– Не скажи, – возразил Додон. – Небось пузо купца Брюханова пожирнее здешней землицы.
Кметы залились смехом.
От возка святых отцов подали сигнал привала. Спешились, развели костры на краю леска. В котлах забулькала ключевая вода. Дружинники-монахи обедали отдельно, вместе со своими пастырями. Скоро от их костра потянуло соблазнительным запахом варева, Мишка заворчал:
– От боровья! Небось горох жрут, нам же снова – кавардак да осетрину с белужьей икрой. Воротит уж!
– Сходи да попроси, небось вырешат, – предложил Алешка.
– Я те схожу! – пригрозил Тупик. – Ты, Мишка, не дразни мне людей. Надоела осетрина с кавардаком – ступай в посадские торгаши, там каждый день горох лопают.
Мишка исподлобья глянул на сотского, ничего не сказал. Когда же сытые дружинники прилегли на потниках и Тупик отошел поглядеть коней, Мишка нагнал его:
– Пошто злишься, боярин? Аль я твоей женке ребенка сделал?
– Што говоришь?! – Тупик схватил Мишку за грудь.
– То и говорю, Василь Андреич. Настя-то вот-вот разрешится. От меня она не могла. Бил я ее, сказала – от тебя. Не обманывает – не та баба.
– Ты бил ее? С ребенком в животе?!
– Ее бил, по заднему месту, – усмехнулся Мишка. – Ребенка не трогал – чужих не бью.
Тупик снова ухватил дружинника, притиснул к сосне.
– Брось, Василь Андреич, я могу и покрепче тряхнуть. Не трону ее больше. Она и попу сказала, что не мой ребенок. Только куды ее теперича? Обратно в деревню – дак отец не примет без твоей воли. Я-то уж себе купецку дочку выглядел. Она согласна, а купец стар, наследство за мной будет… Дал бы ты мне пару рублишек на развод, Василь Андреич, а? Расходы ж…
Тупик торопливо расстегнул кошель.
– Я – дрянь, но ты, Мишка!.. Неуж ты русский? А Настену… Не твоя забота, как ее теперь устроить.
– Русский я, Василь Андреич. Потому и гоню жану неверную. Токо уж ты не лезь в это дело. Моя жана – я и устрою.
– Зачем же соглашался жениться? Неуж не понимаешь – сам ты во всем виноват! Хотя и я…
– Кто говорил – отец, мол, справный? Я и подумал – приданое за ней изрядное. А Стреха – жох, полушки не дал. Не баба нужна мне, боярин, но казна. С казной любую бабу добуду.
Тупик смотрел в широкую спину Мишки с растущим отвращением к происшедшему. Двумя рублями за Настену его расплатился – по цене вырванной бороды, – и он взял! Сам попросил!.. А если она узнает? Если узнает Дарья?..
На следующий день с берега речки Жилотуг глазам моссковских посланцев явились серые башни каменной новгородской стены, вознесенной над могучими земляными раскатами, в вечереющих лучах засияли храмовые купола Софии и множества монастырей, обступивших северную столицу Руси…

X
Месяц больших трав был в разгаре, когда Тохтамыш объявил смотр войску. Мурзы и наяны ждали этого: большая охота – хороший повод проверить военную готовность. На ковыльной равнине близ Сарая-Берке собрались многие тысячи всадников при полном походном снаряжении. Не было лишь Кутлабуги да Едигея – первый должен скоро подойти, а второй ждал ханскую охоту в своих владениях. Кутлабуга – единственный из военачальников, кто знал об истинных намерениях Тохтамыша, Едигей же, сам того не ведая, оставался поберечь ордынские тылы, чего он потом так и не простил хану Тохтамышу.
Еще до смотра в ханскую ставку был вызван Батарбек – начальник сильнейшего в Орде тумена. Третьим в шатре находился царевич Акхозя.
– Тебе, Батарбек, – заговорил хан, – знакомы все дороги на Русь, Акхозя ходил только до Нижнего Новгорода. Стань ему верным учителем. – Темник молча поклонился. – С пятью тысячами воинов вы пойдете в Казань. Там в эту пору много русских купцов. Убивать их не надо, купцов мы бережем. Отбери у них все имущество, скажи: это в счет многолетних долгов московского князя. Лучшие чамбулы эмира подчини себе, потом переправься через Итиль – лодий у тебя будет довольно. – Каменное лицо Батарбека потрескалось от удовольствия. – Пойдешь от Казани прямо на Москву, как можно быстрее и как можно незаметнее. – Хан подозвал темника к разложенному чертежу, провел ногтем, обозначая путь тумена. – Там, где пройдешь, не оставляй ничего. Вот отсюда пошли одну тысячу на Владимир, другую – на Суздаль. Тысячникам города брать изгоном, с налета. Если не удастся – уходить сразу, к Москве. Что тебе непонятно?
Батарбек поклонился всем телом, как деревянный болванчик, достал войлок лицом.
– Мы слышали – мы исполним.
– А где же будешь ты, повелитель? – изумленно спросил царевич. Тохтамыш усмехнулся:
– Об этом тебе скажет твой темник.
К тайной радости большинства мурз хан поручил им самим смотреть войска и возвращаться в улусы. Присоединив к своему тумену оставшиеся тысячи Батарбека и лучшие сотни сборного войска, он поднялся и ушел на закат. В тот же день сакмы конных тысяч дотянулись до великой реки Итиля. Под летним небом, среди зеленых берегов, текучее море сладкой воды сияло бирюзой. В глубоком и просторном заливе стояли большие торговые суда, похожие на плавучие сараи. К берегу приткнулись сотни рыбачьих лодок. Воины, однако, радовались зря – суда и челны предназначались для переправы верблюдов и снаряжения. По широким сходням Тохтамыш въехал на палубу, сошел с коня, поднялся на кормовую надстройку.
Войску Орды часто приходилось одолевать реки с ходу, и давно минули времена, когда степняку под страхом смерти запрещалось омывать в реке обнаженное тело. Спешиваясь, всадники раздевались догола, укладывали в челны одежду вместе с оружием и седлами, пробуя воду, с хохотом плескали друг на друга. Кое-кто надувал бычьи пузыри на случай, если оторвет от лошади и придется до берега выгребать самому. Вот уже первые сотни, ведя лошадей за гривы, вошли в реку. Когда конь всплывет, важно успеть схватить его за хвост, иначе придется плохо – Итиль широка и быстра, не утонешь – отстанешь, а это хуже, чем утонуть. Постепенно река очернилась тысячами человеческих и конских голов, среди них плыли челны. Тревожным бураном кружили над водой горластые чайки. Посреди реки вскинулась туша гигантской рыбы – то ли белуги, то ли осетра, – до хана долетел испуганный крик, но вода снова стала спокойной, лишь голоса чаек нарушали тишину, и хан перевел взгляд на берег.
Нечеловеческий визг внезапно прорезал голоса птиц, у хана по спине заходил мороз. Вопль человека смешался с тоскливым ржанием лошади.
– Что там, повелитель? – Побледневший тысячник Карача расширенными глазами смотрел в середину плывущих. Вода поднялась горбом и словно вскипела – какая-то неведомая сила, взбивая пену, поднимая тучи брызг, тянула в пучину одного из плывущих, он визжал, уцепившись за конский хвост, а лошадь рвалась, не в силах тащить громадную тяжесть, запрокидывалась и погружалась. Вот-вот ей зальет уши и ноздри – конец. Плывущие поспешно удалялись от места непонятной и страшной схватки. Из толчеи пены вдруг вывернулось изогнутое черное бревно в три или четыре человеческих роста, маленький голый воин торчал из усатой пасти чудовища, заглоченный по пояс, он уже не кричал, стремительно мотаясь из стороны в сторону, хватая руками пустую воду, – освободившаяся лошадь тоненько, тоскливо ржала, уплывая. Гребенчатый закругленный хвост речного гада бешено стегнул по воде, разбежались волны, исчезла пена, и снова гладкая вода бирюзой сияла под солнцем. Только лошадь звала и звала сгинувшего хозяина и старалась догнать сородичей, волокущих к берегу перепуганных насмерть людей.
– Рыба-людоед! – как ветер побежало по берегу. Сотники размахивали плетьми, но в воду никто не шел. Тохтамыш и сам бы предпочел умереть на плахе, чем оказаться проглоченным водяной тварью.
– Позови хозяина судна, – приказал он тысячнику и, когда явился седой широколицый человек, спросил: – Ты знаешь, кто похитил моего воина?
– Это старый сом, великий хан. Он, видно, охотился на осетров, но неудачно, и напал на первого попавшего. Большой рыбе трудно находить добычу по себе, а сомы живут сотни лет и бывают весом до двадцати пудов. Я сам находил больших лебедей в их животах. Детей они проглатывают нередко, но взрослого человека… Я слышал об этом, однако до сих пор не верил. Видно, эта большая рыба сильно оголодала, если вышла охотиться на осетров еще до заката.
– Они не нападут на плывущих стаей?
– Нет, великий хан. Сомы живут в одиночку, охотятся обычно ночью. И такие большие встречаются редко. Сегодняшнее можно считать чудом.
– Он снова не бросится?
– Ни за что, великий хан. Проглотив человека, сом будет спать на дне много недель. Если же подавится и исторгнет – он уже на человека не нападет никогда. Но может быть, тут другое?
– Что же? – хан сломал брови.
– В природе много чудес, но она крепко хранит свои тайны и открывает чудесное немногим из смертных. Может быть, дух реки узнал, что на берегу находится повелитель народов, и поэтому вызвал из бездны чудовищную рыбу – показать тебе?
– И скормил ей моего человека? Хороша честь! Ты, видно, язычник, а я правоверный и речных духов не признаю. Знай, мудрец: этого сома выгнал из глубокой ямы не водяной дух, а голод. Но ступай и расскажи всем о сомах, что ты рассказал мне.
Не прошло часа – переправа возобновилась. Когда отчалили суда, на другом берегу уже поднимались дымы костров – войско становилось на ночной привал. Нукеры толпились у бортов, испуганно всматриваясь в зеленую тьму реки. Карача сказал хану:
– Воины не верят, что это была рыба. Они думают: речной шайтан утащил нашего человека.
– Что они еще думают?
– Не знаю, повелитель. Но они говорят: мы еще не начали охоту, а шайтан уже охотится на нас. Плохой знак.
– Придется охоту отменить. Так и скажи всем.
Тысячник ошарашенно попятился.
Снова ночная степь соревновалась со звездным небом – мириады огней грудились в ее травяных пространствах. У одного из огней сидели Тохтамыш и главный юртджи. Вспышки пламени по временам отражались в броне часовых, отступивших в темноту. Хан долго молчал, уставясь в огонь, старый чиновник терпеливо ждал, держа в руках доску для письма, на которой лежали перья, свернутые пергаменты и стояла золотая чернильница. Наверное, хан принимал нелегкое решение, если писцом позвал одного из довереннейших людей. Он вдруг поднял глаза, блеснувшие желтым огнем, в упор глянул на юртджи, и тот вздрогнул: показалось – не человек сидит рядом, а громадная степная рысь.
– Пиши так: «Знаешь ли ты, великий князь рязанский, что одной ногой я уже стою на твоей земле? Противиться мне бесполезно, и зачем тебе противиться? Орде не нужны твои города и земли, они нужны другим. Запомни: в твоем покорстве – спасение и благополучие твоего княжества. Поспеши на встречу со мной к реке Елец, и приму тебя, как возлюбленного сына».
Хан взял пергамент, шевеля губами, прочел, обмакнул печать в пурпурную краску и приложил к листу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85