– Хозяйка, встречай гостей дорогих!
Вышла дородная старуха, поклонилась, приглашая в избу, но гости не спешили.
– Вы, хозяева, с угощеньем-то не колготитесь, – сказал Тупик. – У нас тут недалече свое, охотничье, на кострах теперь шкварчит. И коню моему корма не давайте – срок не пришел.
Тупик с удовольствием оглядел широкий двор с конюшней и хлевом для скота, откуда слышалось блеяние овец и похрюкивание борова, запасы дров и сена. Он ожидал увидеть обычное крестьянское жилище – полуземлянку-полуизбу, но дом весь был рубленый, от основания до крыши, понизу утепленный высокой завалинкой. И что уж совсем умилило Тупика, – из глиняной трубы над двухскатной жердяной крышей вился дымок. Топился дом по-белому, в крестьянском быту такое считалось почти роскошью. По здешним землям уже лет пятьдесят не гуляла Орда, но все же не каждый мужик имел такой дом. Как живут в окраинных уделах, Тупику не с чужих слов известно. Мало ордынских пожогов, так сами себя изводят. Идут новгородцы на тверичан или тверичане на новгородцев – рушат не хуже Орды. То же бывает, когда москвитяне с рязанцами и литовцами счеты сводят. А что ушкуйники творят, набегая на города и деревни! Грабят и жгут подчистую, людей до единого побивают либо сводят на продажу басурманам. Иной раз почище разбойников промышляют над мужиком и сами вотчинники, особенно из бояр и князей чужедальних, пришедших в Москву от опалы своих государей. Получит такой в кормление волости – и ну обирать крестьян в две руки! Пусть хоть все разбегутся, по миру пойдут, а ему лишь бы мошну потуже набить да и смыться восвояси, как только пройдет опала. Зачем государь берет таких на службу, зачем кормит? Раз изменивший и другой раз предаст, раз укравший и другой раз сворует. Но у князей и великих бояр свои счеты, свои отношения. Пришлый боярин-грабитель – ладно, доморощенный – хуже. Приметит иной хозяин или тиун его, что мужик зажил справнее – тут же алчностью распаляется: а как бы с того мужика лишку содрать против прежнего оклада? И дерет, покуда не пригнет к самой земле. Работящий смерд и развернулся бы во всю силушку, да боится поднять голову, показать достаток, червяком копошится в курной избенке, пашет на кляче – лишь бы кое-как себя прокормить да подати исправить.
Что уж совсем скверно – боязнь мужика надорваться задаром приучает его к лени и злобе против всякого, кто мало-мальски сумел подняться. Если у соседа дом просторнее, конь справнее, поле родит лучше – ведь и спалить могут от злобной зависти. В отроках, когда ездил по волостям с княжескими судьями, случалось Тупику взыскивать и за такие дела. Да взять хоть случай со здешним Плеханом, что отнял у соседа жеребенка…
Посмотришь вокруг, задумаешься – будто какой-то злобный демон ревниво следит за жизнью русского мужика. Только-только вздохнет он посвободнее, по-человечески начнет устраиваться – так либо войной попалит, либо дураком разорит.
Ох как нужно единство Руси – закрыть дорогу врагам в свои пределы, приструнить грабежников и крамольников. Да временщиков бы повыкорчевать с русской земли – и пришлых, и доморощенных…
От мыслей Тупика отвлекла та же девица. Она появилась на крылечке с глиняной корчагой, в новой синей телогрее, завязанной спереди алыми шнурками, по-прежнему простоволосая; длинная коса уложена короной. Быстро глянув на молодого охотника, прошла к погребу, что посреди двора, откинула творило.
– Не упади, красавица, там зорька не светит.
– А я – сама себе зорька, – смело отозвалась девушка. – Додал бы корчагу.
– Чево мелешь, окаянная, с кем говоришь! – вскинулся Стреха. – Прости, батюшка, прямо сладу нет с имя, кобылицами. И куды бы скорее сосватать?
Тупик засмеялся, взял корчагу, оставленную возле творила, наклонился над зевом погреба, увидел в темноте озорно блеснувшие глаза, потом услышал, как она накладывает в корчагу то ли моченые яблоки, то ли огурцы.
– Кабы не женился, сам бы посватался к твоей дочке.
– Шутник ты, батюшка. Где это видано, штобы бояре на деревенских девках женились?
– Все мы, отец, бояре, кто на коне да с копьем. Дед мой ратаем был, как ты, отец ходил простым кметом в княжеском полку, я вот до сотского дослужился. Как бы воеводой не стать. А женку себе подобрал я на дороге, сироту.
Мужик таращился на господина – не верил.
– Дак я што? Я говорю: рази нашим-то сравниться с белолицыми боярышнями?
– На земле, отец, и красота вся от земли. Дай-ка деревенской девке малую холю да наряди получше – она и царевну затмит. Ты небось любишь сказки? Пошто, думаешь, в них все Иваны-дураки на царевнах женятся, а вот разумные добрые молодцы – на обиженных сиротах?
Сдвинув шапку, старый крестьянин озадаченно чесал затылок, словно бы с удивлением посмотрел на дочь, когда она с наполненной корчагой, потупясь, быстро прошла в сени. Даже в сумерках было заметно, как алели ее щеки. «Долгонько наполняла корчагу-то», – улыбнувшись, подумал Тупик.
В избе скинули шапки и кафтаны, сразу почувствовали, как дышит теплом от большой каменной печи. Перекрестились на образ богоматери в красном углу, прошли за накрытый льняной скатертью стол. В передней, гостевой, половине избы горело несколько свечей, зажженных по случаю важного гостя, свет их тускло лоснился на бревенчатых стенах, прикопченых смоляным дымом лучины. Не было в избе ни кур, ни ягнят, ни телка с поросятами – и правда, чисто живут. С приходом гостей за перегородкой затихло постукивание прялки. Из сумерек на полатях смотрели любопытные детские глаза.
– Внуки? – спросил Тупик.
– Внуки, батюшка. У меня один сын да три девки, а у сына – уж трое парнишек. Да у старшей летом второй народился. Одни мужики пошли – не иначе к большой войне.
Тупик промолчал, Фрол успокоительно заметил:
– Самую большую войну, почитай, пережили.
Колдовавшая в бабьем куте хозяйка перекрестилась, потом позвала:
– Марфа, пособи-ка мне.
Из-за дерюжки вышла чернобровая, полная молодуха, степенно поклонилась гостям. На столе враз появились в больших глиняных чашках нарезанный хлеб, моченые яблоки, пироги, два темных пузатых кувшина. В середину стола хозяйка водрузила большую сковороду жаренных в сметане карасей.
– Угощайтесь, гости дорогие. Чем богаты…
Старик разлил в кружки белый мед.
– А где же молодой-то хозяин? – спохватился Тупик.
– Не обессудь, батюшка, в овин я ево послал. Дела много, а мужицких рук две пары, всего засветло не успеваешь.
После меда разговор пошел живее. Боярин спросил, хватает ли в хозяйстве земли, тягла и скота; старик не жаловался. Мужиков вот только двое. Скот пасти, за огородом следить, полоть и жать есть кому – две бабы да две девки, и двое мальцов уже пособляют, а на мужицких работах трудно. Зять готов бы перебраться сюда от московской Раменки – тесно там на земле становится, – да куда тут еще четверых пихать? – и самим уж тесно.
– Тесно? – вскинулся Фрол сердито. – Ты, Стреха, попривык к соломенным застрехам, што воробей, слава богу – хоть заставили эту избу срубить. Лес кругом несчитаный, а ему тесно! Вы вот што. Неча вам зиму-то бока на печи отлеживать – навозите-ка лесу на добрую избу, а то и на две. Да ошкурите по оттепели. Зимой – самое рубить дерево, никакая гниль в нем не заведется, век простоит. Весной, как отсеемся, соберу толоку – да в один день и поставим избу твому зятьку. Осенью пущай и въезжает.
– Согласны мы, батюшка староста, – подала голос хозяйка. – Еремей, ты чево сидишь, как сыч, – кланяйся господину.
– Пойдешь с обозом в Москву – сговаривай зятя. – Фрол покосился на боярина. – А он не в княжеской ли отчине?
– Боярская там деревня, морозовская. Да не в кабале он.
– Ой ли? – качнул головой Тупик. – Знаю я Морозова Ивана Семеныча, он умеет брать смердов в крепкую крепость. Но ежели зятька твово не охолопили, при нужде и откупиться поможем. Трудами разочтется… А мед у тебя, хозяин, добрый. Налей нам еще по кружке – да и пора отъезжать.
Разливая мед, старик переводил трезвый, хитроватый взгляд со старосты на боярина, будто высматривал, хорошо ли гости подгуляли, потом торопливо заговорил:
– Зятя склоню, лесу заготовим, а как приедет – землицы б нам ишшо чуток?
– Эвон за рощей сколь уж годов земля пустует, – ответил Фрол, отхлебывая мед. – Бери да паши.
– Легко сказать – паши. По той стародавней залежи мелоча поднялись – березка да осинка, а иде – ракита с елкой. Да и далеконько.
– Тебе поле на полатях надобно? Три мужика – силища. И корчевать мелоча – не вековые дубы.
– Оно так, батюшка Фрол, да и на то времечко уйдет. А исть, пить кажный день хочется. Потихоньку мы б и ту кулигу подняли. Но тут вот близехонько за горушкой – березнячок вперемешку с черемушкой да смородинкой. Болотце там ледащее, верховое, кочкарнику немного. Спустить воду, выжечь да раскорчевать – нам и вдвоем на год работы. А землица там – на хлеб мажь заместо масла. Засеять горохом, репой да капустой али другим овощем – на всю отчину нарастет. Можно бы и под гречиху отвести – с кашей да с медом будем.
Фрол, теребя бороду, сердито уставился на старика.
– С кашей ты будешь. А с этим будешь ли? – Он ткнул в сковороду с жареными карасями. – Хитер ты, Стреха, да не умен. Гребешь рыбу возами и не подумал, отчего озерко твое такое бездонное: лови – не выловишь? Ручей-то в него бежит из того ледащего болотца, родники там живут невидимые. Погубишь березнячок – погубишь и родничок, ручей иссохнет, и рыбка сдохнет. В первую же зиму будет замор, а там и само озеро кончится. Ему же еще сто, а может, и тыщу лет кормить людей рыбой. Так ли говорю, Василь Ондреич?
– Так, – согласился Тупик.
– Я в Звонцах единой талины на берегу срубить не даю, потому в тальниках ключи заводятся, а без них озеру – смерть. Вашему брату ведь дозволь батожок сломить – всей рощи не станет. Лесу не жалко – его вон сколь пропадает вокруг, да знай, где рубить. Ты вот, Стреха, пошто дубраву-то с наветру извел? Лень, што ли, за полверсты по дрова съездить? Небось продувать стало зимой, топить надо чаще и по дрова бегать – тож. Ишь как он, бог-то, ленивых наказывает.
– Да ить как оно вышло, батюшка? Зимой переметет дорогу, и за полверсты не пробьешься, особливо с возом дров. Вот и рубишь поближе…
– А ты будто и не знал, когда дрова легше заготовить.
– Таперича мы знаем – до снегов.
– «Таперича». Кабы ране не ленился, таперича дубрава стояла бы на месте. А то живешь на сквозняке и мальцов радости лишил – погулять негде, соку попить березового, и птица лесная ушла от тебя – поди, червяк вредный огород поедом ест, яблоки точит…
Слушая Фрола, Тупик невольно задумывался, как непросто, оказывается, быть хозяином на земле. Государи и знатные люди за золото и серебро выписывают заморских книжников, звездочетов, умеющих по старинным книгам и светилам угадывать, что сулит людям небо. А меньшая ли наука – читать землю, от которой кормимся? Много ли сыщется таких «землечетов», как этот звонцовский староста? Всякое знание и умение – пахаря ли, кузнеца, ткача, плотника, кричника – собирается по капле веками, передается от отца к сыну, оттого дети почти всегда знают больше отцов, хотя никогда не бывают умнее. Но каждый ли становится хранителем мудрого опыта, каждый ли прибавляет к нему свое? И что человек выбирает для себя в известном, что передает наследникам? Еремей Стреха – тоже ведь мужик не глупый: умеет и пахать, и сеять, и брать выгоду от земли. Но выгода его какая-то животная, сиюминутная – волчья. Дай волку волю – он все живое вокруг порежет, подушит, а завтра подохнет с голоду. Так же и Еремей. Стоит роща под боком – руби ее, зачем маяться, в дальний лес по дрова ездить? Приглядел кусок земли под горох и капусту – суши болото, губи родник. Чем это обернется для него завтра – дела нет. Отчего такое бездумье? Были времена – пахарь вел с лесами войну не на жизнь, а на смерть. Где-то и теперь еще лес для мужика – враг. Где-то, но не в московском уделе. Почему же таким, как Еремей, не хватает ума изменить прежнее хищническое отношение к лесам? Да и к самой земле? Может, потому, что еще глубоких корней не пустили в эту землю, не чувствуют себя ее хозяевами? Надо, надо помочь Еремею перетянуть сюда зятя с дочерью.
А Фрол – хозяин. Вся жизнь его – в сельской общине. Тупик понял это еще на Куликовом поле. Такого мужика стоит поберечь и держаться за него обеими руками.
Тупик встал, подошел к полатям, потрепал волосы старшего мальчишки.
– Как звать, богатырь?
– Васькой.
– Ишь ты, тезки мы с тобой. Пойдешь ко мне в дружину, как вырастешь?
– Не-е.
– Чего так? Аль мечей боишься?
– Дедка сказывал: все дружинники – боровья гладкие. Мужиков-то под татарские мечи поставили, а сами – за дубравой спрятались. А как мужики-то Орду побили – так и повыскакивали татарское добро хватать.
Круглое лицо старика вытянулось и стало белее бороды. У Фрола рот приоткрылся. Тупик захохотал:
– Ай да Васька-богатырь! Резанул боярину мужицкую правду! – Он снова положил руку на голову мальчонки. – Эх, брат, кабы твоя правда была! Хочешь мою послушать? Вот те крест – не совру. Было со мной в той сече два десятка дружинников, молодец к молодцу, таких теперь, поди, и не сыщешь по всей Руси. А осталось – я да еще один, и тот увечный. Сколько там полегло князей да бояр больших, не мне чета, я уж и не припомню. Простым дружинникам – счету нет. Все там славно рубились, Василий, и мужики, и дружинники. Стала татарская сила нашу ломить, тогда те, што прятались за дубравой, и пришли нам на помощь. Без них не победили бы мы, и ты никогда уж не увидал бы ни дедку, ни тятьку. Такая она, брат Василий, главная правда.
Хозяин наконец обрел дар речи:
– Батюшка родный, не слухал бы речей несмышленых!
– Он не свои речи мне говорил.
– Поди, думаешь – мои? Вот те крест – странники тут проходили, всякое баяли, а этот лешак наслухался. Я ж на Непряди-то сам был, своими глазами видал…
– Видал, а позволяешь странникам в своем дому болтать.
– Божьи люди…
– В Орде свой бог, Еремей. Откуда и куда шли те странники?
– Того не сказывали, батюшка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85