Слова у него выходили круглые, ласкающие слух. Григорий Иванович слышал еще в Иркутске: Федор Федорович большая птица. А голос журчал:
– О землях, обживаемых в Америке, наслышаны. Хорошее, хорошее начало положено.
Федор Федорович хотел знать, как плыли, на каких островах останавливались, сколько людей в поход ходило и сколько вернулось. Григорий Иванович не успевал отвечать. Рябов, слушая, поворачивал стоящую на столе земную сферу. Григорию Ивановичу бросились в глаза пальцы Федора Федоровича: тонкие, гибкие, белые. Очень смущала Григория Ивановича эта рука.
Но слово за словом разгорячился он и заговорил смело. Понял: рука рукой, а человек, сидящий перед ним, разумеет дело. Пустое – гремит, брякает, а здесь не было грому. Говорить говорил Григорий Иванович, а в голове вертелось: «Приехал-то я не для рассказов». Но о главном сказать не мог. Мешало что-то. То ли что Федор Федорович неожиданно мягок оказался, или же то, что сказывали о нем – птица, дескать, большая. А может, и другое что. Скорее же всего коридоры петербургские с толку его сбивали. Уж больно намотался. Один только бог ведает, сколько мыслей дельных в коридорах этих забыто, каблуками затоптано, рассыпано за поворотами хитрыми. Вот ведь простая штука – укороти коридоры, и держава обязательно в выигрыше будет. Но нет. До такого пока не додумались. Представить даже странно: войдешь в присутствие и сразу же к делу. Без ступенек.
Ежился Шелихов, ежился, но наконец, собравшись с духом, навалился грудью на край стола, словно груз непосильный толкая, сказал:
– Сесть-то мы сели на землю американскую, но ежели правде в глаза смотреть, пристроились лишь с краешку.
Федор Федорович руки на стол положил, манжеты кружевные сминая, потянулся лицом к собеседнику.
– Вот мы крепостицы построили, – продолжил Григорий Иванович, – какие ни есть, промыслы разведали, большим, малым ли хозяйством обзавелись, а все ненадежно это.
– Так, так…
– Потому как один купец из-под другого землю рвет, друг друга ослабляя.
Федор Федорович из-за стола поднялся и рядом с Шелиховым присел в кресло. Да еще поторопил:
– Ну, ну… – глаза к купцу присматривались внимательно.
– Да что говорить, – сказал Шелихов, морщась сокрушенно, – промысел, хоть и самый богатый зверем, опустошить в год-два можно до чистого камня. Бей только колотушкой без ума, и зверя не станет. А разве дело это? – Григорий Иванович наступать уже начал на Рябова. – Дело? Нет, – подбородок вскинул, как взнузданный, – на таком расчете далеко не уедешь. Возьмешь зверя раз, другой, и все. Так?
Федор Федорович улыбнулся. Сибирский напористый купец нравился ему больше и больше. Григорий Иванович в апартаментах начальственных вовсе освоился. И уж в подкрепление слов своих пристукивал кулаком по краю стола. Само собой как-то это получилось. Разговор за живое его взял.
– Чтобы зверя добыть, кораблики надо строить. А это деньги большие. Людей нанять в ватагу – тоже недешево. Припас боевой, оружие, харчи – все копеечка. Алтыном не обойдешься.
– Так, – молвил Федор Федорович, – как же надобно поступить?
– Самое главное, компанию надо сбить. И она у нас уже есть!
– Так что же? – наморщил лоб Федор Федорович. – Не понимаю.
– Промышленники друг другу крылья подшибают. Мы думали – объединим в компанию и на этом свару между купцами кончим. Ан нет! Другие находятся, со стороны, все дело рушат. Монополию надо дать компании.
Федор Федорович поднялся с кресла, зашагал по кабинету.
– Да, – протянул он, – монополию…
Бровь у него поднялась, углом сломалась.
Видя, что какое-то сомнение зародилось у Рябова, Григорий Иванович заспешил:
– Пушчонки нужны для крепостиц на случай нападения, офицеров хоть самое малое число для команды, деньги надобны…
Наседал он по-купечески. Помнил старое правило: покупатель сомневается, так рви за полу, вдуматься не давай.
– А сколько денег просит компания? – спросил Рябов.
– Двести тысяч.
Рябов вновь заходил по кабинету.
– Через двадцать лет возвернем, – пообещал Шелихов. – И с лихвой.
Рябов все шагал и шагал. Стучали каблуки. Потер задумчиво сухой, костистый нос. На руке рубиново вспыхнуло кольцо.
– Так, – сказал он, как бы про себя, – пушки, офицеры… Двести тысяч… Монополия…
Шелихов ему определенно нравился. И чувствовал Федор Федорович в нем силу, которая позволит купцу совершить задуманное. Видел он купцов сибирских и уральских, которые брались за дела, казалось, и непосильные, но сдюживали. И понимал он, что только и надо – не мешать людям этим сотворить свое дело. Высоко сидел Федор Федорович и многое знал, но молчал о многом. Так и сейчас, похаживая по кабинету и пальцами похрустывая под фалдами, молчал о том, что ему было ведомо. Взял себя крепко за подбородок и еще раз на купца взглянул. Плечи чугунные, крутые, шея неслабая, лицом узок и лоб высокий. Хорош… Перехватил упорный шелиховский взгляд. «Насторожился, – подумал, – догадлив, знать. Ну, да это для дела польза великая… Нутром чует, где тяжко будет».
– Что же, – сказал, – надо думать. Помогай бог!
Шелихов конфузливо улыбнулся:
– Вы уж простите меня, невежу, но у нас на это так отвечают: «Вот и сказал бог, чтобы ты помог».
Федор Федорович ободряюще рассмеялся.
Удача большая найти в столице человека, который покажет, как нужные двери отворить. После встречи с Федором Федоровичем закрутились дела Шелихова волчком. Бумаги по походу он тут же получил. И уже чиновники в коридорах канцелярий с Шелиховым раскланивались, не доходя пяти шагов:
– Здравствуйте, Григорий Иванович.
И улыбка во все лицо, а еще намедни, не сморгнув, поспешали мимо, будто не видя. А гляди-ко, люди-то, оказывается, милейшие. Сама доброта брызжет из глаз, и лица добродушнейшие. Так-то возьмет тебя ласково за руку – ну, прямо брат родной. И голоса нехриплые вовсе у этих ребятушек, не осипшие от петербургской сырости, но певучие, звонкие, радостные. Ангелы и то, поди, так не щебечут.
Теперь о Шелихове говорили: «Сильный. И малого времени не пройдет, миллионщиком станет!»
А Григорий Иванович, бойко стуча по ступенькам каблуками, меньше всего думал о миллионе. Другое было в голове. Видел он, как сходят со стапелей корабли, в пене и брызгах победно устремляются вперед. Душа у него пела. На завтра загадывая, не удержался и слетал на верфь петербургскую. Посмотреть, какие закладывают кораблики. А посмотреть было на что. На стапелях красавцы, лебеди белые стояли. Мастера петербургские, прямо сказать, поразили его своим умением. «Вот, – подумал, – этих-то умельцев к себе перетянуть». С одним, другим перебросился словом и обзавелся надеждой.
– Э, паря, – нажимал, – у нас не край, а рай земной. Дерево – какое душа пожелает. Работай знай, а мы не постоим за благодарностью.
Мастера посмеивались. Но Григорий Иванович понял: ежели постараться, мастеров можно сманить.
Вскорости Григория Ивановича принял сам президент Коммерц-коллегии.
Шелихов робел. Впервые он был принят лицом столь вельможным. Не знал, как и начать разговор. Понятно: в мелочной лавке дегтем торговал недавно, а этот делами державными ворочает. Прикусишь язык. Вскинул глаза на графа, увидел: лицо без улыбки, из-под кустистых бровей глаза смотрят неторопко.
Александр Романович заговорил первым:
– Здравствуй, купец, – сказал голосом, в котором чувствовалось расположение. И сразу же после паузы, выдержанной мгновение всего, продолжил разговор, да так, словно слова читал с писаного, больно плотно складывались они у него.
Шелихов в слова вслушивался и понял: этот говорит, зная, для чего. Дело у него есть. Оно всегда понять можно, ежели труд себе задашь, пустой разговор человек ведет или же всерьез произносятся им слова. Многие люди, языка своего не щадя, так – бряк, бряк – зря его треплют. А иной одно слово произнесет, и видно – этот себе на уме. В его речь надо вдуматься.
Заговорил же Александр Романович о том, чего Шелихов и не ждал:
– Развитие мореплавания в океане Восточном, – повторил Воронцов, – может послужить не только освоению новых земель, но и должно споспешествовать торговле обширной с Китаем, Японией, островами Филиппинскими, а там и далее – с Индией. Путь от восточных портов российских в страны эти – кратчайший для нашего флота.
Говорил граф властно, уверенно. Заметив смущение на лице Шелихова, он подтвердил:
– Да, в Индию. Перспектива весьма и весьма лестная и, я думаю, по силам российским негоциантам.
«Ежели, конечно, поднапрячься, – подумал Шелихов, – то оно можно и в Индию».
– Англичане, – сказал он, – в Петропавловск ходят с Гаваев, из Макао товар везут. Торгуют в большую прибыль.
Воронцов оживился:
– Англичанин прыток, блохой скачет. А мы на сборы тяжелы.
И заговорил о том, как наладить морскую линию в страны океана Восточного и далее, в океане Индийском. Широко распахнул горизонт Александр Романович, заглядывая вдаль на многие годы.
– Петр Великий путь для России в Европу через Балтику открыл, нам же надобно, заветы его исполняя, проложить дорогу в морях восточных, потому как богатства великие лежат в Сибири и на Востоке Дальнем, и поднять их легче будет, ежели мы пути перед этими славными моряками откроем морями.
– Да что уж, – ответил Шелихов, отбросив смущение, – нам бы только подсобили, а мы в кашу восточную с головой влезем. Дороги морские нам ведомы. До слез обидно смотреть, как иноплеменные купцы нас обходят. А мы их не хуже. Наши люди к морскому делу способны. Дойдем и до Индии. Да и ходили уже наши мореходы в те моря.
Воронцов, поднявшись, указал Григорию Ивановичу на кресло у жарко пылающего камина. Тем, кто близко знал Александра Романовича, ведомо было, что к камину он усаживал тех только, что крайне пришлись ему по душе.
– По записке Селивонова доклад императрице составлен. Будем уповать на решение милостивое.
Шелихов начал было:
– Генерал-губернатор Якоби компании нашей действия поддержать готов…
Но увидел – Александр Романович согнал с лица улыбку.
– Якоби, Якоби, – проговорил Воронцов, – что ж Якоби… – Прикрыл глаза. – Ну да это, купец, не твоя печаль… В Иркутск новый губернатор указом императрицы назначен. Генерал Пиль.
С полными парусами галиот «Три святителя» двигался вдоль сумрачных берегов Якутатского залива. Справа по борту тянулись унылые сопки, поросшие лесом, дальше, в отдалении, вздымалась вершина горы Святого Ильи. Три огромных ледника тянулись вниз грязно-белыми широкими языками. Залив был полон битого льда.
Мужик с мокрой бородой, поставленный у носового колокола впередсмотрящим, с опаской посматривал на неподвижно стоящего на мостике капитана. То и дело взглядывал на капитана и рулевой, ворочавший зазябшими красными руками тяжелое колесо. Он перехватывал спицы, наваливался на колесо всем телом, держа галиот вразрез волне. Лопатки под армяком выступали буграми.
Засунув обе руки в карманы всегдашнего своего тулупчика, капитан Измайлов внимательно, из-под надвинутой до самых бровей шапки, разглядывал берег и недовольно шевелил длинными усами. Тулупчик у него на спине пузырило ветром.
Галиот поскрипывал, в скулу громко била волна, взбрасываясь под бушпритом. «Три святителя» возвращался на Кадьяк из дальнего похода. По настоянию Шелихова галиот в это лето под командой Измайлова и Бочарова ходил вдоль матерой земли Америки к югу. К концу лета, несмотря на сильные шторма, галиот дошел до залива Льтуа, самой восточной точки побережья Аляски. Ватажники побывали в Чугацком заливе и, обходя лежащий у входа в залив остров Тхалка, открыли на юго-западном побережье острова залив Нучек с бухтой Константина и Елены. Бухта славная, от ветров закрытая надежно, с хорошей глубиной: весьма удобное место для устройства крепости. И хотя ватажники измотались крайне, Измайлов был доволен: дело сделали. Сам чуть не на карачках место, подобранное для крепости, обползал, замерил, подобрал лес. По сопкам с топором лазил, метил стволы. Увериться хотел, что хватит строевого леса на крепостицу. Иначе-то и дело начинать было не след. Лес откуда припрешь? Не с матерой же земли тащить? Вот он и гулял с топором. Оглядит дерево, что годится для строительства, – тюкнет лезвием, отвалит белую щепку, и дальше. Леса было достаточно. Теперь оставалось одно – людей перебросить, и хоть завтра руби крепостицу.
Обследуя новые земли, ватажники повсеместно ставили чугунные знаки о принадлежности владений сих. России. Помимо этого, оставляли и тайные знаки, зарывая их в землю. Они помнили наставление Григория Ивановича: «Отныне секретов никому не открывать и помнить постоянно слова священные: будьте мудры, яко змии, а целы, яко голуби».
Предосторожность со знаками была на тот случай, ежели возникнет спор с державами иными.
Измайлов был доволен: возвращались из похода с трюмами, набитыми мягкой рухлядью. Промысел имели хороший, да и торговали славно.
– Справа по борту лед! – тревожно крикнул впередсмотрящий.
Измайлов велел переложить руль, выглядывая место для стоянки.
У берега вскипали волны. Ударяя в камни, высоко вскидывались фонтанами брызг. Навстречу галиоту несло водяную пыль. Эх, нехорошее место, опасное. Камни острые, злая волна.
«Не подойдешь, нет, не подойдешь», – соображал Измайлов. Морщины собирались у глаз. Дернул с досадой ус китайский, вперед подался, все же силясь разглядеть, что там, впереди. Брызги из-за борта ударили в лицо. Измайлов утерся рукавом, но глаз не отвел от берега. И вдруг увидел впереди гряду рифов. Острия хищно торчали из воды. Но в страшной этой гряде, угрожающей неизменной смертью любому, кто бы ни дерзнул через нее пройти, капитан зоркими глазами выискал узкий проход. За рифами море поблескивало гладкой водой. И не сказал, а подумал: «Бог милостью не оставил». Гаркнул паруса перекладывать и, толкнув в плечо рулевого, сам стал на его место. Руки жестко вцепились в спицы. Лицо каменное, ни одна жилка не дрогнула. Из-под низко надвинутых бровей, из щелок узких, монгольских – черные глаза нацелены, как острия ножей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18