Традиция хорошо запомнила [там же, 32], как однажды разгорелся спор о климате, превратившийся в резкую пикировку между обоими философами. Каллисфен соглашался с теми, кто утверждал, что «здесь» холоднее, чем в Греции; Анаксарх возражал. «Но ты должен согласиться с ними, – заметил Каллисфен, – что здесь холоднее: ведь там ты зимовал в рубище, а здесь лежишь, укрывшись тремя коврами». Удар Каллисфена был нацелен прямо в солнечное сплетение: он упрекал Анаксарха в отречении от бедности, приличествующей философу, от идеала нестяжательства; он упрекал Анаксарха еще и в том, что тот копит богатства, подделываясь под настроения царя и поощряя его самые дурные наклонности. Однако самое существенное в этом разговоре – жестокое моральное осуждение человека, решительно и безоговорочно поддерживавшего царя.
Ригорист по натуре, неспособный к придворной дипломатической игре, Каллисфен с трудом переносил необходимость скрывать обуревавшие его чувства. И Александр, и Аристотель [там же, 54] отзывались о нем в конце концов просто как о глупце, но это значит только, что им была непонятна и чужда его жизненная позиция. По-видимому, даже в повседневной жизни Каллисфен не мог или не хотел удерживаться от колкостей против Александра. Так, на одном царском пиру он отклонил кубок неразбавленного вина, который прислал ему Александр. На вопрос, почему он так поступает, Каллисфен отвечал: «Я не хочу нуждаться в кубке Асклепия (т. е. в лекарствах. – И. Ш.), выпив кубок Александра» [Афиней, 10, 434]. Напомним, что, по представлениям греков, неразбавленное вино могли пить только варвары, а македоняне вообще считались людьми, не умеющими соблюдать в питье умеренность [там же, 3, 120с – d]. Мрачный вид Каллисфена, постоянное молчание, подчеркнутое нежелание участвовать в царских пиршествах – все это воспринималось окружающими как осуждение происходящего. Такая репутация сделала Каллисфена популярным: он был постоянно окружен молодежью, жадно слушавшей его речи; пользовался уважением пожилых за свой достойный образ жизни и независимое поведение [Плутарх, Алекс, 53], т. е. за свои оппозиционные настроения.
Поведение Каллисфена ставило Александра в сложное положение. Он не мог расправиться с Каллисфеном, как с Клитом: Александру мешали и пиетет перед учителем – Аристотелем, и нежелание еще одним убийством, причем философа, погубить свою репутацию, о которой он так заботился. Обезвредить Каллисфена можно было, только показав, что этот человек, славящийся своей прямотой и добросовестностью, так же двуличен и подл, как и другие. На одном из Царских пиров, где Каллисфену довелось присутствовать, он получил повеление произнести похвальное слово македонянам. Каллисфен пошел в расставленные ему сети. Он настолько хорошо справился с темой, что присутствовавшие наградили его аплодисментами: и забросали венками. Только Александр был недоволен. «Имея прекрасный повод, – сказал он, цитируя Еврипида, – не большой труд красно говорить. Но покажи нам свое искусство, обвиняя македонян, чтобы они стали лучше, зная свои недостатки». Подобные речи – сначала с доказательством, а потом с опровержением какого-либо тезиса – считались образцом высокого ораторского искусства, особенно необходимого в судебной практике. Каллисфена, таким образом, приглашали проявить свое мастерство, и он дал себе волю. Отрекшись от своих прежних слов, он поносил македонян, говоря, что только раздоры между эллинами позволили Филиппу II стать победителем и могучим государем. «Во время раздора, – заключил он также цитатой, – и самый скверный снискивает почесть». Удовлетворенный Александр заметил лишь, что Каллисфен продемонстрировал не красноречие, а ненависть к македонянам. Поведение Каллисфена вызвало негодование македонян [там же], но не оттолкнуло от него оппозиционеров [там же, 55]. Поступки философа легко объяснялись необходимостью повиноваться царской воле. Сам же Каллисфен для себя уже добра не чаял. Уходя, он несколько раз произнес гомеровский стих: «Умер также Патрокл, тебя гораздо лучший» [там же, 54]. В этих словах Каллисфена можно было расслышать предчувствие близкой катастрофы. Но, возможно, философ намекал, что и земной бог, Александр, тоже не бессмертен?
Вскоре произошло новое столкновение. На сей раз Каллисфен отказался выполнить требование царя о проскинезе и даже активно сопротивлялся введению этого обряда. Согласно одному свидетельству [Арриан, 4, 10, 5 – 12, 2; Руф, 8, 5, 5–6, 1], события разыгрывались следующим образом. По наущению Александра группа его приближенных решила завести па пиру разговор о необходимости совершать перед царем проскинезу; инициатором выступил Анаксарх (у Руфа – Клеон). Каллисфен решительно возражал, и Александр, узнав о неожиданном сопротивлении, прислал сказать, чтобы больше об этом разговор не затевался. Позже, когда Александр сам пришел к пирующим, персы совершили проскинезу. Македонянин Леоннат (У Руфа – Полиперхонт) стал над ними смеяться. Александр долго на него сердился, а потом помирился с ним. По другому рассказу [Арриан, 4, 12, 3–5; Плутарх, Алекс, 54], дело обстояло иначе. Александр, предварительно договорившись с близкими ему людьми, жаловал каждого пирующего царской чашей; в ответ они подходили к алтарю (видимо, к алтарю огня, воздвигнутому по персидскому образцу), выпивали вино, а затем совершали проскинезу и целовали царя, получая ответный поцелуй. Когда очередь дошла до Каллисфена, тот подошел к царю и хотел поцеловать его без проскинезы. Александр, разговаривавший с Гефестионом, якобы не заметил упущения (поверить этому трудно, так как для Александра дело было слишком важным и за поведением Каллисфена должны были следить особенно внимательно) и хотел поцеловать Каллисфена. Один из дружинников крикнул царю, чтобы тот не целовал философа. Александр так и поступил. Покидая пир, Каллисфен заметил: «Ухожу на один поцелуй беднее» [ср. также: Юстин, 12, 17, 1–2].
Из обоих повествований ясно: Александр желал, чтобы персидский культ царского огня и проскинеза внедрились в практику без его видимого участия. В них рассказывается, по всей видимости, о двух различных эпизодах. Сначала приближенные царя пытаются обосновать его право на проскинезу. Предполагалось, что никто не посмеет возражать. Натолкнувшись на сопротивление, Александр решил пойти другим путем. Новая попытка проходит уже без обсуждения; приближенные Александра совершают проскинезу как нечто само собой разумеющееся, и уклонение Каллисфена от обряда, остающееся актом его индивидуального протеста, ничего не меняет по существу. Дело было сделано; для Каллисфена это – еще один шаг на пути к трагической развязке.
Кульминацией оппозиционного движения в этот период стал так называемый заговор «пажей» – юношей из знатных македонских семей, состоявших, по обычаю, заведенному Филиппом II, при особе царя. Поводом к нему послужил мелкий эпизод: во время охоты один из «пажей», Гермолай, сын Соподила, убил Кабана, которого Александр наметил для себя; разгневанный царь приказал высечь дерзкого на глазах У остальных. Гермолай замыслил убить Александра; к заговору он привлек своего друга Сострата, сына Аминты (у Руфа Сострат – инициатор заговора), потом Антипатра, сына сирийского сатрапа Асклепиодора, Эпимена, сына Арсея, Антиклея, сына Феокрита, и Филоту, сына фракийца Карсида. Вероятно, в заговоре участвовали и другие «пажи». Они решили напасть на Александра ночью, когда стражу будет нести Антипатр. Случай спас царя. По одной версии, он всю ночь до утра пировал со своими собутыльниками; по второй – какая-то сирийская пророчица, которую царь постоянно возил с собой, встретила его на пути в опочивальню и побудила вернуться к пирующим. Так или иначе, а затея не удалась.
На другой день Эпимен, сын Арсея, рассказал об этом деле своему другу Хариклу, сыну Менандра, тот в свою очередь – Еврилоху, брату Эпимена, а он – Птолемею, сыну Лага. Последний без промедления донес о заговоре царю. Александр приказал арестовать всех, кого назвал Еврилох. Под пыткой они сознались в своем умысле и выдали других участников заговора. К ответственности по этому эпизоду Александр привлек и Калдисфена.
Вопрос о том, был ли Каллисфен непосредственным участником заговора «пажей», приходится оставить открытым. Аристобул и Птолемей утверждали, что заговорщики показали, будто именно Каллисфен побудил их замыслить цареубийство; однако их свидетельство может быть продиктовано стремлением оправдать меры Александра, предпринятые по отношению к философу. К тому же оно говорит только о подстрекательстве вольнолюбивыми речами. Согласно другому варианту, исходящему от кругов, враждебных Александру, заговорщики даже во время самых страшных пыток не назвали Каллисфена. Однако и это указание может быть вызвано желанием лишний раз продемонстрировать чудовищную жестокость Александра.
Тем не менее близость Каллисфена к Гермолаю и другим заговорщикам позволила Александру заподозрить связь между отказом Каллисфена совершить проскинезу и покушением «пажей» на его жизнь. Отражением этого факта были и речи «Лисимахов и Гагнонов»: «софист» расхаживает с важным видом, как будто он только что сверг тиранию, а вокруг него толпятся мальчишки и ходят за ним, словно за единственным свободным среди стольких мириад. Передавали, будто на вопрос: «Как стяжать славу?» – Каллисфен отвечал: «Убить славнейшего». Сама по себе эта фраза была очень популярна и приписывалась разным людям по разным поводам. Но какое все это могло иметь значение? Распространявшиеся приближенными Александра слухи, сплетни и доносы падали на благоприятную почву: Александр видел в Каллисфене идейного, да и не только идейного, вдохновителя заговора. А за Каллисфеном должны были стоять недовольные греки и македонские аристократы, притаившиеся после гибели Филоты и Клита. Не случайно пошли разговоры, источником которых был Гефестион, будто Каллисфен сначала договорился с ним совершить проскинезу, а потом уклонился; слова Гефестиона были рассчитаны на то, чтобы скомпрометировать Каллисфена в глазах македонян. Впрочем, не исключено, что Гефестион и другие близкие к Александру люди и впрямь рассчитывали на усердие придворного историографа.
Гермолая и его сообщников, как и Филоту, судила македонская армия (по Руфу, что менее вероятно, дело разбиралось в совете, созванном Александром). В речи на суде Гермолай оправдывал свой умысел тем, что свободный человек не может перенести гордыню Александра, напомнил и убийство Филоты, Пармениона, Клита, и мидийскую одежду, и намерение ввести проскинезу, и беспробудное пьянство. Гермолай воспроизводит разговоры, которые он несомненно слышал вокруг себя и в которых сам принимал участие. По решению македонского войска Гермолай и его товарищи были забиты камнями насмерть. Судьба Каллисфена неясна: по одной версии, он был пытан и казнен; по другой – умер в тюрьме из-за болезни [Юстин, 15, 3, 3–6 – покончил с собой, приняв яд, который ему будто бы дал Лисимах]. Рассказывали, что Александр хотел судить его в присутствии самого Аристотеля; довольно прозрачными намеками он угрожал и философу, рекомендовавшему в придворные историографы такого человека. Расправа с Каллисфеном вызвала охлаждение между учителем и учеником; последователи Аристотеля, перипатетики, относились к Александру резко отрицательно. Один из них, известный ученый Феофраст, написал и опубликовал книгу, посвященную трагической судьбе Каллисфена [Арриан, 4, 13–14; Плутарх, Алекс, 55; Руф, 8, 6, 2 – 22; Юстин, 12, 7, 1–3; Полибий, 12, 12].
В конце весны 327 г. Александр начал свой поход в Индию. Получив новые подкрепления из Македонии и включив в свою армию азиатские контингенты, он располагал, по единодушному свидетельству источник ков [Арриан, Инд., 19, 5; Руф, 8, 5, 4; ср.: Плутарх, Алекс, 66], 120 тыс. воинов (по Плутарху – 120 тыс пехотинцев и 15 тыс. всадников). Это было втрое больше, чем в армии, с которой Александр высадился в Малой Азии. Пешая дружина состояла теперь из 11 «полков». Перед началом экспедиции Александр провел в своей армии существенные преобразования: была увеличена численность отдельных воинских формирований; на командные должности поставлены люди, выдвинувшиеся в ходе расправы над враждебными царю аристократами и тем самым доказавшие свою преданность (Кратер, Пердикка, Птолемей, Селевк и др.); сформированы воинские соединения, действовавшие по приказу царя самостоятельно и выполнявшие ставившиеся перед ними специальные задачи. Непосредственным поводом для организации военного похода в Индию являлось то обстоятельство, что ее западные области в долине Инда были (или по крайней мере считались) восточной окраиной Ахеменидского государства. Македонский царь имел в виду провозгласить и укрепить там свою власть как «царь Азии» и правопреемник Ахеменидов.
Выступив из Бактр, войска Александра в течение 10 дней преодолевали Гиндукуш; оказавшись в Паропамисаде, Александр двинулся к р. Кофеи (соврем. Кабул). Одновременно он отправил посланца к правителям областей, находившихся на правом берегу Инда (самым значительным из них был Амбхи, владетель Таксилы, которого Арриан называет Таксилом – именем, данным ему Александром в соответствии с его титулом [ср.: Диодор, 17, 86, 7]), предлагая им выйти навстречу и продемонстрировать признание верховной власти македонского царя. Они выполнили требование Александра, принесли ему богатые дары и пообещали дать 25 слонов [Арриан, 4, 22, 3–6; ср.: Диодор, 17, 86, 4~7; Руф, 8, 10, 1–2; Плутарх, Алекс, 59]. Согласно одному из вариантов предания [Диодор, 17, 86, 4], Амбхи-Таксил предлагал Александру свои услуги для борьбы против других индийских племен еще тогда, когда тот находился в Согдиане. Очевидно, он сам был заинтересован в разгроме левобережных индийских обществ.
Не оказав сопротивления, Амбхи-Таксил и другие правители, сдавшиеся вместе с ним, открыли Александру дорогу в Пенджаб. Александр разделил свою армию па две части.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30