Закончив рассказ, девушка стремительно поднялась с колен, явно смущенная тем, что произнесла столь длинную речь.
– Я чуть не забыла, зачем пришла, миледи. Он говорит, чтобы ты присоединилась к нашим женским состязаниям на шпагах там, на лужайке.
Анна снова удивилась странным представлениям Джона Гилберта о женщинах.
– Он что, считает нас греческими амазонками?
– Я ничего не знаю об этих амазонках, миледи, но он хочет, чтобы мы, женщины, умели себя защитить, когда в лагере нет мужчин.
Она открыла дверь, но прежде, чем выйти, добавила:
– Он говорит, чтобы ты надела его бриджи.
Сначала ему взбрело в голову сделать из Анны Гаскойн скотницу, а теперь воительницу. Он поистине неисправим! Правда, случалось, лондонские женщины низких сословий, уличные девки и актрисы иногда дрались в Эпсоме на дуэли из-за мужчин, но она не могла себя представить в такой роли. Ребенком она видела, как отец часами практиковался, орудуя шпагой, позже этим же занимался Эдвард. Анна же если и брала в руки рапиру, то только в шутку. И сейчас, разумеется, не станет уподобляться простолюдинке.
Анна села на стул у камина, сложив руки, и принялась ждать появления Джона Гилберта, который должен был заставить ее подчиниться своей воле. Он непременно придет. Анна в этом не сомневалась. Он не допустит, чтобы ему не подчинились или бросили вызов. Некоторое время она ждала. Он не явился, и Анна испытала жгучее разочарование. Черт бы его побрал! Он был слишком умен. Не появись она на лужайке вместе с другими женщинами, они сочли бы ее слабой, а это еще хуже, чем повиноваться Джону Гилберту.
Проклятие! Проклятие! Проклятие!
Анна порывисто открыла сундук в изножье кровати и принялась копаться в его одежде, пока не выбрала лучшие атласные бриджи, рубашку фламандского полотна, отделанную лентами, и пару шелковых чулок. Если она их испачкает, тем лучше. Раз он так пожелал, ее совесть чиста.
Анна уже прошла половину пути до лужайки, когда заметила, что покрыла это расстояние вполовину скорее, чем если бы на ней было платье. Ее ноги в бриджах и чулках двигались гораздо свободнее и быстрее. Ей никогда не приходило в голову, что платье и нижняя сорочка, не говоря уже о корсете, мешают ходьбе. Анна зашагала размашисто, чувствуя, что он следит за ней. Шаги ее стали просто гигантскими.
Когда она приблизилась к нему, он отвесил ей низкий поклон и отсалютовал шпагой.
– Вы подтвердили мое мнение, леди Анна. Я всегда знал, что ноги женщины нестыдно показать всему свету, не то, что ноги мужчины.
Анна с насмешливым видом повторила его поклон.
– Если вы рассчитывали, сэр, вызвать у меня румянец смущения, то будете разочарованы. Я согласна и нахожу, что ваши бриджи мне вполне подходят.
Выражение его лица не изменилось, когда он вторично отсалютовал ей шпагой, но она заметила, как сверкнули его темные глаза, и готова была поклясться, что, когда он повернул шпагу рукоятью к ней, чтобы вручить ее, костяшки его пальцев побелели от напряжения.
– Не желаете ли сначала посмотреть на других?
– Нет, сэр, я прекрасно знаю, что делать.
Примерно с десяток женщин в бриджах стояли в ряд поперек зеленой лужайки, окруженной кольцом мужчин, подталкивавших друг друга в бока, демонстрируя тем самым безыскусное веселье. Резко прозвучавший сигнал Джона Гилберта отрезвил их.
Он кивнул своим ученицам.
– Леди, займите позиции и следуйте моим указаниям, повторяйте мои движения. Делайте, как я вас учил, – скомандовал он.
Женщины все проделали с самым серьезным видом, к немалому удивлению Анны. Ни хихиканья, ни улыбок.
Джон выбрал новую шпагу, проверил эфес и принял позу.
– Берегись! Рази! Парируй! Нападай! Быстрее и более плавно! Внимание! Атакуй! Отвечай ударом на удар! Нападай! Нет, не так, леди Анна.
Она безнадежно отставала от остальных. Одно дело наблюдать за отцом или Эдвардом, и совсем другое делать выпады шпагой, весившей несколько фунтов. При этом делать это вытянутой рукой, сохраняя заданную позицию и такую позу, какую не рекомендовалось ни одной женщине принимать на публике, даже если на ней бриджи.
Он подошел к ней сзади и взял ее за руку, в которой она держала шпагу. Другой рукой он согнул ее свободную руку так, что та описала в воздухе изящную дугу.
– Вы слишком напряжены, – сказал Джон. – Постарайтесь, чтобы ваше тело сделалось податливым, ощущало легкость движений, миледи. Могу рекомендовать это для любых упражнений, а для игр со шпагой особенно.
Анна ощутила еще большую скованность. Его тело плотно прижималось к ее спине, правая нога стала как бы продолжением ее собственной, и его мужское естество давило на ее бедро. Это было уже слишком даже для человека, отверженного обществом.
– Не сомневаюсь в том, что вы хорошо знакомы с податливыми телами, сэр, – процедила Анна сквозь зубы. – Не повторяете ли вы непристойности, которым учили примадонну Королевского театра?
Анна была уверена, что Джон придет в замешательство, но он лишь ухмыльнулся.
– Нет, миледи, Нелли владеет своим телом в совершенстве. Не мне ее учить.
Джон был очень возбужден, и острословие помогло ему скрыть свое состояние. И все же он не мог оставить леди Анну. Он не станет пугаться своего влечения к этой женщине, не отшатнется от нее. Она была выкупом за его жизнь, который он должен заплатить сэру Сэмюелу. Он знал, что выплатит долг сполна, пока сэр Сэмюел со свойственным ему благородством не освободит его от этого бремени. Не важно, что это бремя для него мучительно. Чтобы избавиться от столь сладостной боли, он готов на все.
Но то, что он заметил в ней признаки ревности, когда произнес имя Нелл Гвин, было некоторой, хотя и слабой компенсацией за его страдания. Чтобы скрыть свою неловкость, он еще крепче прижал к себе леди Анну.
Анна попыталась высвободиться:
– Мне трудно дышать, сэр, когда вы прижимаете меня к себе.
Он слегка ослабил хватку и прошептал, касаясь губами ее волос:
– Не было бы нужды сжимать вас так крепко, если бы вы держались свободнее. Дайте своему телу свободу, которой оно жаждет. Это не так трудно, как вы себе представляете. Притворитесь, что танцуете на королевском балу. Только это смертельно опасный танец, леди Анна, и он должен спасти вам жизнь.
Джон прищелкнул языком.
– Меня печалит то, что самая низкородная из женщин на этой лужайке лучше справляется с этим галантным искусством, чем вы, с рождения знакомая с ним.
Этот притворно участливый тон приобрел характер наигранного недоверия.
Неужели простолюдины отличаются от благородных меньше, чем это себе представляют в Уайтхолле?
Анна заерзала в его железных объятиях.
– Это предательская мысль, сэр, если не святотатственная. Вам незачем поучать меня. Я знаю обязанности, возлагаемые на меня моим происхождением.
– Мне приятно вас учить всему, леди Анна, хотя у меня есть ученицы получше.
Он заставил ее поднять руку.
– Защищайтесь! А теперь нападайте!
Под его нажимом она вытянула руку перед собой во всю длину. Их руки оказались параллельны друг другу.
Она ощутила своей нежной рукой движение его мощных мускулов, и это прибавило ей сил.
– Левая нога должна быть совершенно прямой, – сказал Джон. Он наклонился и выпрямил ей ногу. Она была уверена, что нажим его сильных пальцев сквозь атласные бриджи оставит следы на ее икре. От напряжения ее сердце билось учащенно. Такие упражнения были ей незнакомы.
Наконец он отпустил ее, посмотрел ей в лицо и произвел выпад своей и ее шпагами одновременно.
– Из этой позиции, когда вы нападаете, следует вот так поднять лезвие шпаги, чтобы можно было отрубить голову. Но надо действовать очень быстро, потому что я буду парировать ваш удар – вот так. И надо стремительно отразить контратаку.
Ее шпага вылетела из руки и приземлилась на некотором расстоянии. Лезвие все еще вибрировало, вертикально стоя в траве.
– Ур-ра!
Это выкрикнули его люди.
В эту минуту Анна испытывала жгучее презрение к нему и ею чертовым упражнениям, изобретенным, как она была уверена, только для того, чтобы ее унизить перед этим сбродом.
Его шпага выплясывала вокруг ее горла.
– Вы в моей власти, миледи. Мне решать, помиловать ли вас.
Она стояла совершенно спокойно и ничуть не была испугана.
– В таком случае пронзите меня шпагой, сэр. Если вы этого не сделаете, то пусть даже мне придется практиковаться в этом искусстве с утра до вечера, предупреждаю вас, что в следующий раз я добьюсь лучшего и своего не упущу.
Он с трудом погасил блеск удовлетворения во взгляде, поднимая и возвращая ей ее оружие.
– В вас, миледи, живет дух соревнования, и я нахожу это странным, учитывая ваше происхождение. Возможно, что вам придется обучить этому меня.
Он снова отсалютовал ей шпагой и сначала медленно, а потом все быстрее провел ее через все этапы этого искусства.
Анна трудилась в поте лица, но, несмотря на все большую усталость, тяжесть в руке и напряжение икроножных мускулов, ощущала, что этот странный разбойник умен и образован. Будучи отпетым негодяем, он имел уважение к женской отваге и способностям, чего никогда прежде она не видела даже в самых больших философах из числа мужчин. В доме своего отца и при дворе она имела продолжительные беседы с мистером Пеписом и мистером Драйденом, но она никогда не слышала от них того, что услышала от этого разбойника.
Анне пришло в голову, что как только она начинала искать в Джоне Гилберте что-нибудь хорошее, немедленно это находила. И тут она вспомнила о его поцелуях, о двух его поцелуях, и от этого воспоминания ее бросило в жар.
Покружив немного, Джон попытался поймать ее врасплох. Он сделал выпад, но Анна его парировала.
– Отлично! – воскликнул Джон, и его похвала была ей необычайно приятна.
Анна заметила, что ворот его рубашки расстегнут и из-под красного шейного платка видно мягкое руно кудрявых темных волос на груди.
Она вздрогнула, когда начали падать первые капли дождя. Меньше всего ей хотелось желать Джона Гилберта так, как в свое время она желала Эдварда. Любовь и доверие умерли в ней, когда она скрывалась в гардеробной королевы, когда ее страсть была поругана и предана и забвение и прощение стали невозможными. После того как ее дядя епископ Илийский умиротворит короля и добьется расторжения помолвки с лордом Уэверби, она удалится в эссекское поместье отца и будет вести там жизнь уединенную, полную труда и добрых дел: реорганизует молочное хозяйство, сделает его лучшим в графстве и, возможно, обучит своих молочниц искусству владения шпагой.
Анна улыбнулась, представив, какой станет. Эксцентричной старой каргой!
Теперь дождь уже лил как из ведра, но Джон Гилберт не подавал сигнала к окончанию упражнений со шпагой. Анна заметила, что Бет и другие женщины как ни в чем не бывало весело шлепали по мокрой траве, расхаживая взад-вперед перед мужчинами, стоявшими кольцом вокруг лужайки, и это, должно быть, только прибавляло им энтузиазма и пыла.
– Вы устали? – спросил Джон.
– А вы? – с вызовом ответила Анна, сделав очередной выпад.
Он отбил его и покачал головой, явно веселясь и восхищаясь ею.
– Я хотел бы, чтобы в бою вы стояли за моей спиной и поддерживали меня, Анна. Это было бы лучше, чем если бы там было множество мужчин.
Она решила проигнорировать некоторую фамильярность, которую Джон себе позволил.
– Благодарю вас, сэр.
Анна отсалютовала ему шпагой. Он ответил тем же. Дождь хлестал по их лицам, но они бестрепетно смотрели друг на друга.
Это был прелестный комплимент, нет, не прелестный, скорее галантный и дружелюбный. Она вглядывалась в его лицо, ожидая увидеть в нем лукавство, особое внимание проявляя к его глазам, темным, как лесная заводь. Анна готова была поклясться, что никакого подвоха не заметила. Его взгляд был открытым и честным. Она была готова поверить, что он стал разбойником не по своей воле, как говорила Бет, что его так же, как и ее, предали те, кого он любил.
Сейчас он улыбался, моргая, чтобы смахнуть капли дождя, и был похож на серьезного оксфордского студента, а не на дерзкого, наглого разбойника.
В такие моменты можно было простить ему все его пороки.
Анна улыбнулась, и они оба вдруг рассмеялись неизвестно чему.
Из тоннеля появились двое всадников. Глаза одного из них были прикрыты повязкой. Второй, часовой, охранявший лагерь, вел его. Сняв повязку, незнакомец спешился и бегом направился к Джону Гилберту.
– Мой господин говорит, что вы продолжаете пользоваться его покровительством, но вам следует явиться в Беруэлл-Холл.
– Но ведь это ваше владение! – выпалила Анна.
Джон удивился ее осведомленности:
– Когда-то было, но не теперь. – Он кивнул гонцу: – Скажи своему господину, что я не могу явиться.
– Это приказ лорда Уэверби. Сегодня вечером. Он должен получить тысячу фунтов в качестве дани.
– Знаю. Скажешь, что я навещу его в полночь.
Джон Гилберт не смотрел на Анну Гаскойн. Он знал, что на ее лице отразилось отвращение.
Анна, спотыкаясь, направилась обратно, отчаянно желая оказаться как можно дальше от этого чудовищного предательства, а потом пустилась бегом.
Глава 6
Тягостные часы
Он нагнал ее, когда она уже добралась до двери дома, и насильно втащил внутрь.
– Анна! Силы Господни, это вовсе не то, что вы подумали!
– Отпустите меня, сэр! – зашипела она.
Джон отпустил ее руки и заглянул ей в глаза. В них была боль. И еще ненависть. Огромным усилием воли ему удалось обуздать себя и собраться с силами.
– Возможно, миледи, вы не желаете выслушать меня, но придется.
– Говорите, сэр, – сказала Анна. – Не сомневаюсь, что преступник найдет оправдание любому низкому поступку, но вы великодушно извините меня, если я позволю себе презирать вас за это.
Как смеет эта аристократка презирать его, не попытавшись даже войти в его положение и понять? Неужто принимает его за благородных кровей развратника Уэверби или королевского шута в Уайтхолле?
Он знал, что ее сердце закрыто для него, но, ради всего святого, не могла же она закрыть и уши! Шагнув к ней, Джон схватил ее за плечи и потряс.
– По какому праву вы осудили меня, не потрудившись выслушать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39