https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/Grohe/eurosmart-cosmopolitan/
Но… враги его бережно хранили каждую строчку, которую можно было направить против автора и косвенно против его высоких покровителей.
Конечно, Руставели, создавший свою гениальную поэму, в которой он с огромным искусством соединил мастерство первоклассного художника с остротой политического памфлета, многое мог противопоставить своим противникам. Нет сомнения, что он отвечал им то остроумным застольным спичем (на которые он, повидимому, был великий мастер), то меткими эпиграммами, к сожалению, не дошедшими до нас.
Но горе Руставели, как это ни странно, заключалось в его гениальном произведении. Его поэма завоевывала такое признание среди всех кругов населения, что многие ее места стали мешать благополучию Тамары и Давида, тем более, что враги Руставели искусно ими пользовались.
И Руставели пишет эпилог к своей поэме, где он говорит, что содержанием поэмы послужило чужеземное сказание, которое он только переложил на стихи для прославления Давида. Эпилог этот в том виде, в каком он был написан, должен был отвести всякие нападки от Руставели.
При всех других условиях эпилог должен был положить конец борьбе вокруг поэмы. Но враги не складывали оружия, и эпилогу, убеждавшему в иранском происхождении поэмы, они противопоставили слишком яркое описание той сцены, где Нестан-Дареджан уговаривает Тариеля убить ее жениха. Это было наиболее уязвимое место, при помощи которого противники Шоты наносили удар Тамаре. Его они бережно хранили и усиленно раздували. Тариель-Давид, как мы помним, был не так повинен, хотя и являлся физическим убийцей. Он только выполнял волю той, которую любил и которая его послала на это убийство. Убедившись, что его версия: поэма – иранское сказание, – не смогла закрыть уста врагам, Шота вновь прибегает к помощи своей лиры и пишет вступление к поэме, показательное во многих отношениях.
Оно является само по себе самостоятельным произведением, правда, небольшим, всего из тридцати с лишним строф, – своего рода одой, воспевающей Тамару. Но надо думать, что и вступительные строфы подверглись той же участи искажений и вышли из под пера Шоты не в том виде, вернее, не в том об'еме, в каком дошли до нас. Эти немногие строфы имеют огромную ценность: устами самого автора они подводят итог всей борьбе, которую вел Шота и которая теперь для него приходила к концу. И он ясно видел этот конец, столь неожиданный и, главное, столь незаслуженный им.
Во Вступлении Шота призывает всех послушать, как он будет воспевать кровавыми слезами Тамару, свою повелительницу. Дальше он снова говорит, что сюжет поэмы заимствовал из иранского сказания, переведенного на грузинский язык, и он лишь переложил его на стихи.
Но вот в двадцатой строфе Шота бросает вызов «квеламан» – всем: «Знайте, – обращается он ко всем, – я хвалю ту, которую я хвалил и раньше. Это я считаю для себя великой славой, и я не опозорил себя этой хвалой». Ясно чувствуется, кому отвечает поэт и о каком позоре говорит. Он обращается к тем, кто так яростно вел против него борьбу, целясь в первую очередь в Тамару.
В следующих стихах видно, что Шота не стал бы отвечать им, если бы их нападки не имели уже тяжелых для него результатов. От него стала отступаться сама Тамара, что действует на него наиболее удручающе. Здесь Шота и говорит: «Она моя жизнь, безжалостная как зверь».
Ясно, что Тамара решила отдалиться от Руставели, чтобы хоть этим путем положить конец непрекращавшейся вокруг поэмы борьбе. Ей нужен был этот ход, чтобы очиститься от всяких нападок. Трудно думать, что Тамара, при ее уме и дальновидности, могла не понимать, что отдаление Шоты означает принесение его в жертву врагам. Никто, конечно, не решался прямо нападать на нее; наоборот, с ханжеским видом оскорбленных верноподданных они поносили Руставели: как мог он написать про царицу то, что содержалось в поэме. Отказываясь от Шоты, Тамара могла надеяться, что ее враги оставят его в покое.
Может быть, и сам Руставели надеялся на это. В конце своих вступительных строф он говорит о поэзии, о любви. Теперь ему представлялось большим счастьем отойти от политических страстей подальше, тем более, что и Давид и Тамара, завершив браком свою личную жизнь, полную превратностей судьбы, тоже искали покоя.
Но Руставели никуда не мог уйти от своей славы. Чем больше выявлялась величественность его поэмы, тем крупнее делалась фигура самого автора и тем злее становились нападки его врагов. Они обрадовались, что Тамара и Давид отступились от своего любимца, и еще больше усилили огонь нападок на него. Они искали случая отличиться перед Тамарой и видели свою заслугу в том, что поносили Руставели. И поэту не оставалось иного выхода, как покинуть свою родину, которую он прославил своим великим произведением.
Почему же Шота не нашел способа расправиться со своими противниками с такой же силой, как он сделал это с противниками Тамары и Сослана? В том-то и дело, что он имел перед собой все тех же старых противников, хотя и разгромленных, но перестроившихся и прикрывшихся именами Тамары и Сослана.
Шота оказался в безвыходном положении не потому, что на него нападали реакционные силы, а потому, что от него отступились те, кому он был так сильно предан и для кого так много сделал.
Он мог использовать свой высокий дар, чтобы раскрыть все убожество своих противников и показать их лицемерие – сомневаться в этом не приходится. Он этого не сделал; надо думать, что причин было много.
Помимо суб'ективных причин, свойственных его философско-созерцательной натуре, были, очевидно, еще и другие обстоятельства, более сложные, чем нежелание Тамары и Сослана обострять страсти. Его личная трагедия имела более глубокие корни, чем это может показаться с первого взгляда. Его не могла не угнетать мысль, что победа, которую он доставил Тамаре и Сослану, привела в конце концов к примирению его друзей с его врагами. Между тем с этой борьбой он несомненно связывал более широкие цели.
Все эти обстоятельства заставили Шота покинуть свою родину. Этот гениальный сын своего народа исчез бы бесследно, если бы на родине у него не оставался брат Чахрухадзе, который сохранял связь с Шотой и был в курсе всех подробностей его путешествия. Из элегии Чахрухадзе, посвященной гибели поэта, мы узнаем о последних годах жизни автора «Вепхис ткаосани».
Шота едет через Аравию в Индию, Китай, затем плывет по Волге и поднимается в Россию; отсюда Черным морем он едет в Константинополь, Египет, вновь в Аравию и направляется в Иран, где задерживается на некоторое время, а затем, как сообщает Чахрухадзе, гибнет на пути в Грузию. Сведения эти характерны во многих отношениях.
Нет никакого сомнения, что слава Руставели сделала его имя популярным не только в Грузии, но и на Востоке. Она сопутствовала ему в скитаниях по чужим краям. Вполне естественно, что Шота, избравший местом действия своей поэмы Аравию и Индию, захотел прежде всего посетить эти страны. Надо думать, что в том душевном состоянии, в котором он находился, он останавливался в каждой стране ненадолго и направлялся дальше.
Он захотел также посетить Россию – родину одного из героев его поэмы, Придона. Может быть, отсюда, через земли половцев, он думал вернуться домой, но, видимо, получил известия, что приезд его несвоевременен. Он вновь направляется в путь, но куда? Он едет в Константинополь, в Египет и отсюда опять в Аравию – в Иемен, Багдад.
Маршрут, который совершил Шота, требовал немало времени, особенно в ту далекую эпоху. Его путешествие продолжалось не менее трех-четырех лет. Надо было иметь много средств, чтобы окупить все расходы, связанные с этим путешествием. Очевидно, средства эти присылал его брат Чахрухадзе. Вместе с деньгами он получал, конечно, известия о том, что происходило на родине, о настроениях, господствовавших в стране по отношению к нему – поэту-изгнаннику.
Возвращение его на родину оказалось, очевидно, невозможным, и Шота, пробыв около четырех лет в скитаниях, решил где-нибудь обосноваться. Он выбрал Иран. Здесь, видимо, его хорошо знали, и он встретил радушный прием. Неизвестно, сколько времени пробыл здесь Шота, но решил уехать и отсюда. Чахрухадзе думает, что по дороге из Ирана на родину он погиб от разбойников. Возможно, что Чахрухадзе сам не знал правды об участи своего брата после того, как тот покинул Иран, и, не получая больше от него никаких известий, решил, что Шота погиб.
В XVIII веке стало известно, что в монастыре св. Креста в Иерусалиме имеются памятники о том, что здесь кончил свою жизнь Шота Руставели. Этот факт остался непроверенным, и трудно сказать, насколько он соответствует действительности. Во всяком случае человек, который вел такую упорную борьбу против «каджей», возглавляемых патриархом Микелем, человек, который в своей жизнерадостности был так далек от византийского аскетизма, должен был пережить большую трагедию, чтобы кончить свою бурную жизнь в монастырском уединении.
РУСТАВЕЛИ – ФИРДОУСИ – ДАНТЕ
В своей трагической судьбе Шота не одинок. За двести почти лет до него кончил жизнь в изгнании Фирдоуси. Спустя сто лет после Руставели та же участь постигла Данте. Три великих поэта таких трех разных стран, как Иран, Грузия и Италия, кончили жизнь в изгнании.
Но их роднит между собою не только общность судьбы. Они глубоко национальны в своем творчестве и в то же время переросли национальные пределы, создав произведения, вошедшие в мировую литературу как лучшие образцы поэтического творчества.
Они национальны, потому что источником их творчества был народ, к которому они принадлежали и судьбу которого делили. Они общечеловечны, потому что их гений облек жизнь их народа в совершенную поэтическую форму и сделал ее культурным достоянием всего человечества.
Фирдоуси сюжетом своей поэмы «Шах-Наме» взял существовавшие в письменном виде сказания о той борьбе, которую приходилось веками вести иранским народам, обосновавшимся в Передней Азии, с кочевыми племенами, двигавшимися с Востока.
Борьба Ирана с кочевниками, в частности с тюркскими племенами, появлявшимися из Средней Азии, послужила сюжетом для сказаний, которое составили содержание «Шах-Наме». Сказания об этой борьбе слагались постепенно, получали письменную форму, и, когда Фирдоуси взялся за их переложение в стихи, это была уже огромная эпопея, охватывавшая период правления до пятидесяти царей.
«Шах-Наме» – совершенно самобытное народное творчество. Это – эпопея борьбы Ирана с кочевыми племенами, воплощенная в величественную поэму гением Фирдоуси.
Вся эта эпопея проникнута борьбой Ирана и Турана, но Фирдоуси не просто об'ективно излагал уже создавшийся в народе эпос – он воспевал геройство Ирана и его богатырей в борьбе с Тураном, тюркскими и иными племенами, разорявшими его родину. И в его художественном преломлении Иран вырастает в могущественную страну, сокрушающую своих врагов силами доблестных сынов своих.
Конечно, все творчество Фирдоуси было чуждо и враждебно тюркским завоевателям Ирана. И когда тюрк Махмуд Ганзневийский упрочился на родине Фирдоуси, стало ясно, что рано или поздно настанет день, когда эти две силы – физическая и духовная – должны будут столкнуться. Было ясно также, на чьей стороне будет внешняя победа. Фирдоуси должен был покинуть свой родной Тус и превратиться в изгнанника.
В иных социальных условиях находилась Грузия при Руставели. Грузия так же, как Иран, подвергалась нашествию кочевых племен, но эти нашествия носили особый характер. Территория, занятая Грузией, сама по себе была непригодна для кочевых хозяйств. Но степи, граничившие с нею с юга и востока, были излюбленным местом кочевников, заходивших сюда зимой, чтобы летом, когда в степях выгорает трава, уйти в горы.
Кочевники сами по себе не были опасны для Грузии. Она легко подчинила их при Давиде Восстановителе и Тамаре. Но земледельческие государства Передней Азии – Иран, Аравия, Турция – были кровно заинтересованы в том, чтобы отвести кочевые народы от своих земледельческих центров и направить их к окраинам государства, к пограничным с Грузией степям. В случае надобности, они поддерживали кочевников вооруженной силой, помогая им продвигаться к северу. Степи Ширака, Караяз, Мугани, Нигала оказались районами, куда охотно отвлекались нежелательные для стран Передней Азии элементы. На этой почве постоянно возникали военные столкновения с Грузией.
В эпоху Руставели Грузия владела всеми степями, граничившими с нею, и границы ее простирались на востоке до Дербента, а на юге – до Хоросана и Трапезунда. Она не закрыла кочевникам доступа к степям, а, наоборот, была сильно заинтересована в них, получая с них дань и ведя с ними торговлю. Хатаетия, куда Тариель по предложению Нестан-Дареджан предпринял поход для приведения данников к покорности, и была населена степными кочевыми народами.
Грузия была могущественным государством и держала кочевников в подчинении. Всякая борьба внутри государства могла привести к его ослаблению и неизбежно должна была повлечь за собою поражение и новые опустошительные нашествия кочевников. Устойчивость государственной власти при таких условиях делалась вопросом существования всего народа, поэтому особенно опасными оказывались те элементы, которые свои узкие групповые интересы ставили выше интересов государства.
Шоту мы видим в числе тех, кто выступает против этих своекорыстных групп. Он не принадлежал к высшей феодальной знати, давно обосновавшейся в Грузии, но не был также и из тех, кто выдвигался из служилых элементов в ряды привилегированной новой знати, шедшей на смену старым феодалам.
Шота принадлежал к мехскому племени, пришедшему в Грузию позднее. Отсюда не следует, что социальное положение Шоты было отличным от остальной феодальной знати. Он принадлежал к высшим группам мехского феодального общества, но общества, имевшего свои особые интересы в существовании сильной государственной власти.
Италия времен Данте также состояла из отдельных раздробленных республик, внутри которых шла борьба между феодальными группами и возросшим торговым капиталом, заинтересованным в первую очередь в об'единении Италии и прекращении феодальной раздробленности, тормозившей развитие торговли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Конечно, Руставели, создавший свою гениальную поэму, в которой он с огромным искусством соединил мастерство первоклассного художника с остротой политического памфлета, многое мог противопоставить своим противникам. Нет сомнения, что он отвечал им то остроумным застольным спичем (на которые он, повидимому, был великий мастер), то меткими эпиграммами, к сожалению, не дошедшими до нас.
Но горе Руставели, как это ни странно, заключалось в его гениальном произведении. Его поэма завоевывала такое признание среди всех кругов населения, что многие ее места стали мешать благополучию Тамары и Давида, тем более, что враги Руставели искусно ими пользовались.
И Руставели пишет эпилог к своей поэме, где он говорит, что содержанием поэмы послужило чужеземное сказание, которое он только переложил на стихи для прославления Давида. Эпилог этот в том виде, в каком он был написан, должен был отвести всякие нападки от Руставели.
При всех других условиях эпилог должен был положить конец борьбе вокруг поэмы. Но враги не складывали оружия, и эпилогу, убеждавшему в иранском происхождении поэмы, они противопоставили слишком яркое описание той сцены, где Нестан-Дареджан уговаривает Тариеля убить ее жениха. Это было наиболее уязвимое место, при помощи которого противники Шоты наносили удар Тамаре. Его они бережно хранили и усиленно раздували. Тариель-Давид, как мы помним, был не так повинен, хотя и являлся физическим убийцей. Он только выполнял волю той, которую любил и которая его послала на это убийство. Убедившись, что его версия: поэма – иранское сказание, – не смогла закрыть уста врагам, Шота вновь прибегает к помощи своей лиры и пишет вступление к поэме, показательное во многих отношениях.
Оно является само по себе самостоятельным произведением, правда, небольшим, всего из тридцати с лишним строф, – своего рода одой, воспевающей Тамару. Но надо думать, что и вступительные строфы подверглись той же участи искажений и вышли из под пера Шоты не в том виде, вернее, не в том об'еме, в каком дошли до нас. Эти немногие строфы имеют огромную ценность: устами самого автора они подводят итог всей борьбе, которую вел Шота и которая теперь для него приходила к концу. И он ясно видел этот конец, столь неожиданный и, главное, столь незаслуженный им.
Во Вступлении Шота призывает всех послушать, как он будет воспевать кровавыми слезами Тамару, свою повелительницу. Дальше он снова говорит, что сюжет поэмы заимствовал из иранского сказания, переведенного на грузинский язык, и он лишь переложил его на стихи.
Но вот в двадцатой строфе Шота бросает вызов «квеламан» – всем: «Знайте, – обращается он ко всем, – я хвалю ту, которую я хвалил и раньше. Это я считаю для себя великой славой, и я не опозорил себя этой хвалой». Ясно чувствуется, кому отвечает поэт и о каком позоре говорит. Он обращается к тем, кто так яростно вел против него борьбу, целясь в первую очередь в Тамару.
В следующих стихах видно, что Шота не стал бы отвечать им, если бы их нападки не имели уже тяжелых для него результатов. От него стала отступаться сама Тамара, что действует на него наиболее удручающе. Здесь Шота и говорит: «Она моя жизнь, безжалостная как зверь».
Ясно, что Тамара решила отдалиться от Руставели, чтобы хоть этим путем положить конец непрекращавшейся вокруг поэмы борьбе. Ей нужен был этот ход, чтобы очиститься от всяких нападок. Трудно думать, что Тамара, при ее уме и дальновидности, могла не понимать, что отдаление Шоты означает принесение его в жертву врагам. Никто, конечно, не решался прямо нападать на нее; наоборот, с ханжеским видом оскорбленных верноподданных они поносили Руставели: как мог он написать про царицу то, что содержалось в поэме. Отказываясь от Шоты, Тамара могла надеяться, что ее враги оставят его в покое.
Может быть, и сам Руставели надеялся на это. В конце своих вступительных строф он говорит о поэзии, о любви. Теперь ему представлялось большим счастьем отойти от политических страстей подальше, тем более, что и Давид и Тамара, завершив браком свою личную жизнь, полную превратностей судьбы, тоже искали покоя.
Но Руставели никуда не мог уйти от своей славы. Чем больше выявлялась величественность его поэмы, тем крупнее делалась фигура самого автора и тем злее становились нападки его врагов. Они обрадовались, что Тамара и Давид отступились от своего любимца, и еще больше усилили огонь нападок на него. Они искали случая отличиться перед Тамарой и видели свою заслугу в том, что поносили Руставели. И поэту не оставалось иного выхода, как покинуть свою родину, которую он прославил своим великим произведением.
Почему же Шота не нашел способа расправиться со своими противниками с такой же силой, как он сделал это с противниками Тамары и Сослана? В том-то и дело, что он имел перед собой все тех же старых противников, хотя и разгромленных, но перестроившихся и прикрывшихся именами Тамары и Сослана.
Шота оказался в безвыходном положении не потому, что на него нападали реакционные силы, а потому, что от него отступились те, кому он был так сильно предан и для кого так много сделал.
Он мог использовать свой высокий дар, чтобы раскрыть все убожество своих противников и показать их лицемерие – сомневаться в этом не приходится. Он этого не сделал; надо думать, что причин было много.
Помимо суб'ективных причин, свойственных его философско-созерцательной натуре, были, очевидно, еще и другие обстоятельства, более сложные, чем нежелание Тамары и Сослана обострять страсти. Его личная трагедия имела более глубокие корни, чем это может показаться с первого взгляда. Его не могла не угнетать мысль, что победа, которую он доставил Тамаре и Сослану, привела в конце концов к примирению его друзей с его врагами. Между тем с этой борьбой он несомненно связывал более широкие цели.
Все эти обстоятельства заставили Шота покинуть свою родину. Этот гениальный сын своего народа исчез бы бесследно, если бы на родине у него не оставался брат Чахрухадзе, который сохранял связь с Шотой и был в курсе всех подробностей его путешествия. Из элегии Чахрухадзе, посвященной гибели поэта, мы узнаем о последних годах жизни автора «Вепхис ткаосани».
Шота едет через Аравию в Индию, Китай, затем плывет по Волге и поднимается в Россию; отсюда Черным морем он едет в Константинополь, Египет, вновь в Аравию и направляется в Иран, где задерживается на некоторое время, а затем, как сообщает Чахрухадзе, гибнет на пути в Грузию. Сведения эти характерны во многих отношениях.
Нет никакого сомнения, что слава Руставели сделала его имя популярным не только в Грузии, но и на Востоке. Она сопутствовала ему в скитаниях по чужим краям. Вполне естественно, что Шота, избравший местом действия своей поэмы Аравию и Индию, захотел прежде всего посетить эти страны. Надо думать, что в том душевном состоянии, в котором он находился, он останавливался в каждой стране ненадолго и направлялся дальше.
Он захотел также посетить Россию – родину одного из героев его поэмы, Придона. Может быть, отсюда, через земли половцев, он думал вернуться домой, но, видимо, получил известия, что приезд его несвоевременен. Он вновь направляется в путь, но куда? Он едет в Константинополь, в Египет и отсюда опять в Аравию – в Иемен, Багдад.
Маршрут, который совершил Шота, требовал немало времени, особенно в ту далекую эпоху. Его путешествие продолжалось не менее трех-четырех лет. Надо было иметь много средств, чтобы окупить все расходы, связанные с этим путешествием. Очевидно, средства эти присылал его брат Чахрухадзе. Вместе с деньгами он получал, конечно, известия о том, что происходило на родине, о настроениях, господствовавших в стране по отношению к нему – поэту-изгнаннику.
Возвращение его на родину оказалось, очевидно, невозможным, и Шота, пробыв около четырех лет в скитаниях, решил где-нибудь обосноваться. Он выбрал Иран. Здесь, видимо, его хорошо знали, и он встретил радушный прием. Неизвестно, сколько времени пробыл здесь Шота, но решил уехать и отсюда. Чахрухадзе думает, что по дороге из Ирана на родину он погиб от разбойников. Возможно, что Чахрухадзе сам не знал правды об участи своего брата после того, как тот покинул Иран, и, не получая больше от него никаких известий, решил, что Шота погиб.
В XVIII веке стало известно, что в монастыре св. Креста в Иерусалиме имеются памятники о том, что здесь кончил свою жизнь Шота Руставели. Этот факт остался непроверенным, и трудно сказать, насколько он соответствует действительности. Во всяком случае человек, который вел такую упорную борьбу против «каджей», возглавляемых патриархом Микелем, человек, который в своей жизнерадостности был так далек от византийского аскетизма, должен был пережить большую трагедию, чтобы кончить свою бурную жизнь в монастырском уединении.
РУСТАВЕЛИ – ФИРДОУСИ – ДАНТЕ
В своей трагической судьбе Шота не одинок. За двести почти лет до него кончил жизнь в изгнании Фирдоуси. Спустя сто лет после Руставели та же участь постигла Данте. Три великих поэта таких трех разных стран, как Иран, Грузия и Италия, кончили жизнь в изгнании.
Но их роднит между собою не только общность судьбы. Они глубоко национальны в своем творчестве и в то же время переросли национальные пределы, создав произведения, вошедшие в мировую литературу как лучшие образцы поэтического творчества.
Они национальны, потому что источником их творчества был народ, к которому они принадлежали и судьбу которого делили. Они общечеловечны, потому что их гений облек жизнь их народа в совершенную поэтическую форму и сделал ее культурным достоянием всего человечества.
Фирдоуси сюжетом своей поэмы «Шах-Наме» взял существовавшие в письменном виде сказания о той борьбе, которую приходилось веками вести иранским народам, обосновавшимся в Передней Азии, с кочевыми племенами, двигавшимися с Востока.
Борьба Ирана с кочевниками, в частности с тюркскими племенами, появлявшимися из Средней Азии, послужила сюжетом для сказаний, которое составили содержание «Шах-Наме». Сказания об этой борьбе слагались постепенно, получали письменную форму, и, когда Фирдоуси взялся за их переложение в стихи, это была уже огромная эпопея, охватывавшая период правления до пятидесяти царей.
«Шах-Наме» – совершенно самобытное народное творчество. Это – эпопея борьбы Ирана с кочевыми племенами, воплощенная в величественную поэму гением Фирдоуси.
Вся эта эпопея проникнута борьбой Ирана и Турана, но Фирдоуси не просто об'ективно излагал уже создавшийся в народе эпос – он воспевал геройство Ирана и его богатырей в борьбе с Тураном, тюркскими и иными племенами, разорявшими его родину. И в его художественном преломлении Иран вырастает в могущественную страну, сокрушающую своих врагов силами доблестных сынов своих.
Конечно, все творчество Фирдоуси было чуждо и враждебно тюркским завоевателям Ирана. И когда тюрк Махмуд Ганзневийский упрочился на родине Фирдоуси, стало ясно, что рано или поздно настанет день, когда эти две силы – физическая и духовная – должны будут столкнуться. Было ясно также, на чьей стороне будет внешняя победа. Фирдоуси должен был покинуть свой родной Тус и превратиться в изгнанника.
В иных социальных условиях находилась Грузия при Руставели. Грузия так же, как Иран, подвергалась нашествию кочевых племен, но эти нашествия носили особый характер. Территория, занятая Грузией, сама по себе была непригодна для кочевых хозяйств. Но степи, граничившие с нею с юга и востока, были излюбленным местом кочевников, заходивших сюда зимой, чтобы летом, когда в степях выгорает трава, уйти в горы.
Кочевники сами по себе не были опасны для Грузии. Она легко подчинила их при Давиде Восстановителе и Тамаре. Но земледельческие государства Передней Азии – Иран, Аравия, Турция – были кровно заинтересованы в том, чтобы отвести кочевые народы от своих земледельческих центров и направить их к окраинам государства, к пограничным с Грузией степям. В случае надобности, они поддерживали кочевников вооруженной силой, помогая им продвигаться к северу. Степи Ширака, Караяз, Мугани, Нигала оказались районами, куда охотно отвлекались нежелательные для стран Передней Азии элементы. На этой почве постоянно возникали военные столкновения с Грузией.
В эпоху Руставели Грузия владела всеми степями, граничившими с нею, и границы ее простирались на востоке до Дербента, а на юге – до Хоросана и Трапезунда. Она не закрыла кочевникам доступа к степям, а, наоборот, была сильно заинтересована в них, получая с них дань и ведя с ними торговлю. Хатаетия, куда Тариель по предложению Нестан-Дареджан предпринял поход для приведения данников к покорности, и была населена степными кочевыми народами.
Грузия была могущественным государством и держала кочевников в подчинении. Всякая борьба внутри государства могла привести к его ослаблению и неизбежно должна была повлечь за собою поражение и новые опустошительные нашествия кочевников. Устойчивость государственной власти при таких условиях делалась вопросом существования всего народа, поэтому особенно опасными оказывались те элементы, которые свои узкие групповые интересы ставили выше интересов государства.
Шоту мы видим в числе тех, кто выступает против этих своекорыстных групп. Он не принадлежал к высшей феодальной знати, давно обосновавшейся в Грузии, но не был также и из тех, кто выдвигался из служилых элементов в ряды привилегированной новой знати, шедшей на смену старым феодалам.
Шота принадлежал к мехскому племени, пришедшему в Грузию позднее. Отсюда не следует, что социальное положение Шоты было отличным от остальной феодальной знати. Он принадлежал к высшим группам мехского феодального общества, но общества, имевшего свои особые интересы в существовании сильной государственной власти.
Италия времен Данте также состояла из отдельных раздробленных республик, внутри которых шла борьба между феодальными группами и возросшим торговым капиталом, заинтересованным в первую очередь в об'единении Италии и прекращении феодальной раздробленности, тормозившей развитие торговли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22