C доставкой Wodolei 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

«Посмотри на соседа – машина, на Черное море каждый год с женой ездит. Живет честно…»
«Так он же с базы тащит…»
«Тебе на него равняться нечего. Научись с умом деньги делать, у тебя же руки золотые: одному припаял, другому гайку подкрутил – сколько вокруг автомобилистов. И не надрывайся. Мы с тобой и „Запорожцем“ обойдемся. И в Сочи поедем, и в Молдавию, и под Киев. Тебе за здоровьем своим следить надо».
Знакомым и соседям Зойка говорила, что Лешка ее остепенился. Не все верили, но Зойка твердила одно: на работе премии и грамоты получает, да и так подрабатывает – кому мотор переберет, кому карбюратор отладит…
Шахов слушал Зойку внимательно, слова ее были складные и задушевные. Ему нравились ее заботы, и он жалел себя, с радостным удивлением впервые отчетливо понимая, что никогда еще во всей его бесшабашной жизни никто так не заботился о нем. Вопрос о деньгах больше не возникал. Он приносил их не только в дни зарплаты. Когда отдавал Зойке – улыбался, глядя в ее красивое свежее лицо.
«Умничка», – говорила она, засматривая в его глаза, и шла в магазин за пивом. Водку пить не давала – пиво полезнее. Он мучился, что обманывает Зойку. Смутное предчувствие подсказывало, что счастье свое он наперекос строит.
«Вот оно и рухнуло», – подытожил Шахов. В коридоре гремели металлическими мисками: дежурный готовился к раздаче ужина.
Равнодушно оглядел сидевших на нарах людей. Их настороженные взгляды, ссутулившиеся спины, опущенные от невеселых дум головы не вызывали в нем ни сочувствия, ни сожаления. Чужая беда душу не греет.
В углу, у самой батареи, где от окна не дуло, облокотившись на свернутые болониевые куртки, о чем-то перешептывались двое парней. По движениям их рук Шахов понял – карманники. Чувствуя себя хозяивами в камере, они насмешливо поглядывали на других, время от времени фыркали, бесцеремонно лазили в чей-то пакетик с конфетами, лежавший на подоконнике. Шахов взглянул на остальных. Их было трое. Они сидели рядом, каждый затаившись в своих думах. Эта отрешенность от всего делала разных по возрасту людей удивительно схожими в своем отношении к тому, что происходило вокруг. «Заворожили их щипачи», – решил Шахов и, закинув ногу за ногу, закурил.
– Эй, дядя, брось и нам по папироске! – с вызовом обратился к нему смугловатый карманник.
– Бог подаст, – спокойно отозвался Шахов и не спеша положил пачку в карман.
– Смотри-ка! Верующий среди нас объявился, – с ехидцей проговорил карманник. – Всю жизнь мечтал такого увидеть. – Встав с нар, он подошел к Шахову.
– А ну-ка расскажи свою автобиографию, когда родился, когда крестился, за что попался и, вообще, по какому праву здесь себя выше других ставишь.
– Я свою биографию оперу рассказал. Тебе незачем. Ты сошка мелкая, – усмехнулся Шахов.
– Ну-ну! За что обиду вяжешь? – И он схватил Шахова за борт пиджака.
– Не мни клифт. – Шахов ловким движением разжал кисть руки. Разжимая, посмотрел на татуировку перстня. – Не тебе с таким колечком в камере порядки устанавливать. Не положено… Понял? – и отбросил карманника от себя.
– Ты мое нутро не разглядывай! – Парень угрожающе придвинул свое лицо.
– Я такой навоз пацаном разглядывал и то по недомыслию.
– Да бросьте вы, ребята, бузу поднимать. И так тошно, – вмешался мужчина лет сорока в защитной куртке с выцветшей эмблемой на рукаве. – Лучше посоветуйте, что мне на следствии говорить. В чем тут моя вина? – спрашивал он. – Неужели срок дадут? У меня двое ребятишек…
– Раньше сядешь, быстрее выйдешь! – рассмеялся второй карманник с бледным, нездорового цвета лицом. – Не грусти, папаша! Лет пять дадут.
– Это ты брось! – забеспокоился шофер. – Пять лет – такого без разбора не бывает.
– Разберутся, – двусмысленно ответил парень. – А сейчас жди и не дергайся. – Бесшабашно веселые глаза насмешливо смотрели на растерянного шофера.
Представительного вида бухгалтер в новеньком синем костюме клял своего начальника, который, распив с ним бутылку коньяка, подсунул на подпись какой-то важный денежный документ.
– Правда на моей стороне, я докажу, что не виноват! – убедительно говорил он. – Очных ставок буду требовать!
– Требуй, требуй! – проговорил парень. – Только зачем тебе очные ставки? Ты уже свою подпись поставил. Начальник твой для очных ставок нужных людей подберет. Уличат, в чем было и не было.
– Я всю правду расскажу. А правду суд учтет! Скинут наказание.
– Скидывают с лестницы. И еще добавляют… Много, папаша, говоришь, значит, вину свою чувствуешь.
Бухгалтер в отчаянии опустил голову.
Карманники, нарочито рисуясь, завели фальшивый разговор о том, что суд и колония им нестрашны. Время от времени они бросали взгляды на кудлатого низкорослого парня, задержанного за попытку на изнасилование. Они согнали его с нар, и тот стоял, прислонившись к стене. Он нервно курил сигарету и доказывал им свое право сидеть на нарах.
– Что я, до ночи стоять здесь должен?
– Перебьешься! Хоть до утра…
– Я после ночной…
– Заткнись, говорят тебе. Где стоишь, там и спи. Понял?
– Не понял. Мне спать на нарах полагается.
– Только не со мной рядом, – бросил кто-то.
– И не со мной тоже, пожалуйста, – важно проговорил бухгалтер.
По камере понеслись ядовитые шутки.
– Да что вы, ребята! Не насиловал я никого. Больше двух месяцев с ней гулял. В воскресенье она сама пришла ко мне.
– Хороша дешевка. Сама пришла и сама же заявила! Ты для нее меньше поллитровки стоил. Ее теперь другие барбарисками угощать будут.
– Да бросьте вы…
– Что мы должны бросить? А если бы с моей сестренкой так? – Карманник схватил кудлатого за нос и унизительно дернул его.
– Убери руки, скотина! – не выдержал кудлатый, его кулаки задергались от обиды.
Шахову надоели эти бодрящиеся карманники. Не обращаясь ни к кому, он тихо сказал:
– Ну вы, под воров ряженные, кончай базарить!
В камере стихло. Он был рад этому: говорить ни с кем не хотелось, а делиться переживаниями было незачем. Сработало старое воровское правило: чужая душа – всегда потемки, в них доломать себя проще простого.
Он почувствовал себя таким же одиноким, каким был и кудлатый, сидевший на корточках у стены.
Подошел к нему:
– Что, парень, плохи дела?
– Обидно. Жениться на ней собрался. И не было ничего такого. Ну выпили слегка. То да се. Она все нет да нет. Блузка порвалась. – Парень был рад, что его захотели выслушать. – Сгоряча сказал, что другую найду, что свадьбы не будет. Она крик подняла. Соседи собрались. Ну и закрутилось…
– Бывает. В такие истории мужики попадают…
– Следователь придирчивый попался. Сказал, санкцию на арест брать будет.
– Пугает…
– Я тоже так думаю. Знает же, что я по-серьезному к ней отношусь. Дурак он, если посадит. – В нем жили надежда, сомнение, отчаяние.
– Ну и радуйся, что дурак. С умным следователем всегда труднее. Это из-за них большие сроки схлопатываем.
– Мне умных бояться нечего. Я не вор и не грабитель. Это они должны бояться умных.
– Ладно, парень. Это решать не нам с тобой. А пока держись около меня.
Присев на нары, Шахов покосился на эмалированную миску с остывшим в ней супом-лапшой и задумался. Жизнь казалась ему неуютной. Еще утром он был сам себе хозяин. А всего с час назад единственным желанием было побыстрее прийти в камеру, оглядеться, схватить обстановку и сразу же на боковую – как можно быстрее забыться и заснуть. Теперь же, когда напряжение дня спало, он остро ощутил, как безысходная тоска, обдав его жаром, полностью завладела им. Подперев голову ладонями, прислушиваясь к шуму ветра, который хлестко стучал по окну камеры, он пытался понять причину этого тревожного чувства. Лицо его жалостливо скривилось: мысли его прояснились, все встало на место. Ему было горько и тоскливо оттого, что Солдатов во время допроса сравнил его с зайцем. И еще, что по жизни идет, нога за ногу заплетаясь. Эти слова запали в его душу. «Не видел бы век я этого подтянутого начальника уголовного розыска, – нервно усмехнулся Шахов, – тоже мне охотник с капитанскими погонами. – Он устыдился его сравнения потому, что всегда был уверен и знал, что на ногах стоит твердо. – Обычный прием оперативников, – решил он, – отвлечь, сбить напряжение во время допроса, не дать сориентироваться в ответах. Теперь их учат психологии. Нашел зайца! Ничего, я тебя, охотник, погоняю». – Он злобно ухмыльнулся.
Камера храпела и вздыхала во сне. Он посмотрел на спящих. Что стоило ему совсем недавно утихомирить их всех своим резким и точным словом? Он чувствовал себя хозяином положения. Шахов откинулся на нары и тоже попытался заснуть. Но сна не было. Растревоженная память четко и беспощадно восстанавливала все пережитое сегодня. Теперь, в уснувшей камере, когда он остался с самим собой наедине, Шахов не знал, как утихомирить свою собственную душу.
Он вспомнил себя мальчишкой, небольшой двор и сараи с дровами, запертые на поржавевшие старинные навесные замки, горбатый переулок с булыжной мостовой, небольшой продовольственный магазин, куда в конце лета завозили воблу, упакованную в рогожные кули. Перед его глазами встал пустырь, тянувшийся за домами старой богадельни, где он стучал мячом в кирпичную стенку. И еще вспомнил мальчишек из своего двора, с которыми много лет назад, в такую же осень, ездил на окраину города играть в футбол с чужими ребятами. Он ловко забил тогда решающий гол, и за это им всем попало от незнакомых парней.
И самым дорогим в жизни ему показался двор его детства, где на веревках сушились наволочки и простыни, двор, в который взрослые вытаскивали летом полосатые матрацы, ковры и выбивали их. Вспомнились ножички, в которые играли на куче песка, самодельные воздушные змеи с дранками поперек, которые запускали с крыши. Как же мил ему был сейчас этот старинный, давно им забытый двор и ребята из далекого детства! Где они сейчас?
– А что же получилось из меня? – спросил он себя и сам же себе неожиданно ответил: – Хитрый, жестокий мужик получился.
Шахову вдруг показалось, что он засыпает, и обрадовался этому спасительному уходу в сон, но… не заснул. Ясно, как из первого ряда видят на ярко освещенной сцене, увидел другие картины своего детства. Вспомнилось послевоенное лето в деревне у тетки, когда он, ухватившись за веревочные поводья, пытался вскочить на лошадь, но она, рванувшись, поволокла его за собой. Повод туго захватил его руку. Лишь с трудом повернул лошадь к деревянной изгороди, и она остановилась.
«Вот так бы и всегда, – подумал Шахов, – всем этим неудачам не поддаваться».
Он сел на нары в какой-то растерянности и почувствовал необъяснимую неловкость, которая нередко охватывает среди спящих людей Человека, измученного бессонницей.
«Все спят, – подумал он, – все поступают по закону природы, а я не могу заснуть. Может, я выпал из общечеловеческого закона? Неужели Солдатов был прав, когда говорил: „Ты одинок. Воровская жизнь лишена смысла“. Шахов вспомнил, что он, удивившись, ответил тогда. Одинок? Да в жизни каждый свои болячки зализывает. Каждому свое. Он не испытывал страха в кабинете Солдатова, потому что боролся с ним. И за себя, и за Зойку.
И если бы тогда во время допроса кто-нибудь прокричал ему прямо в лицо: «Ты, Шахов, воровством не проживешь! Сейчас жизнь другая настала, ты выпал из общечеловеческого закона», – то он бы в ответ расхохотался.
«Какой еще закон? Есть закон удачи. Вот это мой закон. И есть закон тех людей, которые хотят мою удачу убить, – это их закон. Когда мне не везет, когда терплю неудачу – я выпадаю из моего закона. Но я в него возвращаюсь всегда. Вот и все с этими законами. Все очень просто!»
Действительно, все оказалось очень просто. Так просто, что дальше и некуда! Все спят, а он не может уснуть.
«Но ведь и они же, лежащие рядом со мной на нарах, тоже не праведники, – подумал Шахов с облегчением. – И если не общечеловеческий закон, то закон уголовный они же нарушили!
Почему они тогда не выпали из закона природы и спокойно спят? Выходит, я хуже их? Хуже всех…»
Шахов заложил руки за голову и долго смотрел на дверь камеры. Он перебирал в памяти слова Солдатова. Особенно его задело за живое, когда Солдатов сказал, что легче человека осудить, чем выправить, отскрести душевную грязь. Закрыв глаза, он про себя повторял эти слова и, как бы соглашаясь с ними, едва заметно кивал головою. Не разумом, интуицией Шахов почувствовал, что Солдатов не тот человек, который ради его признания стал бы кривить душой перед ним. Он был искренен тогда.
И вдруг Шахов по-новому увидел и понял Солдатова. Он говорил с ним не как с каким-нибудь салагой, а как с хозяином, который дурно распорядился своим добром. Странное дело, можно было подумать, что Солдатов знал его детство, то, что прошло и уже никогда не вернется…
«А все-таки не пропащий я человек. И сейчас у меня кое-что есть, если не за душой, то в жизни. Не все знает обо мне Солдатов, хоть многое и понял верно. Что знает он про жизнь с Зойкой? Ее заботы? Их любовь? Есть дом и человек, которые меня ждут, есть сердце, которым я живу. Значит, и счастье мое не кончилось. Надо только изловчиться, собрать все силы, ум, хитрость и любовь!»
Шахов закрыл глаза, сомнения отошли от него, и он заснул тревожным сном.
ГЛАВА 12
Наутро Шахов казался спокойным, неунывающим. От ночного смятения не осталось и следа. Он продолжал лежать, привычная уверенность вновь вернулась к нему. Предстоящие допросы его не пугали. Наоборот, сейчас ему хотелось побыстрее попасть в кабинет Солдатова. Только бы не подвел Мартынов. Он нервно закусил губу. Передать бы ему, чтобы твердил следователю: с Шаховым не знаком, Шахов на месте преступления оказался случайно. Тогда и показаниям потерпевшей – в базарный день копейка.
Конечно, хорошо было бы сегодня в самом начале допроса узнать, что держит Солдатов в заначке против него. Тогда-то он уж сообразит, как повести себя и вывернуться из этого дурацкого дела!
На губах Шахова скользнула едва заметная улыбка. Кивком головы он поманил смуглого карманника, и тот, перешагнув через тучного шофера, присел около Шахова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19


А-П

П-Я