Он был невысок, коренаст. По своему сложению, по фигуре он больше подходил на роли комика. Впрочем, он имел колоссальный успех. Если Паль очаровывал своей игрой, то Штут заставлял смеяться. И потом, я думаю, Штут был очень привязан к Палю. Паль – его порождение, ведь это он сделал его таким, каким он стал. Возможно, Штут испытывал к нему еще и жалость. Паль – человек безвольный, слабохарактерный, инертный. В жизни он плывет по течению, да и вообще он немного не в себе.
– Сумасшедший?
– Нет, отнюдь!
– Вы знали, что Преста сводная сестра Паля?
– Да, знала. Впрочем, я узнала это сравнительно недавно. А что в этом интересного?
Теперь ответил Ошкорн:
– В этом – ничего. Интересно другое, то, что вы сказали нам об убийце месье Бержере. По вашим словам получается, что убийца – Штут.
– Я не сказала, что убийца – он. Я сказала, что он мог бы быть им. Когда я выкупала акции Бержере, между мною и им было заключено соглашение, что он сохраняет пост директора. Правда, в контракте был важный пункт, где оговаривалось, в каком случае я могу лишить его этого поста. Но я дала Бержере честное слово, что никогда не воспользуюсь этим правом. Штут это знал, но все равно Жаждал занять его место. Однажды он в гневе воскликнул: «Так что же, мне надо ждать его смерти?» После убийства Бержере я часто вспоминала эту фразу.
– Но мы скорее придерживаемся версии, что оба преступления совершены одним человеком.
– Потому что в них есть нечто общее, а именно – кража? Все возможно. Однако я с трудом допускаю, что Штута убили лишь ради того, чтобы завладеть его перстнем. Этот перстень не представлял особой ценности. Я могу утверждать это с полным правом, ибо сама купила его. Он стоил всего около ста тысяч франков.
Патон даже привскочил.
«Как же богата она должна быть, если с такой легкостью говорит об огромной сумме!» Но ответил он просто:
– Убивают и за меньшее. Но раз уж речь зашла об убийстве Бержере, давайте вернемся к нему. Если его убил Штут, то он же и завладел восьмьюдесятью тысячами франков, что хранились в сейфе. Вы не заметили в последние полгода перемен в жизни Штута, ну, к примеру, чрезмерных трат?
– Ничего.
– Вы сказали сейчас, что Штут владел значительной долей акций, часть из которых передали ему вы, остальные он купил.
– Да, верно. Он купил их у третьих лиц. А часть – у меня.
– Но на какие деньги?
– Штут получал в цирке большие гонорары. А жизнь вел довольно скромную. И потом… – и она добавила с несколько смущенным видом: – И потом, я каждый месяц давала ему определенную сумму. Так что, право, я не заметила за эти месяцы ничего необычного в его расходах.
Она склонилась к инспектору Патону и внимательно посмотрела на него.
– Если не считать того, что именно в это время он пожертвовал весьма значительную сумму в фонд помощи старым комедиантам. Если Штут убил, то он сделал это не с целью ограбления. Кража, возможно, была совершена для отвода глаз, чтобы запутать следствие.
– Вы считаете, что Бержере убили не с целью ограбления? И Штута тоже? Хорошо, отметем убийство с целью ограбления. В таком случае, если Бержере убил Штут, то здесь мы хотя бы можем предположить побудительные мотивы: честолюбие. Но Штута? Почему убили Штута? Ведь не ради же того, чтобы занять его место?
– Не знаю.
– Как один из побудительных мотивов преступления мы рассмотрели профессиональную зависть, и это привело нас к Мамуту и Джулиано. Но первый просто физически не способен совершить такое убийство, а второй в то время, когда разыгралась драма, сидел рядом с нами. Есть и другая гипотеза: просто зависть. И только вы могли бы помочь нам разобраться в этом.
– Вряд ли я могу здесь помочь вам, господа.
– Простите за настойчивость и даже, я бы сказал, нескромность… Вы, должно быть, допускали, что в жизни Штута кроме вас были и другие женщины?
– Возможно, даже наверняка, но я никогда не была настолько любопытна – или неблагоразумна! – чтобы попытаться узнать это.
– И вы ничего не знаете? – Нет.
– Мы рассмотрели как мотив и ревность. Пока это единственная правдоподобная гипотеза. Штута убила или женщина, которую он оставил, или, наоборот, мужчина, счастье или семейный очаг которого он, возможно, разрушил…
Ошкорн, который пока не вмешивался в разговор, не смог сдержать улыбки. Патон, если ему доводилось касаться деликатных тем, всегда выражался очень высокопарно.
Мадам Лора не ответила, лишь вскинула брови, как бы выражая полное неведение или же полное безразличие.
– Преста, например.
Мадам Лора слегка вздрогнула.
– Преста? Почему Преста?
– Она очень красивая. Штут мог влюбиться в нее. А кто-то другой, влюбленный в Престу, страдал из-за этого.
– Я никогда не встречала двух людей, так ненавидящих друг друга, как Преста и Штут. Преста нежно привязана к брату, и ей всегда было невыносимо тяжело видеть, что тот всецело зависит от Штута. Штут тоже ненавидел Престу, но почему – не знаю.
– Я никогда особенно не верил в то, что мужчина может ненавидеть красивую девушку! – воскликнул Патон и добавил патетическим тоном: – Мужчина ненавидит красивую женщину только тогда, когда он еще совсем недавно любил ее или же на пути к тому, чтобы ее полюбить!
«У какого дьявола он это вычитал? – подумал Ошкорн. – Ведь наверняка же не сам придумал!»
Мадам Лора никак не отреагировала на эту психологическую сентенцию о любви. Лишь пожала плечами.
– В конце концов, мадам, – вспылил Патон, – должны же мы найти мотив преступления! И найти преступника! Вы знаете, каков истинный мотив преступления? Вы Знаете, кто преступник?
Под взглядом инспектора мадам Лора отвела глаза.
– Меня удивляло, что вы до сих пор не задали мне этого вопроса. Да, я знаю, кто преступник!
Патон рывком вскочил, подошел к ней.
– Так кто же?
– Я не могу назвать вам его имя. У меня нет доказательств.
22
Патон неожиданно успокоился. Он долго внимательно смотрел на мадам Лора. Та оставалась бесстрастной, и ее Голубые глаза теперь безмятежно смотрели на полицейского, а руки покоились на коленях. Ни малейшего признака нервозности, нетерпения.
Он понял, что больше ничего из нее не вытянет, во всяком случае, сегодня. И перешел на другую тему:
– Что вы можете сказать о Жане де Латесте?
– Почему вы решили начать с него?
– Потому что месье де Латест был наиболее заинтересован в исчезновении Штута. Преступление по честолюбивым мотивам, в данном случае. Штут мертв, теперь у месье де Латеста есть все основания занять директорское кресло. Ведь он мог рассчитывать на него еще после смерти Бержере.
– Возможно. Об этом я не подумала.
У мадам Лора едва заметно дрогнула рука, что не ускользнуло ни от Патона, ни от Ошкорна.
Патон немедленно выстроил в уме стройную версию. Мадам Лора обвинила Штута. Почти категорично обвинила его в том, что он убил Бержере. С какой целью? Не для того ли, чтобы выгородить Жана де Латеста? То, что она не проявила большого горя из-за смерти Штута, могло означать, что он ей просто надоел. Не сделала ли она ставку на Жана де Латеста? И теперь изворачивается, чтобы отвести его от дела Бержере. Сейчас, небось, она начнет выгораживать его в деле Штута.
И она действительно начала. Очень спокойно, без видимого удивления по поводу иронической улыбочки Патона она произнесла похвальное слово в честь главного администратора. Патон прервал ее красноречие…
Однако, прежде чем покинуть мадам Лора, он спросил, как она намерена распорядиться директорским креслом Цирка-Модерн.
– Я еще не решила. Думаю, здесь есть два варианта: или я продаю все свои акции, и тогда это меня уже не будет интересовать, или я сохраняю свое партнерство с наследниками Штута.
– И в этом случае Жан де Латест становится директором?
– Да, в этом случае Жан де Латест действительно становится директором.
Выйдя от мадам Лора, оба инспектора долго шли молча. Наконец Ошкорн сказал:
– В общем, ситуация проясняется.
– Ты находишь? – усмехнулся Патон. – Ты не лишен оптимизма! Лично мне кажется, что все стало еще более туманным. Вчера мне и в голову бы не пришло обвинить мадам Лора. Сегодня у меня нет такой уверенности. И еще этот Жан де Латест, он кажется мне все более и более подозрительным! Хотел бы я убедиться в его так называемой инвалидности!
– Может, тебе будет интересно знать, что вчера сказал мне Джулиано, когда я спросил его об увечье Жана де Латеста: «Безрукий? Он? Вовсе нет! Во всяком случае, это не мешает ему целовать красивых девушек и обнимать их за талию. И именно так называемой увечной рукой!» А под красивыми девочками, я полагаю, Джулиано имел в виду нашу красавицу Престу!
– Престу? Опять эта Преста, все время Преста! И ты считаешь, что дело проясняется?
– Ты, возможно, не заметил, что Жан де Латест влюблен в Престу?
Но Патон все более и более нервозно начал снова перебирать имена тех, кого, он считает, можно заподозрить:
– Ну, допустим, так: мадам Лора убивает Штута или из ревности, или из желания избавиться от него. Жан де Латест убивает из ревности, потому что он знает или думает, что Преста влюблена в клоуна, или ради того, чтобы стать директором, или даже для того, чтобы занять место Штута в сердце мадам Лора. Преста убивает Штута, который решил ее бросить… И потом, есть еще и другие, а именно – Мамут, этот убивает из профессиональной зависти…
– Мамут тоже влюблен в Престу.
– В таком случае, Мамут убивает или из профессиональной зависти, или просто из ревности. Кроме того, есть еще несколько человек, которые могли убить по мотивам, нам неведомым. Так что, как ты утверждаешь, ситуация вполне ясная!
Он в ярости повернулся к Ошкорну:
– А у тебя самого есть какие-нибудь мысли на сей счет? У тебя есть своя версия: кто убийца?
– Нет! Но я рассчитываю на следственный эксперимент. И тогда у меня появятся мысли.
– Следственный эксперимент! – воскликнул Патон. – Следственный эксперимент! Что он нам даст?
Полицейские какое-то время молчали, каждый размышлял про себя. Потом Патон снова принялся за свое:
– Мадам Лора убила Штута из ревности или чтобы избавиться от него… Жан де Латест убил…
– А не пойти ли нам в цирк? – спросил вдруг Ошкорн. – Сегодня четверг. Значит, наверняка будет представление. Нам надо бы повидаться с Жаном де Латестом и попросить его собрать завтра всю труппу и обслуживающий персонал…
– Следственный эксперимент? – спросил Жан де Латест.
Казалось, он искренне удивлен.
Патон и Ошкорн ожидали, что он выкажет недовольство, замешательство, но Жан де Латест продемонстрировал лишь некоторое удивление и вышел, чтобы предупредить всех относительно завтрашнего дня.
Проходя, Ошкорн бросил взгляд на манеж. Мамут и Джулиано заканчивали свой номер. Публика по-прежнему реагировала холодно, и шутки двух паяцев звучали жалко.
В проходе, как и в прошлый раз, он увидел Паля – прислонясь к перегородке, тот жадно смотрел и слушал. Губы его шевелились, он тихо шептал все реплики, которые в нескольких метрах от него выкрикивал Джулиано.
Рядом с Палем стояла Преста, все еще в костюме наездницы. Увидев полицейских, она вздрогнула. А Паль, казалось, их не заметил.
Жан де Латест провел инспекторов в директорский кабинет.
– Мы немного побудем здесь, – сказал Ошкорн, – весть о следственном эксперименте, возможно, вызовет какую-то реакцию… – и добавил, увидев входящую Престу: – Даже наверняка вызовет!
Он встал навстречу молодой наезднице и указал ей на кресло. Преста уже набросила на плечи пальто; хотя в комнате было тепло, ее бил озноб. Она откинула голову на спинку кресла и некоторое время сидела так, закрыв глаза. Потом резко выпрямилась.
– Не ищите больше преступника! – Сказала она. – Это я!
И тихим голосом рассказала о своей драме: Штут хотел порвать с ней, и она, обезумев от горя, ударила его ножом, который лежал на столе в его уборной.
– Зачем вы в замок двери уборной Штута вставили ключ от другой двери? – спросил Ошкорн.
Она с удивлением взглянула на него и покачала головой.
– Что вы сделали с перстнем Штута? – снова задал вопрос Ошкорн.
– С перстнем? Ах, да, перстень… Я взяла его, чтобы сбить с толку полицию. На следующий день я бросила его в Сену.
Патон, потрясенный неожиданным признанием, потерял дар речи.
– Не надо проводить следственный эксперимент, – продолжала Преста. – Теперь, когда я призналась, в этом нет необходимости. Но если вы считаете, что он обязательно нужен, то, прошу вас, освободите от него Паля. Для Паля это будет ужасным ударом, он его не перенесет. У него не все в порядке с головой. Умоляю вас!
Ошкорн взял ее руку.
– Ведь он ваш брат, не так ли?
– Да. Но здесь о нашем родстве знают очень немногие. – И она снова в изнеможении откинулась на спинку кресла. – А теперь, пожалуйста, уведите меня поскорее, прошу вас!
Патон быстро встал и, открыв дверь, сказал, чтобы прислали двух билетерш.
– Проводите мадемуазель в ее уборную. И не оставляйте ее ни на минуту, пока она будет переодеваться.
– Не волнуйтесь, я не собираюсь бежать.
– От такой особы можно всего ожидать!
Когда они остались одни, Патон повернулся к Ошкорну:
– Ну вот, все в порядке! Птичка в наших руках! И нет больше надобности в следственном эксперименте!
– Наоборот, сейчас он необходим, как никогда! Преста сказала, что она убила Штута, должно быть, так оно и есть, коли она сама призналась, но это не объясняет всего. А именно – тайну чужого ключа в двери уборной Штута.
– Дался тебе этот ключ! Какое он имеет значение? Это всего лишь деталь.
– Возможно, деталь. Но я хотел бы знать все. Ошкорн открыл дверь и, подозвав одного из служащих, послал его за Жаном де Латестом, Людовико, Мамутом и Рудольфом.
– Почему всех четверых?
– Потому что все они влюблены в Престу.
Когда эти четверо пришли, Ошкорн объявил им, что следствие скоро будет завершено, так как Преста во всем призналась.
Первым отреагировал Мамут:
– Преста? Это не Преста убила! Как вы могли поверить в такую нелепость?
Его красивые, с золотистым отливом, глаза, казалось, совсем вылезли из орбит. Даже сквозь толстый слой грима было видно, как исказилось гневом его лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20