Это продолжается минут десять, затем возвращается Штут, как всегда, в коляске. А пони так приучен, что сам трогается с места, как только Штут садится в коляску.
– Но, выехав с манежа, Штут, я полагаю, спрыгивал с коляски и в свою уборную шел?
– Нет. Не знаю зачем, но он приучил пони довозить его до самой двери уборной. Впрочем, там достаточно широкий коридор, и коляска могла проехать.
– А как же пони потом разворачивался?
– Он просто пятился задом до конца коридора, а там свободно разворачивался у самого выхода на манеж. Вы, наверное, заметили, что дверь, которая отделяет запретную часть кулис, сделана из двух легких створок. Это старые перегородки из конюшни. Пони просто толкает их мордой. Я много раз видел, как выезжает Штут. Едва он закрывал дверь своей уборной и располагался в коляске, как пони начинал пятиться в сторону круглого коридора.
– Но вчера вечером Штут не мог держать поводья.
– Этот пони и не требует поводьев.
– Вы сказали сейчас, что номер Паля и Штута всегда делится на три части…
– Почти всегда. Палю необходима интермедия, во время которой он находился бы на манеже один. В конце концов, Штут был всего-навсего его партнером.
– Но он был еще и директором цирка!
– О, так называемым директором!
– В общем, каждый вечер в определенное время Штут находился в их общей уборной один?
– Не всегда. Если ему не надо было переодеваться к третьей части номера, он оставался выкурить сигарету в проходе.
– Но чаще возвращался в свою уборную, и это, верно, многие знали?
– Да. Мы все знали об этом. Во всяком случае, в тот вечер, когда было совершено преступление, можно было с уверенностью сказать, что Штут вернется в уборную, так Как ему надо было заново обрядить пони, накинуть на него нечто вроде погребальной попоны – вы ее видели.
Ошкорн скова очнулся от своей мечтательности.
– Месье де Латест, вы не разрешите мне взять с собой некоторые фотографии из тех, что пришпилены на стенах в уборной Штута?
Жан де Латест удивленно поднял брови, но ничего не сказал и проводил инспектора в уборную Штута. Ошкорн внимательно рассмотрел все фотографии и некоторые из них снял со стены. Главный администратор следил за его действиями с любопытством и иронией.
– А почему бы вам не взять еще и эту? – указал он на одну из оставшихся фотографий.
– Нет, она не представляет интереса. На ней не видны руки Штута.
14
Они вышли из цирка и попали в самое пекло. Казалось, что они выбрались из погреба. Если не считать манежа, который получал свет и тепло через огромную стеклянную крышу, все остальные помещения цирка были практически без окон. Только в некоторых из них на внутренний дворик выходили небольшие оконца.
Ошкорн дышал тяжело, словно собака на солнцепеке.
– Мы вполне заслужили по кружке пива, – сказал Патон, изнемогая от жары и вытирая со лба пот.
– И даже по аперитиву, ведь уже скоро шесть часов, – отозвался Ошкорн.
Аперитив был ритуалом, которым, он знал, Патон не смог бы пренебречь. Он любил аперитивы, говорил, что они возбуждают у него аппетит, отсутствием которого, он, впрочем, никогда не страдал.
Сам Ошкорн предпочитал кофе. Патона удивляла и даже возмущала его способность поглощать кофе в любое время суток. Но сейчас Ошкорн согласился на аперитив. Ему хотелось задать Патону несколько вопросов.
Они устроились на террасе кафе «Брюн», где Ошкорн выбрал место, показавшееся ему наиболее удобным: в сторонке, под тентом, приподнимаемым легким ветерком, но не загораживающим свет. Они сели рядом, Патон в тени, а Ошкорн на солнышке, солнце он любил.
Ошкорн откинулся на спинку стула, вытянул ноги и закрыл глаза. Патон набил и раскурил трубку.
– Странная все же история! Не представляю, как мы выкарабкаемся из нее, – сказал он.
– Ну вот, еще сегодня утром ты говорил, что эта работа – для новичка!
– Да, так оно и есть, но только пока все алиби противоречат друг другу. Впрочем, ладно! Завтра все основательно изучим!
Ошкорн, все так же полуприкрыв глаза, продолжал грезить. Патон – задумчиво пускать длинные струйки дыма. До них доносился отдаленный стук бильярдных шаров. Видно, в бильярдном зале разыгрывались острые партии.
Ошкорн подумал, не пойти ли и ему погонять шары. Но на солнышке было так приятно. Последние жаркие деньки, ими надо пользоваться.
Прошла минута, прежде чем он сказал спокойным голосом:
– Это не предумышленное убийство!
– Что? Почему ты так решил? – Так мне кажется.
– О, мы уже давно не слышали разговоров о твоей хваленой интуиции! Интуиция!.. Ерунда все это, сколько раз уже говорил тебе! Нужны факты и доказательства! А ты на что опираешься?
– На убеждение, что убийце просто выпала удача. Ведь только случайно около уборной Штута в течение четверти часа никого не было. Убийца никак не мог предугадать это счастливое для него стечение обстоятельств. Иначе… все свидетели солгали.
– Что ж, возможно. Нельзя исключить предположение, что здесь имеет место расправа, задуманная и подготовленная целой группой людей.
Ошкорну эта мысль показалась столь невероятной, что он вскинул голову и уставился на Патона. Но тот, похоже, не шутил, и Ошкорн лишь пожал плечами.
– Неужели ты серьезно? Да будь то расправа, все свидетельства были бы один к одному! Но к черту работу! Сегодня вечером мы уже ничего толкового больше не сделаем. Я только хотел задать тебе два каверзных вопроса. Ты подумай, а завтра мне ответишь.
– Я не люблю загадок, – пробурчал Патон.
– Знаю, но попытайся отнестись к ним с интересом. Первый вопрос: почему Штут вчера вечером надел перстень на левую руку, в то время как он обычно носил его на правой?
– А какое это имеет значение? Может, он за последние дни поправился, а ведь правая рука обычно более развита, чем левая… к тому же перстень чаще и носят на левой руке.
– На это я могу ответить тебе твоими же доводами: возможно. Штут недавно похудел и, боясь потерять перстень, стал носить его на правой руке.
– Но у тебя же нет твердой уверенности, что он уже давно носил перстень на правой руке.
– Это подтвердили свидетели.
– Ты неправильно поставил вопрос. Надо было спросить, на какой руке Штут носил перстень, а ты спросил, носил ли он обычно перстень на правой руке. Ты, как и я, знаешь, свидетель всегда не уверен в себе. Из десяти свидетелей шестеро ответят так, как ты подсказываешь им своим вопросом, – исключительно из-за лени. Двое из чувства противоречия ответят наоборот. И, наконец, двое дадут себе труд подумать и попытаются ответить честно. Это классический тест.
– Если это тест, то проверим его до конца. Вот шесть человек, которые спонтанно ответили «на правой руке»: это мадам Лора, Преста, Джулиано, месье Луаяль, Тони и Паль. Ты считаешь, что их ответ спровоцирован моим вопросом. Двое сказали «на левой руке», это Жан де Латест и Людовико. Впрочем, показания именно этих двоих кажутся мне наиболее лживыми. По-твоему, они ответили так из чувства противоречия. Один свидетель долго думал и наконец сказал, что на правой руке. Это Рудольф. А вот Мамут, если ты помнишь, долго колебался, а потом заявил, что не может ответить на этот вопрос.
Патону не хотелось слушать рассуждения Ошкорна. Он перебил его:
– Ну ладно, допустим. А каков твой второй вопрос?
– А второй: кто и зачем вытащил из замочной скважины ключ от склада реквизита и забросил его в угол коридора?
– Забросил – слишком смелое заключение. Могло случиться, что тот, кто последний заходил на склад, просто случайно обронил его.
– Я расспросил людей. Обычно реквизитная всегда открыта. Следовательно, никому этот ключ не мог понадобиться.
– Я тоже кое-кого порасспросил, – сказал Патон. – В тот вечер вопреки обыкновению она была закрыта. Возможно, там деформировалась замочная скважина, защелка разболталась, и, чтобы закрыть дверь, нужно было повернуть ключ или с силой захлопнуть ее. У тебя наверняка случалось, что ты сильно хлопал дверью и ключ выпадал из замка. В данном случае произошло то же самое, а ключ упал бесшумно, ведь пол там устлан опилками. А так как там без конца ходят взад и вперед, его случайно отшвырнули ногами в угол, где мы и нашли его. – И Патон заключил: – Вот видишь, можно не ждать завтрашнего дня, чтобы ответить на твои каверзные вопросы.
– И все-таки я прошу тебя подумать над ними. И завтра снова ответить мне.
Но назавтра Патон даже не упомянул об этих двух маленьких загадках.
«Ну и пусть, – решил Ошкорн. – Займусь этим сам!»
15
– Пожалуй, сегодня вечером мы вряд ли еще что-нибудь сделаем, поэтому покидаю тебя.
И Патон нырнул на лестницу метро.
Ошкорн тоже не видел, что еще полезного они могли бы сделать сегодня. Перейдя на другую сторону улицы, он вошел в небольшое бистро, фирменным блюдом которого был «валлийский кролик». Ошкорн обожал это яство. Как-то он решил угостить им Патона, но тот с ужасом отказался. Хлебный мякиш с ломтем честера, сваренный в пиве и политый английским соусом, казался ему пищей дикарей.
Ошкорн заказал два «кролика» и закончил трапезу бутербродом с сыром. Потом попросил принести ему ручку и бумагу и написал два длинных письма. Этим письмам никогда не суждено было попасть в руки почтальона. Ошкорн писал их для виду.
Он писал, чтобы лучше слышать. В двух молодых мужчинах, что обедали за соседним столиком, он узнал униформистов из Цирка-Модерн. Он навострил слух, но его соседи беседовали о скачках и ни единым словом не обмолвились о цирке. Судя по всему, появление инспектора не прошло мимо их внимания.
Ошкорн вдруг решил вернуться в цирк. Он взял билет в ложу. Заметив его, к нему подошел Жан де Латест, и оба они вместе посмотрели представление до конца.
Паль сдержал слово, он не вышел на манеж. Пантомима Паля и Штута была заменена номером Джулиано и Мамута. Джулиано был в костюме Паля, одном из самых красивых костюмов Паля – с вышитым на груди солнцем…
А вот Мамут смешно путался в костюме Штута.
Публика внимала равнодушно. Все шутки повисали в воздухе, клоуны, обескураженные такой холодностью, совсем растерялись, и номер закончился в ледяной атмосфере.
– Полный провал! – сказал Жан де Латест. – А ведь они заслуживали лучшего приема! С профессиональной точки зрения их номер интересен. Но им чего-то не хватает, возможно, таланта… У нас нет больше клоуна такого класса, как Паль и даже такого, как Штут…
– Это вы попросили их заменить Паля и Штута?
– Нет, они сами настояли на этом, хотели попытать удачи. И вот провал, полный провал! Если Паль и впредь будет отказываться выходить на манеж, нам придется искать другого клоуна, который мог бы достойно заменить его.
– А мадам Лора сегодня нет?
– Нет. По-видимому, цирк в какой-то мере потерял для нее интерес.
– Она уже решила, кто будет директором?
– Нет. Еще слишком рано.
Они помолчали. Жан де Латест закурил сигару и, казалось, все свое внимание устремил на выступление жонглеров, которые теперь вышли на манеж. Полицейский украдкой наблюдал за ним. Потом вдруг спросил:
– Вы собираете публикации о ваших представлениях?
– Да. Я раскладываю их по датам и потом расклеиваю в специальной книге. Мы называем ее нашей «Золотой книгой». Последние вырезки еще не расклеены, ведь их бывает так много! Если говорить честно, ни один спектакль не заслужил такой прессы, но это реклама для нас, и здесь мы не скупимся.
Жан де Латест держался очень непринужденно. Однако на его лице промелькнула гримаса недовольства (возможно, правда, это было всего лишь удивление), когда Ошкорн попросил показать ему эту «Золотую книгу».
Он усадил полицейского в своем кабинете, положил перед ним огромный альбом, а сам вернулся в зрительный зал.
Ошкорн быстро перелистал страницы и добрался до заметок полугодовой давности. Он внимательно прочел все, что говорилось о представлении 30 марта, иными словами, о том вечере, когда был убит месье Бержере. Большинство заметок было без подписи, и ни в одной из них не мелькнуло имя Жана Рейналя.
Но это еще ни о чем не говорило. Судя по всему, расклеивали только те куски, где речь шла о Цирке-Модерн, а имя автора могло быть или в начале, или в конце заметки, ведь большинство их освещало много спектаклей разом.
Десять провинциальных газет поместили репортажи о представлении 30 марта. Ошкорн записал названия этих десяти газет.
На следующее утро Ошкорн встретился с Патоном в их общем кабинете.
– Что новенького?
– Ничего! – зло ответил Патон. – У меня на руках заключение судебно-медицинского эксперта. Естественно, ничего мы оттуда не выудим. Я снова изучил все алиби, и все они противоречат друг другу.
Он показал схему, на которой сходились и перекрещивались линии.
– Они лгут! Они все лгут! Кроме этого – ничего нового! А у тебя?
– Ничего. Но зато я знаю, как найти Жана Рейналя.
И он рассказал, о том, что провел вечер в Цирке-Модерн.
– Наверняка зря потратил время! – отрезал Патон.
– И да, и нет. Но я по крайней мере установил, что Джулиано и Мамут не имеют ни малейшего успеха. И если один из них убил Штута из профессиональной зависти, то многого он не добился.
Потом Ошкорн рассказал, что ознакомился с «Золотой книгой».
– Чего ради? – с сомнением спросил Патон.
– Но ты, надеюсь, согласен, что нам необходимо найти этого Жана Рейналя? Поручить отыскать его через агентства печати? Слишком долго. Так вот, я думаю, что, если бы Жан Рейналь присутствовал на представлении тридцатого марта, когда был убит Бержере, он обязательно написал бы об этом. Но мы не знаем, с какими газетами он сотрудничает. Просмотреть комплекты всех провинциальных газет? Тоска зеленая! Вот я и попросил Жана де Латеста показать мне подборку газетных вырезок о Цирке-Модерни записал названия всех газет, которые писали о том представлении. Их десять.
Далее, рассказал Ошкорн, он отправился в агентство провинциальной прессы и попросил дать ему подшивки этих десяти газет. Довольно быстро он нашел то, что искал: подпись Жана Рейналя под заметкой в «Газете Вара». Он немедленно позвонил в Драгиньян. Через несколько минут у него в руках, наверное, будет парижский адрес Жана Рейналя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20