-- Ай-ай-ай, Маша! Тетя Жюли делает пи-пи, -- и, сноваоглянувшись беззаботно, вдруг настороженно приостановился.
-- Я не допущу, -- кипятилась меж тем в кабинке Жюли, -- чтобы ты компрометировалаКузьму Егоровича! Настоящим коммунистам в России и без того туго!..
-- Ну чего, дед? -- тянулаМашенькаКузьму Егоровича, пристально глядящего накабинку. -- Пошли-и. Нехорошо подглядывать.
-- Там, кажется, штаны, -- невнятно пробормотал КузьмаЕгорович.
-- Ты никогда, никогдане проникнешь в этот дом! -- шипелаЖюли.
-- Думаешь? -- усомнилась Вероника.
-- И думать нечего: я тебя простою в Сибири сгною!
КузьмаЕгорович по мере того, как приближался к кабинке, все ускорял шаги, все круче нагибался, все невероятнее выворачивал голову:
-- Штаны-ыю
-- Ориентир В-2ю Ориентир В-2ю -- бормотал в уоки-токи Равиль, раком скарабкивающийся из расщелины.
Рыбаки со всех ног чесали к кабинке, утопая в пескею
КузьмаЕгорович рванул дверцу, как оперативник в кино.
-- Интервью, господин Кропачев! -- мгновенно сориентировалась Вероникаи протянулаКузьме Егоровичу под нос диктофончик.
Жюли оттеснилаВеронику, закрылаКузьму Егоровичасобою и авторитетно произнесла:
-- Господин Кропачев в отпуске интервью не дает!
-- Ну отчего жею -- довольный тем, что обладателем штанов оказалась обладательница, ответил КузьмаЕгорович. -- Если газетадостаточно прогрессивнаяю
-- Progressive?? -- возмутилась Жюли. -- Reaction! Reaction! -- и, взяв Кузьму Егоровичапод руку, потащиланаружу.
Вероникою, впрочем, уже занималась четверкарыбаков.
Большой теплоход, усеянный редкими огнями, медленно разворачивался близ берега.
КузьмаЕгорович стоял наверхней палубе -- пальто внакидку -- и вдыхал ветер перемен. Потом спустился в каюты. Дверь ванной, закоторою слышался шум душа, былаприоткрыта, бросая длинный косой луч наковер коридора. КузьмаЕгорович подошел к щели, приложился глазом: заполупрозрачной занавескою Жюли принималадуш.
Чем дольше смотрел КузьмаЕгорович, тем больше воодушевлялся. Жюли почувствовалапостороннее присутствие, выглянулаиз-зазанавески:
-- Это вы, Кузьма?
КузьмаЕгорович вздрогнул и поспешил дверь прикрыть.
-- Ничего-ничего! -- крикнулаЖюли. -- Мне не дует.
КузьмаЕгорович улыбнулся тоже и даже сделал довольно решительный шаг внутрь, какю характерным, требовательным образом зазуммерилакремлевская вертушка. КузьмаЕгорович сорвался с местаи припустил назвук.
Жюли, накинув халатик, плавно прошествовалав спальню. Дверь засобою закрыларовно настолько, чтобы, проходя по коридору, можно было увидеть пространство перед зеркалом. В это как раз пространство поместилась, снялахалатик, не спешанаделатончайший, весь в кружевной пене, пеньюар и принялась расчесывать волосы, через зеркало поглядывая надверь.
В щели тенью, нацыпочках, промелькнул КузьмаЕгорович.
-- Вы, кажется, что-то хотели сказать, Кузьма? -- окликнулаЖюли.
КузьмаЕгорович воровато появился напороге и, стараясь не смотреть наЖюли, понуро произнес:
-- Спокойной ночи.
После чего прикрыл дверь и бесповоротно скрылся.
В черное окно билась рождественская метель. В детской Жюли, одетая маркизою Помпадур, сделаладвапоследних стежканакорсаже Маши -- Красной Шапочки, откусиланитку и, хлопнув девочку по попке, послала:
-- Беги!
Машенькавпорхнулав огромную залу, посреди которой стоял торжественно и красиво накрытый рождественский стол: елочкасо свечами, подарки натарелках под салфетками, великолепие вин и закусок. И, конечно, традиционный гусь.
Вслед заМашенькою вплылаЖюли, ловя восхищенные взгляды. По обеим сторонам столасидели Равиль и КузьмаЕгорович: последний в ослепительно белом смокинге, первый -- одетый оперным татарином: шаровары, поясной платок, широкий музейный ятаган. Еще один прибор был покане задействован.
-- По случаю маскарада, -- торжественно произнеслаЖюли, -- говорим только по-французски! -- и уселась застол.
-- Чего-чего? -- спросил Седовласый у молодого своего ассистента.
-- Собираются говорить только по-французски, -- перевел ассистент.
-- Это кто? -- зашелся мрачным смехом Седовласый. -- Кузьма?!.
-- А почему нету папы? -- спросилапо-французски Машенька.
-- Как это нету? -- раздалось от дверей, и появившийся в комнате Никитасделал что-то вроде циркового антрэ.
-- Только по-французски! -- шутливо поправилаЖюли, оборачиваясь, и остолбенела: рядом с Никитою стоялаВероника.
-- Ну! -- взглянулаВерониканаНикиту.
-- Знакомься, папа, -- решился тот. -- Моя невеста.
-- Добрый вечер, господин Кропачев, -- пропелаВероника, делая несколько пародийный книксен. -- Привет, мама.
Жюли стоялакак каменная. КузьмаЕгорович стрельнул глазами нанее, потом набудущую невестку и поправил бабочку, с непривычки давящую нагорло.
-- Вы, кажется, не вполне точно информированы относительно нашихю отношенийю Это -- гувернанткамоей внучки. Так что называть ее мамойю -объяснил, смущенно краснея.
-- Но вас-то, господин Кропачев, я могу называть папою? -- дерзко улыбнулась Вероника.
-- А я даже очень рада! -- сказалаМашенькачересчур громко и твердо, с эдаким вызовом, и потащилаВеронику застол. -- Тебя как звать?
-- Вероника, -- ответилаВероника.
Возникланеловкая пауза, разбавленная восьмикратным боем часов.
-- Мент родился, -- прокомментировал Никитатишину, но онавдруг снованарушилась: насей раз посторонним шумом с улицы.
КузьмаЕгорович привстал, приник к окну.
-- Народ обретает права, -- пояснил Никитаназидательно.
Зазуммерилавнутренняя связь. Равиль вскочил, послушал:
-- Фургон с продуктами не пропускают. Пикетчики сраные!
-- Только по-французски! -- произнеславстревоженная Жюли, как бы заклиная праздничную атмосферу вернуться.
-- Постой! -- остановил КузьмаЕгорович Равиля. -- Сам выйду. -- И посетовал: -- Вот народ! Только заграницей и уважают!
-- А зачем нам еще продукты? -- спросиланаломаном русском Жюли вдогонку мужчинам.
-- Про запас, -- пояснил Никита. -- Наслучай осады.
Заворотами, возле вахты, в сумятице метели, волновался не пикет, ацелый небольшой митинг. Лозунги типа: КРОПАЧЕВ, УЙДИ ПО-ХОРОШЕМУ!, ДАЕШЬ СОЦИАЛЬНУЮ СПРАВЕДЛИВОСТЬ!, КПСС -- РЯД ГЛУХИХ СОГЛАСНЫХ! и аналогичные, которых много можно набрать из архивов рубежадевяностых, колыхались над толпою, облепившей большой грузовик-фургон с красными надписями АВАРИЙНАЯ набортах. Народ волновался, барабанил кулаками и древками плакатов по стенам фургона.
-- Разойдись! -- безуспешно пыталась охранарасчистить дорогу грузовику. -Пропустите аварийную!
-- Знаем мы ваши аварийные! -- кричали из пикета. -- Кто ж это КРАСНАЯ ИКРА напишет?!
-- Отдай продукт, Кузьма! Дети голодают!
-- Добром отдай!
КузьмаЕгорович в шутовском своем белом смокинге, в короткой внакидку дошке явился напороге-ступенечке вахты.
-- Товарищи! -- прокричал. -- Товарищи!
Толпакак-то вдруг пересталашевелиться, притихла.
-- Заткнись! -- шипел один насоседа.
-- Гляди, гляди, Сам вышел, -- комментировал другой с уважением.
-- Тамбовский волкю -- только отдельные возгласы из прежних пыжились вырваться насвободу, но, неуместные в напряженной тишине, гасли, недоговоренные, недокрикнутые.
-- Товарищи! -- сказал КузьмаЕгорович спокойнее, почувствовав, что его слушают. -- В резиденции прогнили трубы. Водопровод заливает подвал. Это же, -- кивнул навеликолепный особняк прошлого, если не позапрошлого, века, -народное достояние. Ваше!
-- Ежели наше -- чего ж т тут живешь? -- спросил кто-то ехидный, и репликапрозвучалауже не так неуместно.
-- Вы хотите, чтобы дело рук ваших дедов, ваших прадедов погибло ни загрош?!
-- Заботливый какой, -- понеслось в ответ.
-- Вот и отдай дедово!
Толпауже почувствовала, что нормального, искреннего разговоране будет, и зашумела, загалделапо-прежнему:
-- Хватит наё..вать!
-- Фургон открывай!
-- Показывай водопроводчиков!
-- Товарищи! -- пытался перекрыть КузьмаЕгорович галдеж. -- У нас же правовое государство!
-- Прав до х.. -- жрать нечего! -- выкрикнул из толпы басю
Равиль стоял позади, поигрывая ятаганом. Вероникас крыльцаналадилась снимать происходящее, но Жюли, заметив, бросилась, как орлицаназащиту птенца. Завязалась нешуточная борьба, победительницей из которой вышлавсе-таки мать. Завладев аппаратом, вскрылаего, вырвалапленку.
-- Ему и так тяжело! -- сказала. -- Шлюхавонючая.
-- Это я шлюха?! -- изумилась Вероника. -- Я?!
Висящий назаборе пикетчик орал тем временем:
-- Неделя до Нового Года, ау них елкагорит!
-- И гусь настоле! -- добавил прилипший к щели другой.
-- С яблоками? -- поинтересовался из толпы кто-то веселый.
-- Масонам продались.
-- Рождество празднуют.
-- Католическое!
-- Товарищи, товарищи! -- все пытался унять КузьмаЕгорович вой, но, кажется, только подливал в огонь масла. -- Мне что, спецназ вызвать? Сами же провоцируете.
-- Ага! Мы и виноватые!
-- Всех не перевешаешь! -- отвечали ему.
-- Открывай фургон, Кузьма! Показывай трубы!
Толпаволновалась уже сильнее критического: вот-вот, чувствовалось, начнет ломать и крушить. Мент в будке вытащил пистолет, снял с предохранителя.
-- А! -- сказал вдруг КузьмаЕгорович и жестом, каким бросают настойку в кабаке последний рубль или -- по национальным преданиям -- бросали купцы под ноги цыганке последние десять тысяч, швырнул шубейку. -- Ну-ка, Равиль, быстренько! Отворяй фургоню
Равиль спрятал ятаган в ножны и пошел к машине. Вновь притихшая толпауважительно даваладорогу. Никитанаблюдал серьезно, приподняв Веронику; тавтихую перезаряжалааппарат.
Равиль сорвал пломбу. Ключиком, висевшим нашее, отпер замок. КузьмаЕгорович и сам уже был тут как тут, помогал, отодвигал тяжелые металлические шпингалеты. Народ смотрел завсем этим с некоторой боязливой оторопью.
Мент спрятал пистолет в кобуру. Напорожек-крыльцо подтянулась Жюли. КузьмаЕгорович, едвадвери фургонараспахнулись, ловким пируэтом взлетел внутрь и тут же появился со свиным окороком в руке:
-- Ну! налетай, ребята! угощаю! -- и протянул копченую ногу в толпу, которая испуганно отступила, образовав перед фургоном пустой полукруг.
Вилась, посвистываламетель.
-- Ну, кто смелый?!
Смелых не оказалось.
КузьмаЕгорович размахнулся окороком как спортивным снарядом и метнул его прямо в толпу:
-- Кушайте наздоровье!
-- Виртуоз! -- шепнулаНиките восхищенная Вероника.
КузьмаЕгорович то скрывался в недрах, то появлялся в проеме и швырял в толпу связки колбас и гирлянды сосисок, огромные рыбины и баночки с икрою, бутылки коньяку и шампанскогою Народ постепенно приходил в себя, подтягивался к фургону. Вот кто-то понахальнее залез к Кузьме Егоровичу -- помогать, вот еще одиню КузьмаЕгорович оценил, что дело пойдет и без него, выпрыгнул наружу.
Толпасильно поредела. Плакатиков видно не было. Однатень, другая, третья -- сквозь снежную пелену -- мелькали с ношами под мышками.
КузьмаЕгорович взошел накрыльцо.
-- А ну, ребята! -- сказал. -- У кого есть время -- заходи! Отметим Христовое Рождество, -- и обнял Жюли эдаким чисто российским манером (вспыхнул вероникин блиц). -- Принимай гостей, хозяюшка!
Но желающих не нашлось. Или, может, просто со временем у них у всех было туго: последние пикетчики, нагрузившись, чем осталось, покидали поле боя, оставляя по себе истоптанный снег, пустой фургон даваляющиеся наземле гневные плакаты, заметаемые метельюю
Милиционер, достававший давечапистолет, обратился к Равилю, который провожал взглядом остаточные молекулы разгневанного народа:
-- Товарищ майор, можно уйти пораньше? Мне позвонили: в двадцать часов, ровно, женасынародила. Тоже в милицию парень пойдетю
Нестарая женщина(хоть и в штатском, аявно военная) и аналогичный молодой человек мыли накухне посуду. Двое других парней, доубирающие разоренный пиром стол, попутно успевали перехватить то рюмочку, то кусочек провизии.
КузьмаЕгорович в пижаме шел полутемным коридором. Перед поворотом воровато огляделся и шагнул к двери, из-под которой выбивалась полоскасвета, чуть приоткрыл: Жюли лежалав постели, по складам разбирая передовицу ЫПравдыы.
КузьмаЕгорович скользнул в комнату и накинул изнутри крючок. Жюли оценила.
-- Кузьма, -- сказалапо-русски, коверкая слова. -- Вы же поставили условием воспитывать девочку.
КузьмаЕгорович как бы не слышал, агромко дышал и шел наЖюли страстно, сосредоточенно.
-- В вашем положении опасно заводить сомнительные связи, -- защебеталаЖюли по-французски, но интонация явно расходилась с буквальным смыслом произносимого.
КузьмаЕгорович столь же страстно и решительно, как шел, взял из рук гувернантки ЫПравдуы и бросил напол, потом выключил свет, примостился.
-- Но право же, -- лопоталаЖюли по-французски и нежно. -- Я так давно этого не пробовала! должно быть, разучилась, -- асамаКузьму Егоровичаласкала.
Метель билась заокном, яркая в пламени ртутного дворового фонаря. КузьмаЕгорович напрягался изо всех сил, но по лицу было видно, что ничего не получается. Скупая мужская слезавыкатилась из левого глазаКузьмы Егоровичаи замерла, подрагивая, нащеке.
Для Жюли все это в каком-то смысле было испытанием профессиональной чести, но через минуту и онапоняла, что дело швах: ласки из эротических стали постепенно жалостливыми, сочувствующими, и из глазатоже выкатилась слеза.
-- Уйдут, -- тихо прокомментировал КузьмаЕгорович неудачу. -- Теперь отчетливо вижу: уйдутю
Назакрытом теннисном корте сияло искусственное солнышко над искусственной травкою. КузьмаЕгорович, хоть и выглядел, мягко скажем, странно в спортивном одеянии, играл удовлетворительно.
Партнер, знакомый нам Седовласый, паснул мяч с репликой:
-- Значит, трудно, говоришь, сегодня в России настоящему коммунисту?
-- В каком это смысле? -- опустил КузьмаЕгорович ракетку.
Молодой человек, тот, кто обычно ассистировал Седовласому при просмотрах, поднес Кузьме Егоровичу мяч нагазетке ЫФигароы с фотографией Кузьмы Егоровичав обнимку с Жюли: накрыльце, в рождественскую ночь.
КузьмаЕгорович взял газетку.
-- Выучился уже, или дать перевод? -- спросил Седовласый.
-- Играйте, Борис Николаевич, -- обратился КузьмаЕгорович к сидящему рядом Ельцину и вышел вон.
1 2 3 4 5 6