— Ах, прелестная Милана!
— Не спешите делать похвалы — может быть, вы раскаетесь,— подхватила волшебница.
Она взяла Громобоя за руку и ввела его в знакомую уже ему спальню; но что ощутило тогда сердце Громобоево! Он увидел подлинник своей картины в том же платье, но несравненно превосходнейший, и хотя живописец мог хвалиться, что написал красавицу, которую никто бы не счел возможною в природе, однако настоящее лицо Миланы могло говорить в сравнении, что художник с намерением старался убавить его прелестей. Громобой обомлел и чаял умереть от радости и любви, взглянув на Милану; она пришла в не меньшее смятение, и расцветшие в то мгновение на нежных ее щеках розы умножили ее заразы; но волшебница вывела их из замешательства, начав к Громобою с усмешкою:
— Не согласны ли вы теперь, Громобои, забыть свою картину, чтоб владеть настоящею Миланою?
Ах, великомощная волшебница,— вопил Громобои. повергая себя к ногам Миланы.— Глаза мои обманывались, взирая на оную, но сердце мое всегда чувствовало, что счастие его... у ваших ног, прекрасная княжна!
- Нет, оное не должно быть, как только в моих объятиях, любезный Громобои!— подхватила Милана, подняв его с земли и бросясь к нему на шею.
Конечно, так,— пристала к словам сим волшебница, ибо наконец мужество ваше и испытанная любовь, храбрый Громобои, награждают вас сердцем княжны Миланы; разрушитель ее очарования не может быть заплачен, кроме руки и вечной ее верности. Владей, Громобои, достойною супругою, или, лучше сказать, спорьте вы оба вечно, кто из вас больше друг друга любит, но я знаю, что вы сего никогда не решите. Я, с моей стороны, поспешу вашим соединением, коего толь давно жаждут ваши души Нет уже теперь никаких препятствий, приступим!
Сие остановило восторг любовников затем, чтоб вскоре повергнуть их в бесчисленные и несравненно сладчайшие Громобои помогал стыдливости своей любовницы, схватя ее руку, орошая оную радостными слезами и осыпая по целуями; он привел ее к ногам волшебницы у коих они оба поверглись на колена) и умолял не отрещись от увенчания его первейшим благополучием его жизни. Милана молчала, но взоры ее, обращенные с целомудренной нежностию на своего возлюбленного, довольно ясно показывали, что волшебнице не должно медлить. Сия схватила сжатые уже их руки в свою и привела в домашний храм
Тамо истукан Перунов виден был сидящий с возлюбленною своею Ладою на великолепном престоле, соединенный с нею вервию из цветов. Громовые его стрелы лежали у ног, кои попирали ногами залоги любви их — Леля и Полеля, и казалось, что они с насмешкою взирали на своего родителя, показывая тем, что их действия торжествуют над грозным их оружием. Жрец в белом одеянии, прошитом багряными цветами, курил уже на алтаре благовония На другом жертвеннике готова была к закланию пара горлиц, связанных золотым снуром; сие знаменовало верность, коей сии животные суть образец, а золото, их связующее, совершенную чистоту, ибо металл оный никогда не ржавеет. Брачные вступили в храм; жрец, то приметивши, схватил жертвенный нож и, вознеся оный противу их с грозным видом, кричал:
— Удержитесь, дерзновенные, вступить в храм громоносного правителя небес, если только не чистейший пламень любви и вольное желание сердец ваших приводит вас к алтарю брака.
Тогда волшебница, заступающая место свахи, ответствовала следующее:
— Божественные чада великого Перуна видят в душах сей четы, что предстоятель алтаря их родительницы Лады должен обратить сей нож на жертвоприношение.
— О смертные,— вопил жрец,— не раскайтесь! Узы, кои вы на себя возлагаете, одна только смерть разрушает.
— Смерть может оные разрушить, но слаба противу любви, возложить оные принуждающей,— был ответ свахи.
После сего жрец дозволил вход; хор воспел брачные песни в честь Лады и ее детей Леля и Полеля; сочетающиеся приступили пред алтарь, а жрец начал жрение. Он заклал горлиц, обмочил снятый с них золотой снурок в их кровь, опоясал оным Громобоя и Милану, а жертвенные воспалил. После того как пламень обратил в пепел жертву, жрец взял часть пепла и, смешав оный со священною водою, опрыскал тем новобрачных, развязал с них снурок и тем обряд кончил. Волшебница повела их из храма при восклицании брачных песен; веселие и пиршество началось и к всеобщей радости подданных Миланы и Громобоя, ибо оные все к тому приглашены были от волшебницы, кончилось.
Когда наступал час любовников оставить одних, волшебница, введши их в опочивальню, начала:
— Любезный Громобой! Не подосадуй, что я еще на несколько должна остановить твои ожидания. Тебе надлежит узнать приключения твоей супруги, понеже тем удовольствуется любопытство твое, умножится цена твоего счастия, и получишь ты наставления, необходимые к благополучию предыдущих дней твоих. Будь терпелив,— примолвила она с улыбкою,— ты еще будешь иметь время отмстить твоей любезной мучительнице за нанесенные сю скорби, ибо мне известно, что взаимная страсть сердец ваших никогда не потухнет.
Они сели, и волшебница начала.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ МИЛАНЫ
— Когда угры возвращались из пределов Китая, быв утеснены тамошним народом, коему чрез многие годы подавали законы, князи угрские Турд и Боягорд поселились со своими подданными около Волги и, покоря обитавшую по нагорной стороне реки сей чудь, основали столицу свою. Российский великий князь, не терпя сих опасных соседей, поселившихся на землях его данников, пошел на них войною и прогнал за реку Буг. Князь Турд повел свои народы, но брат его Боягорд удержан был прелестями черемисской княжны Баяны. Он требовал уже ее у отца ее, князя Пойвана, за себя в супружество и получил согласие, но пред самым отшествием Баяна, прогуливаясь в саду, похищена была спустившимся облаком. В то ж время нечаянное нападение россиян понудило печального Боягорда разлучиться навеки с братом своим Турдом, ибо он не мог оставить тех мест, в коих чаял сыскать свою возлюбленную Баяну. И так поселился он с великим числом преданных себе подданных в пустых лесах клязмских и, предавшись в покровительство российского владетеля, обратился искать обрученную свою невесту.
Но куда надлежало ему прибегнуть? Не было могущего ему объяснить, что значил сей хищнический облак: гнев ли богов или злобу какового-нибудь волшебника. Он объездил все соседственные государства, спрашивал совета в боговещалищах и у всех славных волшебников — никто не мог вразумить его. Боягорд впал от сего в великую тоску, которая снедала его здоровье и нечувствительно приближала ко гробу.
Между тем состояние его меня тронуло. Я, уведомившись о сем от одной волшебной сороки из тех, кои посылаются от меня во все части света для собрания вестей и осведомления о несчастных людях, поспешила ему оказать благодеяние и исцелить от угнетающих горестей. Призвав на помощь волшебное зеркало, отвечающее на все вопросы о прошедших случаях представлением подлинного изображения и лиц, кем и как что сделано, узнала я, что Баяну похитил чародей узрский Сарагур. Сей злой сосуд и вечный мой неприятель влюбился в княжну, увидя ее купавшуюся при водомете, когда он пролетал, скрытый в облако, чрез сады отца ее. Он тогда ж бы похитил ее, если б важное происшествие и сильнейшая страсть к царевне Карсене не понуждали его поспешить в отечество. Но когда узнал он, что Баяна готовится вступить в супружество с князем Боягордом, воспылал он ревностию и, похитив ее, прогуливающуюся в садах, унес в Кавказские горы. Там в посвященном порочным забавам своим очарованном замке открыл ей любовь свою, но, получа отказ и по тщетным исканиям сугубое презрение, озлился и превратил ее в сову.
Я не медлила подать ей помощь и обрадовать соединением с ее любовником. Я нашла ее в глубочайших недрах Кавказа оплакивающую свою участь, разрушила очарованный замок и принесла мнимую сову в чертоги ее любовника, который тогда после бесплодных поисков уже возвратился в дом свой. Я увидела Боягорда, изнуренного тоскою. Узрев меня, принуждал он себя, невзирая на слабость сил своих, встать с постели и оказать мне почтительный прием.
— Не принуждайте себя,— сказала я ему.— Добрада пришла исцелить вас от печали, похищающей ваше здоровье. Сия птица подействует, чтоб вы сочли себя мне обязанным.
— Милостивая государыня!—отвечал мне князь.—Я очень благодарю вас за намерение, но если вы хочете возвратить меня от гроба, в который я упасть желаю, то я отвергаю вашу помощь. Лишась возлюбленной моей княжны, я презираем всем светом и самим собою. Я не могу утешаться птицами.
— Возьмите сию в ваши руки,— подхватила я,— она скажет вам вести о Баяне.
Князь вострепетал от радости, схватил сову в свои руки, а я в то мгновение ока возвратила княжне Баяне прежний ее образ.
Не можно изобразить радости сей любящейся четы: они упали к ногам моим, но я не допустила и, открыв им о себе, обнадежила их моим покровительством противу Сарагура. И как в то время родители Баяны уже преселились из света, а народ черемисов покорен россиянами, то брак сих любовников совершен мною. Я возвратила помощию таинственных лекарств здоровье супругов, увядшее от печалей. Соорудила важный талисман для охранения их от чародея Сарагура и, запечатав оный печатью Чернобога, дала им волшебный колокольчик для призвания меня в случае надобности и, уверя в моем дружестве, их оставила.
Боягорд и Баяна жили в совершенном согласии; любовь награждала их беспрестанным веселием и нечувствительною учиняла потерю престолов. Владеть взаимно сёрцами предпочитали они владычеству над целым светом. Чрез три года, к новому укреплению любви своей, дали они жизнь возлюбленной твоей супруге Милане. Рождение ее торжествовано было в сем доме с общею радостью только всех их подданных, ибо Боягорд ни с кем из соседей своих не мог иметь знакомства в рассуждении того, что земля, коею он владел, по просьбе его, для лучшего избежания от могущих случиться беспокойств, превращена от меня с самого возвращения Баяны для всех посторонних людей в вид непроходимой пустыни. Одна только я призвана была от них к сему празднеству; они отдали мне в защищение дочь свою, и я оттого за добродетели родителей не могла отказать дочери. Я одарила ее красотою, разумом и благонравием. Обстоятельства мои меня отозвали.
Уже Милана вступила на четвертый год. Родители ее сидели в саду, прохлаждаясь приятным вечерним воздухом и утешаясь невинными ласками своей дочери. Вдруг при светлом небе ударил гром, и густое черное облачко упало у ног их, которое, вскоре рассыпавшись, представило ужаснутым их взорам лютого Сарагура. Сей чародей, давно уже питающий яд в душе своей за воспрепятствование мною его лютостям, хотел оный изрыгнуть на покровительствуемых мною Боягорда и Баяну; он изыскивал, когда я отлучусь пред престол великого Чернобога для отдания отчета в делах моих, чтоб напасть на них, и то время показалось ему удобнейшим. Он не ведал, до прибытия своего в сад сего дома, что мною сооружен талисман, защищающий родителей Миланы от его варварств. Познав недействие чародейства своего, заскрыпел он зубами от досады, пена брызгала изо рта его, и со сверкающими пламенем глазами говорил:
— Не думайте, враги мои, чтоб без отмщения осталась моя обида, кою для вас терплю я от Добрады; если власть моя уже не простирается до вас, то сильна еще оная для учинения несчастною сей вашей дочери. Мне не можно покуситься ни на жизнь ее, ни на похищение, но тем не меньше учиню ее злосчастною... Какое удовольствие торжествовать над Добрадою и показать ей, что есть часы, в кои я от нее безопасен! Она не может теперь отлучиться из капища Чернобогова... Внимайте, бездельники! Боягорд, лишивший меня Баяны, а ты, Баяна, пренебрегшая честь быть моей наложницею, лишитесь своей единочадной дочери. Она, достигнув двенадцатилетнего возраста, учинится невидимкою. Очарование сие никакою силою не может уничтожиться, разве влюбится в нее молодой мужчина, который должен быть пригож, добродетелен и неустрашим. Сие потому невозможно, что в невидимку влюбиться нельзя, а притом и выполнение моего талисмана, который погребется в моем желудке, в подробностях состоит в том, чтоб сей влюбившийся в нее мужчина любил ее страстно и отрекся, вечно любя, не видать и чтоб опытами доказал, что на сих условиях ее любит. Видите ль вы, что я вам приготовил? Вы не будете утешаться зрением на свою милую дочь, а она не получит мужа; гнусный род ваш пресечется, и Милана не будет иметь утешения в обхождении с людьми, ибо, хотя голос ее и будет слышан, но всяк станет убегать ее с ужасом, считая за привидение.
Сказав сие, бросился он к Милане, вырвал несколько волос из ее головы и, пробормотав некоторые чародейные слова, оные проглотил. Соверша сие, явил он на лице своем варварское удовольствие, захохотал громко и, обратясь в великого черного крылатого змия, скрылся от глаз их.
Боягорд и его супруга, пришед в себя от ужаса, в который повегло их присутствие чародея, схватили дочь свою, омывали лицо ее слезами и в печали своей чаяли, что уже се лишились и не видят. Они призывали меня в волшебный колокольчик бесплодно, ибо я не могла к ним отлучиться, потому что мне достался жребий отправлять годовой чин жрицы Чернобоговой. Сия неудача их еще больше огорчила; они чаяли, что меня уже нет на свете и что уже некому будет помочь дочери их от очарования. Год протек в беспрестанных сетованиях, и я, сложив мою должность, нечаянно к ним предстала. Надлежит ведать, что мы, волшебницы, во время служения в жрицах Черно-Гюговых не имеем ни о чем сведения, как то бывает в прочем. Князь и княгиня с пролитием слез открыли мнесвоем несчастии. С торопливостию спросил я их, не оторвал ли чародей волосов с Миланы, и узнав, что он то сделал и проглотил сии волосы, пришла сама в огорчение.
— Участь дочери вашей, о друзья мои,— сказала я,— Совершилась; я не могу ей помочь от очарования, понеже чародей сооружил талисман внутри собственного своего тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30