Когда девочку чтонибудь беспокоило, она всегда требовательно звала к себе мать. До этого дня она чувствовала себя превосходно, была, как всегда, веселой и общительной. От какой же нежданной беды она ищет защиты у матери? Может быть, им грозит особенно трудный переход? Или буря? Или торнадо? Или встреча с ирокезами?
За весь долгий путь, не считая металлаков, они не встретили ни одного индейца: ни врага, ни друга. Трапперы объясняли это тем, что все племена ушли к берегу океана, где ждали их корабли, менять пушнину на водку, на разные безделушки и жемчуг.
Безлюдность этих бескрайних просторов, столь желанная поначалу, стала теперь им в тягость. Справа снова возникла длинная цепь гор. Анжелика с надеждой смотрела на них. Она знала, что где-то там, у подножия Аппалачей, находится форт Катарунк, принадлежащий графу де Пейраку, куда он и вел свой отряд. Он намеревался перезимовать там, а весной отправиться в горы, к рудникам.
Дорога шла по выжженному плато. В воздухе стоял тяжкий, как ладан, запах смолы и горелого леса.
Здесь огненная стихия пронеслась, видимо, совсем недавно. Еще не остыл пепел, по которому брели лошади, повсюду из земли торчали обуглившиеся пни и стволы деревьев. Между их мрачными копьями, отливая гладью озер, сверкала долина. К одному из этих озер выехали путники. Пламя начисто вылизало берега, и голодным лошадям поживиться здесь было нечем. Тогда, утопая ногами в пепле, они двинулись дальше вдоль озера, пока не достигли брода, по которому лошади, осторожно ступая на круглые камни, переправились на другой берег. Там, под сенью деревьев, не тронутых пожаром, путникам снова пришлось преодолеть довольно крутой подъем, и вскоре сквозь ядовито-желтую листву молодой березовой рощицы они увидели, как блеснула поверхность воды. Зеркальная гладь озера сверкала под лучами полуденного солнца. Вода в нем оказалась необыкновенно прозрачной в отличие от тех, что встречались им до сих пор, - поросших водорослями и затянутых ряской. Сквозь толщу воды было видно песчаное дно.
- Я хочу помыть ножки в этой водичке! - закричала Онорина.
У озера, видимо, предполагалось остановиться на отдых. Где-то внизу за ивами слышались людские голоса и лошадиный храп. Один из трапперов, ушедший еще на заре вперед, размахивая рукой, извещал о привале. Для тех, кто его не мог видеть, он прокричал условный клич, и индейцы, идущие последними, ответили ему откуда-то издалека. Анжелика спрыгнула на землю и спустила Онорину.
Девчушка тут же сняла башмаки и чулки и, поддерживая юбочки, вошла в воду.
- Ой, какая холодная! - вскричала она, замирая от восторга. Волли напилась и стояла, понуро опустив голову. Анжелика потрепала ее рукой по шее.
- Не горюй, - ласково сказала она. - Конечно, с едой у нас туговато. Потерпи, вот кончится лес, мы выйдем к долине, и уж там-то ты и набегаешься, и наешься вволю.
Величественные леса Северной Америки на первый взгляд были менее суровыми и мрачными, чем те, что видела Анжелика в детстве. Здесь лес сверкал лазурной гладью бесчисленных озер. Прозрачный, словно дрожащий от сухости воздух, который не могли замутить даже густые зимние туманы, лишал его всякой таинственности. В этом лесу не было призраков.
Анжелика стояла на берегу озера. Она крепко держала повод, так как однажды, когда она отпустила его, Волли вдруг рванулась и галопом бросилась в заросли. Каким-то чудом она не распорола себе бока о торчащие сучья и не переломала в рытвинах ноги; и если б не ловкость индейцев, знающих, как подступиться к густому подлеску, ей бы не удалось догнать ее.
Кровь стучала в висках Анжелики, затылок словно был налит свинцом. От пронзительного стрекота кузнечиков кружилась голова. Видя, что лошадь стоит спокойно, Анжелика решилась привязать ее к дереву, а сама быстро спустилась к озеру, чтобы напиться, набрав в ладони воды.
Чей-то возглас остановил ее. Огромного роста индеец по имени Мопунтук, вождь племени, которое шло вместе с их отрядом, объяснял ей знаками, что пить эту воду не следует, что выше есть источник, в котором вода вкуснее; его воины остановились там освежиться. Он советовал отправиться туда и ей. Анжелика показала ему на свою лошадь и тоже знаками объяснила, что никак не может от нее отойти. Индеец понял и жестом велел подождать его. Он вскоре вернулся в сопровождении индианки, которая несла в деревянной посудине воду из чудесного источника. К сожалению, до этого в посудине, видимо, была маисовая каша или еще какая-то другая бурда, и вымыли ее не слишком старательно, а потому вода была мутная и не вызывала никакого желания попробовать ее.
Анжелика, однако, заставила себя пригубить чашку и даже сделать несколько глотков. Она уже знала, что индейцы очень обидчивы.
Вождь стоял рядом с Анжеликой и смотрел, как она пьет; он, конечно, ждал от нее восторженных восклицаний. От него исходил крепкий мужской запах. Тело его было с головы до пят обмазано медвежьим салом. Мускулистую, лишенную всякой растительности грудь украшала белая и синяя татуировка. Две змеи были изображены там, и на них падала тень от ожерелья из медвежьих зубов. Это был вождь, сагамор. О его доблестях говорили орлиные перья, веером стоявшие надо лбом, и прикрепленный к ним пушистый хвост скунса.
Анжелика слышала шумные всплески и веселые голоса людей, наслаждавшихся купанием.
К счастью, появился Флоримон: как и на всех стоянках, он пришел повидаться с матерью. Он едва сдержался, чтобы не расхохотаться, видя, в какое затруднительное положение она попала, и тут же бросился на выручку.
- Матушка, я умираю от жажды. Оставьте мне хоть капельку этой замечательной воды!
Ах, этот Флоримон! Ну что за чудесный мальчик!.. Анжелика с облегчением протянула ему чашку, но Мопунтук остановил ее полным возмущения возгласом. Чтобы выяснить, в чем дело, пришлось обратиться к помощи Никола Перро, их постоянного переводчика.
- Если я правильно понял, - сказал Флоримон, - Белый Клюв не достоин напиться из того же сосуда, что и его уважаемая мать…
- Да… это так…
- Странно, а у меня создалось впечатление, что великий вождь в душе с презрением относится к женщинам, - сказала Анжелика.
- Напротив! Предложив вам воды, самой лучшей, какую он мог здесь найти, сагамор хотел оказать вам уважение как женщине и матери. У индейцев женщина в большом почете.
- Неужели? - удавилась Анжелика, взглянув на индианку, которая, смиренно опустив глаза, стояла позади вождя.
- Да, сударыня, все это действительно довольно сложно. Надо побывать в Священной долине ирокезов, чтобы понять все до конца… - сказал траппер.
Он вернул чашку индейцу с таким славословием, что, кажется, тот наконец был удовлетворен.
- А теперь, друг мой, почему бы нам не искупаться?
- Ура! - радостно закричал Флоримон.
И они исчезли в зарослях ивняка, плакучие ветви которого спускались до самой воды. Уже через минуту Анжелика увидела, как их темные головы и сильные руки мелькают над сверкающей поверхностью озера.
Анжелике казалось, что она отдала бы сейчас все на свете, если б могла последовать их примеру.
- Я тоже буду плавать, - решила Онорина и начала сбрасывать свои нехитрые одежды.
К озеру подошли и друзья Анжелики. Детям, к их великой радости, разрешили искупаться.
Раздевшись, ребятишки с визгом прыгали около воды.
Огромные голенастые птицы, оскорбленные этим шумом, хлопая тяжелыми крыльями, вылетели из кустов. Утки с оранжевыми и лиловыми хохолками на голове недовольно закрякали и удалились, оставляя за собой след на воде. Анжелика вздохнула от зависти, глядя на прохладную воду. Жертва долга, она не могла оставить свою лошадь.
В это время на узкой полоске песчаного берега появился граф Жоффрей де Пейрак.
Глава 2
Граф де Пейрак передал секстант, которым он только что определял местность. Октаву Малапраду, следовавшему за ним с кожаной чернильницей и свитком пергамента в руках. Малапрад остановился у скалы и стал убирать приборы и карты в небольшой дорожный секретер.
Анжелика смотрела на приближающегося к ней мужа. В ярком солнечном свете его высокая худощавая фигура выглядела более плотной. Видимо, бесстрастность чужой величественной природы, которая так подавляла Анжелику, его совершенно не трогала. В лучшем случае, он воспринимал ее как пышные театральные декорации.
Он шел, тяжело ступая, и песок скрипел под его высокими сапогами. «А ведь он все-таки слегка прихрамывает, - подумала Анжелика. - На „Голдсборо“ из-за качки это совсем не было заметно».
- Отчего вдруг вспыхнули ваши глаза? - спросил, подходя, де Пейрак.
- Я заметила, что вы еще немного хромаете.
- И вам это доставило удовольствие?
- Да!
- Поистине женщины существа непостижимые! Невозможно предугадать, что им понравится… Выходит, все мои старания усовершенствоваться были напрасны. Они вызывают у вас лишь сожаления. Вы даже готовы заподозрить что-то неладное… подумать, что, возможно, произошла какая-то подмена… Ведь у нас на родине рассказывают столько занятных историй подобного рода… Да! Нелегко играть роль воскресшего из мертвых. Кончится тем, что я начну сожалеть о своей хромой ноге!
- Я так вас любила в ту пору!
- И вы не уверены, что будете любить меня сейчас, когда я перестал хромать?
Он хитро улыбнулся. Затем отошел к Мопунтуку. Граф де Пейрак, как обычно, с подчеркнутой церемонностью приветствовал индейского вождя. Он снял свою мягкую шляпу с пером, и под лучами солнца его густые иссиня-черные кудри сверкнули, как будто по ним пробежали отблески металла. В ослепительном свете дня его лицо уроженца Юга, в чьих жилах, должно быть, текла мавританская и испанская кровь, казалось таким же темным, как и у его собеседника. На скулах кожа была светлее, оттого что он иногда еще носил маску. Густые брови резко оттеняли его горящие глаза. С той стороны, где лицо де Пейрака было изуродовано страшными шрамами, в гибкой линии его чувственного и властного рта было что-то вызывающее.
Таким ртом наделяли античные скульпторы лица богов, даже не подозревая, что под их резцом оживают черты, воплощающие всю жажду жизни и наслаждений, свойственную средиземноморским цивилизациям. Когда Анжелика, глядя на суровое, обезображенное шрамами лицо мужа, видела его рот, у нее всегда возникало желание прильнуть к нему губами.
Так было и сейчас, когда он стоял совсем рядом и на языке пантомимы объяснялся с вождем металлаков. Вдруг, отвернувшись от него, он стал пристально всматриваться вдаль, как будто пытался взором проникнуть в то, что ожидало их на противоположном берегу.
Он словно застыл, углубившись в свои мысли, возможно, его встревожил разговор с индейцем. Он что-то обдумывал, и губы его слегка вздрагивали. Анжелика смотрела на него и не могла удержать расходившегося в груди сердца. Она пожирала его глазами. Его лоб был в испарине, и капельки пота, блестевшие на висках, струйкой скатывались по шраму. Анжелике хотелось нежно отереть это изувеченное лицо, но она не осмеливалась. Она не решалась еще на такое. Ей казалось, что Жоффрей слишком долго жил без жены, слишком долго ничем не был связан. Он привык к полнейшей свободе во всем. И она боялась докучать ему своими заботами.
Сейчас, когда они продвигались вперед среди безлюдных просторов, она еще сильнее, чем на корабле, ощущала независимость этого человека, окружавшую его, как световое кольцо окружает солнце. На его долю выпало прожить несколько жизней. Под внешней простотой таилась сложная и глубокая натура. Отныне ей предстояло найти свое место рядом с ним, с этим человеком, достигшим полного расцвета сил, умудренным огромным жизненным опытом, человеком, гармонически развитым, единственным, неповторимым, не ведающим ни страха, ни сомнений, закаленным судьбой, пережившим на своем веку смерть, пытки, кровавые битвы и всепоглощающую страсть. Когда он замирал вот так, даже невозможно было уловить его дыхание. Анжелика ни разу не видела, чтобы дрогнула эта грудь, ни в те времена, когда ее облегал черный бархат, ни теперь , когда ее перетягивал широкий кожаный ремень. И это казалось ей непостижимым. Она не могла вспомнить, была ли у него раньше эта манера, свойственная крупным хищникам, - застывать, готовясь к прыжку. Но в те времена из-за шрама, внушающего ей такой ужас, она не разглядывала его лицо, не присматривалась к нему. Поэтому, когда Жоффрей исчез, она так быстро забыла его черты. О, как она была тогда легкомысленна! Позднее жизнь научила ее читать по лицам, она постигла тайны физиогномики, научилась по чуть заметному движению лица улавливать мелькнувшую мысль. Когда знаешь, что твоя жизнь зависит от воли другого человека, быстро начинаешь разбираться в подобных вещах…
В те годы, что она жила рядом с ним, ей и в голову не приходило рассматривать его, как сейчас. Сейчас она это делала с непонятной жадностью. Это было сильнее ее. Движения, улыбка, звук его голоса - все вызывало в ней интерес и волновало ее. Она не могла побороть себя, ни даже понять, отчего это с ней происходит. А может быть, и нечего было понимать? Все скрывалось в самой природе того неодолимого и естественного влечения, какое она испытывала к этому человеку, предназначенному ей самой судьбой.
Сердце Анжелики начинало колотиться, когда он подходил к ней, малейшее его внимание наполняло ее радостью, когда его не было рядом, ее охватывал страх. Она еще не привыкла к тому, что его уже не надо больше терять, не надо больше ждать, что теперь он всегда будет с ней.
«Как я люблю тебя. И как мне страшно…» Она не сводила с него глаз. Де Пейрак разглядывал в подзорную трубу противоположный берег озера, потом сложил ее и, отдав Малапраду, снова подошел к Анжелике. С галантностью, которая теперь так не вязалась с его суровой ролью кондотьера, он взял ее руки в свои и, повернув ладонями вверх, легко коснулся их поцелуем, и глаза его, обращенные к ней, наполнились нежностью.
- Мне кажется, что сегодня ваши руки, - ласково проговорил он, - измучены меньше, чем обычно. Неужели ваша упрямая лошадь начинает смиряться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12