Он засовывал руки в карманы и превращался как бы в неодушевленный предмет. Толпа пассажиров захлестывала его, вносила в автобус, ставила на пол салона. Иногда приходилось немного повисеть, не доставая пола ногами, но Воропаеву это даже нравилось.Метод Воропаева удлинял сроки ношения верхней одежды, сохранял пуговицы, экономил энергию и вдвое облегчал процесс платы за проезд: руку с нащупанным пятаком оставалось только вынуть из кармана.Воропаев показал вынутый пятак стоящей вплотную прекрасной девушке, которая держала под мышкой лупоглазого той-терьера.– Передайте, пожалуйста, – попросил Воропаев, холодея от общения с прекрасной девушкой.Прекрасную девушку звали Галя, но Воропаев, понятно, этого не знал, не будучи с ней знакомым. Естественно, и она не знала, что у Воропаева фамилия Воропаев.Она опустила кобальтовые веки и сказала:– Как же я передам? У меня в одной руке собака, в другой – сумочка.– Давайте я подержу сумочку.– Ага, – иронически произнесла прекрасная Галя.– Ну, собаку. Если она не кусается.– Пойдешь к нему, Жулик? – спросила Галя. Пес залился тонким непрерывным лаем, сотрясаясь от ненависти к Воропаеву.– Пойдешь, – уверенно сказала Галя. – Берите.Воропаев прижал к себе локтем собаку и отдал пятак. От злости Жулик конвульсировал, но укусить Воропаева не решался.Рядом прижались пожилой усатый пассажир в плаще и также немолодая дама в сиреневой шляпке. Усатого звали Павел Павлович. Фамилия дамы была Макарова, а инициалы – А.П., но ничего этого никто в автобусе не знал, включая шофера.Павел Павлович грустно сказал:– Вот, вывели же породу. Не то лягушка, не то птица.– Хорошая собачка, – возразила А.П.Макарова. – У-тю-тю, собачавонька! – запричитала она, строя глазки той-терьеру. Собака перенесла всю тяжесть ненависти на нового врага и, захлебываясь, рванулась из рук Воропаева.– У-тю-тю, какие мы сердитые! – констатировала А.П.Макарова.– Я понимаю – дог, – продолжал усатый Павел Павлович. – Это собака! Морда – шире телевизора. Или московская сторожевая.– А попробуйте с московской сторожевой – в автобус! – обиделась прекрасная девушка Галя.– Это конечно, – согласился Павел Павлович. – Только зачем с ней в автобус? Садись на нее верхом – и все. Довезет куда хочешь. И билета не нужно.– Да, возьмите обратно собаку, – спохватился Воропаев.– Как же я передам вам билет? У меня опять руки будут заняты.Той-терьер, визжа и извиваясь, рвал когтями карман воропаевского пальто.– Уймите его, девушка, – сказала А.П.Макарова. – Водитель остановки объявляет, а не слыхать ничего.– А вам где сходить? – поинтересовался Павел Павлович.– А вам-то что? – с подозрением спросила А.П.Макарова, поправляя сиреневую шляпку.– Да ничего. Просто я тут все остановки знаю. Могу помочь.– Обойдемся. Ишь! – сказала А.П.– Заберите собаку, – попросил Воропаев. – Визжит очень, и шерсть вот еще.– Для вас же стараюсь! – снова обиделась прекрасная девушка Галя. – Вам же билет! Ну и пожалуйста! Иди ко мне, Жуличек.Лупоглазый Жулик, рыча на Воропаева, переместился под мышку к хозяйке.– Вы передавали, девушка? Возьмите билет, – сказали спереди.– Это не мне. Это товарищу, – непреклонно сказала Галя.Воропаев протянул руку за билетом, и той-терьер, изловчась, тяпнул его за палец.– Ой, – сказал Воропаев, – кусается.– Он подумал, что вы на меня напали, – объяснила Галя. – Уберите ваш палец, сейчас кровь капнет. У меня же пальто светлое.– Может, он у вас бешеный? – спросил Воропаев.Галя презрительно взмахнула кобальтовыми веками.– А очень просто, что и бешеный, – поддержал Павел Павлович.– Возьмите же, наконец, билет! – потребовали спереди.– Подавитесь вы своим билетом! – вскипела А.П.Макарова. – Тут собака бешеная, а вы с билетом пристали.Предчувствуя возможный скандал, Галя улыбнулась Воропаеву и сказала:– Извините.Только потому, что она была прекрасна, он сказал:– Ничего. Это уже второй раз меня собака кусает. Первый раз в детстве – за сливами лазили.– За сливами? Как интересно, расскажите! – хитро повела Галя разговор в безопасное русло.– Мне уже выходить.– Ой, и нам тоже. Вы не подержите сумочку? Неудобно очень с Жуликом…Воропаев взял сумочку.Отдал он ее уже поздно вечером, когда прощался с Галей у ее подъезда.Уходя, Воропаев радостно говорил:– Пустяки! Это уже пятый… нет, шестой раз меня собака кусает. ТЕЗКИ Мария, жена Зотова, попросила его сходить на рынок за веником.Зотов внутренне напрягся и сделал вид, что не слышит.Жена повторила. Голос ее стал настолько ровным и ледяным, что на нем впору бы тренироваться Ирине Моисеевой и Андрею Миненкову.Если эта метафора покажется редактору чересчур громоздкой и он ее вычеркнет, спорить не буду. Но вернемся к нашим героям.– Мура, – отчаянно сказал Зотов, – у меня же коллоквиум завтра!Мария молча протирала настенную вьетнамскую тарелочку с изображением завлекательной, не полностью одетой танцовщицы.Зотов лукавил. Суть была не в коллоквиуме. Суть была в том, что общежитие института, в котором преподавал Зотов, находилось как раз между рынком и зотовским домом. А главное, Зотов носил красивое и звучное имя Вениамин, и студенты в связи с этим за глаза фамильярно прозвали его Веником. Он знал это, и теперь, содрогнувшись, представил себе, как разбитные первокурсники, давясь от смеха, делятся впечатлениями: «Видали, как наш Зотов тезку под мышкой нес?»…А рассказать все Муре ему было стыдно. Он горестно надел золоченые очки и двинулся навстречу своей Голгофе.Купив веник прямо у рыночных ворот, он заметался, изыскивая способ замаскировать покупку, и робко попросил небритого голубоглазого продавца:– А завернуть у вас не во что?– Это как, завернуть? – попытался понять продавец. – Это что же вам, селедка, заворачивать? И где ж я бумаги напасусь, веники заворачивать, на-ка!– Да, да, – покраснев, заволновался Зотов. – Просто, понимаете неудобно: мне на электричку еще, а потом три часа полем идти.Зотов врал всегда вяло и неубедительно. Зная это, он с натугой пошутил, чтобы разрядить обстановку:– Женщинам вот хорошо: села на веник верхом да и полетела!– Это как, полетела? – попытался понять голубоглазый продавец. – Где это полетела?И он обвел взглядом небосвод. Небосвод был чист, если не считать густых длинных шлейфов от четырех труб районной ТЭЦ.– Ну, ведьма если. На помеле ведьмы летают, – сник Зотов.– Это как ведьма? – попытался понять продавец. – Кто это ведьма?– Пошутил я, – сказал Зотов, ретируясь. Продавец долго смотрел ему вслед голубыми бдительными глазами. По рыночному забору осторожно шла кошка.Зотов тоскливо приближался к студенческому общежитию, надеясь, что авось да пронесет. Но не пронесло: двери общежития внезапно выстрелили пестрой гомонящей стаей студентов. Зотов отскочил к ближайшему дому, забросил веник в открытый подъезд и трясущимися руками стал вскрывать пачку сигарет «Каравелла».Студенты не расходились. Они тоже закуривали и, хохоча, перебрасывались пустяковыми репликами.В глубине подъезда скрипнула дверь. Сиплый старушечий голос произнес:– Верка! Ты что ж, разиня, подметала, а веник-то оставила. Ну как есть шалавая!– Да вы что, мама, – обиженно застрекотала невидимая Верка, – и не подметала я еще вовсе, и веник, вон он, на кухне. Вечно вы…– И кто ж это веники расшвыривает? – выползая на улицу, в раздумье произнесла старуха. Была она в толстом полушерстяном платке, ее лисье личико усеяли мохнатые бородавки.Зотов негромко сказал:– Это мой веник.– Твой? – подозрительно спросила старуха. – А ты, красавец, сам-то чей будешь?Зотов повел рукой вдоль улицы:– Я вон там живу, видите, белый дом с красными балконами?– Ну, – прищурилась старуха. – А чего ж ты у нашего парадного сшиваешься? Веник, говорю, зачем кинул?– Понимаете, – краснея, залепетал Зотов, – солнце на улице. Веник, если его долго на свету держать, хрупким делается, ну, как бы сказать… ломким, что ли. Вот я его туда, в темноту. Это временно, вы не думайте. Я возьму.Старуха почесала двумя пальцами под платком и убежденно сказала:– Врешь ты все. Ну, ведь врешь же. Признавайся, а то народ кликну. Вон ребята идут.Зотов с ужасом узнал в ребятах своих студентов.– Прошу вас, тише! – умоляюще прошептал он. – Я объясню все, потом только…– Гуд монинг, Вениамин Петрович! – хором пропели студенты.Не в силах ответить, Зотов молча кивнул головой.– Вениамин Петрович, а Вениамин Петрович, – жалобно произнес один. – Вы завтра последний день зачет принимаете?– Да, – слегка придя в себя, ответил Зотов. – Да, товарищи, завтра последний день.– Вениамин Петрович, – заныл второй, – а нельзя в среду как-нибудь, а? Мы никак завтра, ну никак, понимаете, у нас городские соревнования. По гимнастике. Вениамин Петрович!– Хорошо. В виде исключения, – торопливо согласился Зотов. – Гнатюк и Степанов, если не ошибаюсь? Идите, хорошо, в среду.– Тэнк ю вэри, вэри! – загалдели обрадованные Гнатюк и Степанов, заворачивая в переулок.Зотов вздохнул. Старуха пытливо глядела на него.– Студентов обучаешь, значит?– Преподаю, да. Английский язык, – сказал Зотов.– А веник на рынке купил?– На рынке, – грустно подтвердил Зотов.– Жена, что ли, послала?Зотов кивнул, снимая запотевшие очки. Позолота сверкнула на солнце.– Вот все и ясно, – сказала старуха, нагибаясь за веником. – Тогда вот что: ты иди вперед, домой иди, понял? А я веник понесу.Зотов пошел, неуверенно косясь через плечо на старуху.– Дальше, дальше отходи! – приказала она. – И не оглядывайся, не украду я твой веник, ну! Вперед смотри, вон еще, небось, твои студенты идут.Она держала веник немного наперевес, как карабин, и конвоируемый Зотов прибавил шагу.У белого дома с красными балконами старуха отдала веник.– Спасибо вам большущее, – сказал Зотов, ласково разглядывая мохнатые старухины бородавки. – Может, подниметесь?– Чегой-то? – возразила старуха. – Один ступай, не теряй авторитету. Авторитет и перед женой соблюдать надо, не только перед студентами. ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ Встреча чемпиона города по шахматам Максима Семеновича Воскобойникова с претендентом на это звание Женей Маляевым была назначена на воскресенье.Ровно к двум часам зал Дома культуры был полностью укомплектован шахматофилами. Соперники, кланяясь, вышли на высокую сцену. Арбитр – десятиклассник Саша с труднозапоминающейся фамилией – провел жеребьевку. Белая пешка досталась Жене Маляеву. Худенький, очкастый, он нервно уселся за столик первым. Матерый, поседевший в шахматных дуэлях Воскобойников, позевывая, занял место напротив. Маляев быстро сделал первый ход, но вдруг, протерев очки, обескураженно спросил:– Простите, а это что за конь?– Который? – любезно осведомился Воскобойников.– Да вот, вместо пешки, на эф-семь. У вас же три коня!– Три.– Позвольте, но откуда у вас третий конь?– Это я сам выточил, из ясеня. Хороший конь, правда? Не хуже фабричного. Не всякому дано. А я, знаете, еще сызмальства в кружке «Умелые руки»…– Да, но нельзя же трех коней… Уберите его! Это лишняя фигура.– Почему же лишняя? Он у меня вместо пешки. Пешек же семь.– Да ведь не по правилам!– Небольшое отклонение есть, признаю. Но в общем чепуха, не стоит сыр-бор городить. Я специально рылся в шахматных справочниках и, представьте, категорического запрета на третьего коня нигде не нашел. Потом поймите, дорогой, инструкция – это не догма. Здоровая инициатива никогда еще не мешала.– Как же так? А если я, например, себе второго ферзя поставлю?– Ставьте, – охотно согласился Воскобойников. – Ну, что же вы? Ставьте. Где только вы его возьмете? Желаете – могу вам выточить к следующему разу. А сейчас уж не обессудьте.– Но это же черт знает что такое! – покраснев, закричал Маляев. – Судья! Куда вы смотрите?Десятиклассник Саша с труднозапоминающейся фамилией резво, как официант-стажер, подскочил к столику.– Действительно, – робея, произнес он. – Максим Семенович, уберите, пожалуйста, лишнего коня.– Прямо. Сейчас, – благодушно отозвался Воскобойников. – Вот так сейчас возьму и уберу. Нет уж, родненькие. Это у меня примета такая, вроде суеверия. Мы, старики, суеверны. Вам, молодым, не понять этого. У каждого свои причуды. Вот мой визави, извиняюсь, очки все время протирает. А я коня ставлю на эф-семь.– Отказываюсь играть, – хмуро сказал Женя, протирая очки.– А вы не капризничайте, – посоветовал Воскобойников, – вы пока еще не Бобби Фишер, уламывать вас никто не будет.– Я буду вынужден аннулировать игру, – плачущим голосом произнес арбитр с труднозапоминающейся фамилией.– Аннулируйте, ваше право, – сказал Воскобойников. – А только сначала поглядите в зал.Зал в нетерпении топал ногами. Слышались выкрики недовольных:– Эй, претенденты! Скоро начнете?– Кончай волынку! В ФИДЕ напишем!– Большой скандал возможен, – скучая, сказал Воскобойников.Саша побледнел и челноком заметался по сцене. Из-за кулис тоскливо простирал руки директор Дома культуры.– Женя! Ну, может, уступите? – в отчаянии попросил арбитр.– Но это же явное преимущество! – гневно сказал Маляев.– Временное, – объяснил Воскобойников. – Стоит вам только выиграть у меня коня, и преимущество перейдет к вам. На целую пешку.– Ну, Женя! – взмолился судья-десятиклассник.– А-а, черт с вами, ходите! – сдался Маляев, протирая очки.…Матч закончился быстро. Выигравший Максим Семенович отечески обнял за плечи соперника и арбитра:– Что там ни говорите, а приметы – великая вещь! Вам, молодежи, не понять этого. Так выточить, Женя, вам ферзя? Из ясеня, а? Не отличите от фабричного, гарантирую. СИТУАЦИЯ – Кого это в такую рань? – недоуменно спросила сама себя Инна Ефремовна, спеша к двери.На пороге возник Володя, сотрудник института, где работала Инна Ефремовна, стройный, подтянутый, черноусый.– Володя? – удивленно сказала она. – Какими судьбами? Заходите, раздевайтесь. И простите, что я в таком виде; не ждала… Я сейчас, минутку!Взбивая на ходу волосы, она унеслась в спальню, к трюмо, где молниеносно совершила ряд магических движений пуховке?» и губной помадой.– Садитесь, Володя. Что привело вас в мою скромную обитель?– А так уж вышло, – разведя руками, сказал Володя.
1 2 3 4 5 6