https://wodolei.ru/catalog/unitazy/s-vertikalnim-vipuskom/
— Несколько дней тому назад я видел твоего Сына, Мать, и говорил с Ним…
— Ты говорил с ним? Что он… — порывисто двинулась Она ко мне, но сразу остановилась. — Прости меня, путник, прости мать, беспокоящуюся о своём единственном сыне. Войди, отдохни и поешь…
Я, Фалес Аргивянин, вошёл в более чем скромное жилище Матери Бога. Две скамьи, большой стол, жалкая, убогая постель из камыша в углу, прялка у кривого окна да старая светильня на маленькой полочке в углу — вот и всё убранство Храма Нового, в который вступил я, Фалес Аргивянин.
Торопливо поставила Она на стол большую глиняную кружку с молоком, положила чёрную от приставших к ней угольков лепёшку и, поклонившись мне, сказала:
— Вкуси, чужестранец, хлеба нашего…
Поклонился и я и, сев у стола и окинув острым взглядом стоявшую передо мною женщину, сказал:
— Благословен будет хлеб Твой, Мать, а молоко Твоё я уже вкушал… Женщина подняла голову.
— Разве ты был уже у нас, чужестранец? — спросила Она.
Новая страшная загадка бытия Неизреченного прозвучала для меня из Её уст.
Но мне ли, Фалесу Аргивянину, Великому Посвящённому Фив, носящему знак Маяка Вечности на челе, а Холод Великого Преведения в сердце, отступать перед загадками бытия? Я напряг свои силы и окутал её теплом Мудрости моей, сокрывшим дыхание Матери Изиды…
Женщина вздрогнула и села против меня на скамью.
— Ты призвал благословение Божие на дом мой, чужестранец, — сказала Она, — и это точно так, ибо я сразу почувствовала успокоение в сердце моём. Ты видел сына моего и говорил с ним?
— Я видел Его и говорил с Ним, Мать, — ответил я, — и Он благословил меня. Что значит мой призыв, жалкого червя земли, благословения Божия на дом Матери Иисуса, плотника из Назарета, перед Его благословением?
Женщина вздрогнула.
— Ты… ты уверовал в него, чужестранец? Не принял ли он тебя в ученики свои? — тихо, но порывисто спросила Она.
— Нет, Мать, — ответил я. — Не уверовал я в Него, ибо я узнал Его. И не мне быть учеником Его, ибо вот — я всегда — доныне и вовеки буду лишь жалким рабом Его…
— Чудны речи твои, чужестранец,
— помолчав, промолвила Она. — Но на лице твоём я читаю мудрость и страдание великое, и моё сердце, сердце бедной, жалкой вдовы, состраждет тебе и влечёт к тебе. Скажи мне, мудрый чужестранец, за кого ты считаешь сына моего?
— А за кого считаешь Ты Его Сама, Мать? — переспросил я, Фалес Аргивянин.
Женщина вздохнула и стала перебирать пальцами углы покрывала своего.
— Ты, чужестранец, — сказала Она, — как бы принёс сюда дыхание сына моего… Он будто здесь… И полно моё сердце доверия к тебе… Всю жизнь меня мучит заданный тобою вопрос, и — поверишь ли, чужестранец? — разгадка его порою страшит меня. Кто сын мой? Да разве я знаю это, чужестранец? Но моему ли слабому разуму женщины понять всё то, что случилось на скромном пути моём?
И тихим торопливым шёпотом Она стала передавать мне, Фалесу Аргивянину, дивные простые слова о чистом детстве своём в семье простых, чистых родителей, о чудесных голосах невидимых, неустанно шептавших ей странные, дивные речи, о необыкновенных сновидениях своих, о явлении ей светлого крылатого юноши, возвестившего ей слова Вести Благой, о замужестве непорочном и непорочном девственном рождении Сына, которому при явлении Его на свет поклонились три мужа вида царственного…
— Они были похожи на тебя, чужестранец, — сказала Она, — не лицом, нет, а великим миром, которым веяло от них, и чертами мудрости, которую я провижу в тебе… Не было у них только на челе складок великого страдания, путник неведомый…
— А что было дальше?
И снова потекли слова о ранней мудрости Дивного Дитяти, о чудесах, творившихся около Него и творимых Им Самим, о великой любви Его ко всему сущему… Одного только не понимала, казалось, Сама Мать: это той неизреченной, космической любви, которую Она Сама вкладывала в слова Свои о Сыне Своём… И в пылу разговора откинула Она покрывало с лица Своего, и — да будет прославленно Имя Вечно Юной Девы-Матери! — я, Фалес Аргивянин, увидел дивные, прекрасные черты и очи, глубина которых рассеяла мои сомнения, но, казалось, углубила ещё бездну загадки, разверзшейся предо мною.
— Мать! — сказал я ей. — Разве ты не веришь, что Твой Сын — Мессия, предреченный пророками и Моисеем? А может быть, — тихо добавил я, — и больше Мессии?
Испуганно взглянула на меня Женщина.
— Но… ведь он — человек, чужестранец, — шепнула Она недоумённо.
— Но и Ты — простая женщина, Мать, — ответил я. — Ведь и Тебя ничто не отличает от сестёр Твоих. Или, быть может, Мать, Ты не всё поведала мне?
Женщина смущённо опустила голову.
— Вот только одно, — сказала Она, — смущает сердце моё, чужестранец. Я искренно верующая иудейка, старательно исполняю все указания Закона и наставников наших… но… сновидения мои смущают меня…
— Я — снотолкователь из Египта, — быстро сказал я. — Расскажи мне сновидения свои, Мать, и я попробую объяснить Тебе их…
— Да?! — радостно воскликнула Женщина. — Да будет благословен приход твой, чужестранец! Быть может, ты снимешь тяжесть неведения с души моей…
И робко, как бы стыдясь, она начала рассказывать мне сны свои. С первых же её слов заря Великого Понимания занялась в разуме моём. Перед моим мысленным взором проходили среди грохота космических стихий и вздохов зарождающихся миров картины неизреченной, грандиозной жизни всесильной Великой Богини, вскормившей своей грудью новые и новые Космосы, властно попирающей Божественною пятою обломки старых, Богини, устраивающей бытие мрачных бездн Хаоса, Богини, внимающей моленьям сотен биллионов стран, народов, человечеств и эволюции, Богини, повелевающей легионами светлых духов, лучезарного взора которых бежит Владыка Мрака, Богини, слышавшей голос мой — Великого Иерофанта храма Вечно Юной Девы-Матери…
И дивно было мне, Фалесу Аргивянину, внимать рассказам этим из дрожавших уст простой, бедной, скромной вдовы жалкого плотника из Иудеи…
— Скажи, Мать, — вопросил я, — не говорила ли Ты когда-либо о снах этих Сыну Своему?
— Говорила, — чуть слышно ответила Женщина.
— И что же Ты слышала от Него, Мать?
— Странен был ответ его, — ответила Она. — Он ласково сказал мне: «Забудь пока, мать, о чудных видениях своих. Но нет греха в них, ибо они — от Господа». И ещё сказал он так: «Когда кончится крест твой, мать, принятый тобою для меня, вернёшься ты в жизнь снов твоих…» Но что это значит — я не знаю…
— Скажи, Мать, — снова вопросил я, — не помнишь ли Ты меня среди видений Твоих?
Внимательно оглядела меня Женщина и задумчиво обратила бездонный взор Свой в тёмный угол лачуги.
— Как только ты вошёл сюда, чужестранец, — тихо сказала Она, — я почувствовала, что ты не чужой мне. Но пока тщетно я роюсь в памяти моей… Но… постой… погоди… — И Она вдруг вскинула на меня бездонные очи. — Что значили слова твои о том, что ты пил уже молоко моё?
И Она вскочила с места, не спуская с меня взора, загоревшегося вдруг мириадами солнц.
Встал и я, Фалес Аргивянин, понявший, что наступил великий и страшный момент победы Света над мраком, Духа над плотью, Неба над Землёю, Богини над женщиной…
— Погоди, вспоминаю, — медленно говорила Женщина, и тихо зазвучали из тёмных углов лачуги нежные звуки систрума и серебряных колокольчиков. — Вижу… храм… я… и ты, распростёртый у ног моих… верный слуга мой… другой храм… и снова ты — великий и мудрый… Ты… ты… пьёшь молоко моё… Фалес Аргивянин, верный раб мой!.. — каким-то звенящим аккордом вырвалось из уст Её, и в тот же миг я пал к ногам Великой вочеловеченной Богини Изиды…
Долго лежал я, Фалес Аргивянин, не смея поднять головы, ибо почитал себя недостойным созерцать лик просыпающейся Богини. А звуки дивных неземных мелодий всё ширились и росли, и только порой мне казалось, что в них доминировал какой-то величественный, но грустный и печальный звук, как будто целый Космос жаловался Богу на свою сиротливость без ушедшей неведомо куда Богини-Матери.
— Встань, Фалес Аргивянин, встань, любимый слуга мой, — прошелестел надо мною голос Богини. — Встань и сядь. Забудь Небо, ибо мы здесь не для Неба, а для Земли…
И я, Фалес Аргивянин, встал и сел. Всё было по-прежнему: лачуга, и тёмные углы, и одетая в тёмное грубое платье скромная Женщина с покрывалом на лице.
— Воистину странна судьба твоя, Аргивянин, — продолжала Изида-Мария. — Когда я поила тебя молоком моим, я сама не знала, что тебе предопределено иметь часть в деяниях и бытии моём: явиться в миг тот, когда должен был окончиться земной сон мой. Но он кончился, и отныне я знаю уже, что близок час, для которого я и пришла на Землю. Ты знаешь, о каком часе я говорю, Аргивянин, это тот самый час, от провидения которого оледенело твоё мужественное и мудрое сердце, сын Эллады. Близится Великая Жертва. И ныне я поняла, о каком оружии, долженствующем проникнуть в душу мою, говорил мне пророк, когда я впервые взошла на ступени храма Адонаи… Ужасно, Аргивянин, иметь сердце любящей земной матери, но ещё ужаснее освещать его сознанием Божественным… Так вот о каком кресте говорил мне Тот, Кого я почитала Сыном моим… Вот откуда эта Великая Любовь, связавшая сердце моё с проявлением Неизреченного.
Воцарилось молчание. Низко наклонена была голова Изиды-Марии, Божественные думы кружились подле Её чела, сокрытого покрывалом.
— Аргивянин, — тихо продолжала Она. — Подсказала ли тебе твоя Мудрость, почему именно я являюсь ныне обыкновенной женщиной, под оболочкой которой никто, кроме трёх, а ныне и тебя, Иерофант из Египта, не узнаёт Богини-Матери? Божественный Сын мой должен был явиться на Землю человеком, ибо только человек может спасти человечество, а для того и родиться должен был от земной матери. Но ничто не должно было смущать взоры и ум людей при явлении Бога Вочеловеченного — и вот я по воле Неизреченного приняла плоть человеческую… Мало того, Аргивянин, — я даже отдала своё сознание, променяв его на сознание земной женщины, до той поры, пока мне не понадобится сила и мощь Богини, дабы выполнить возложенную на меня задачу. И отныне я не дам никому заметить пробуждения моего — я остаюсь прежней Марией вплоть до конца земных дней моих, который ничем не будет отличаться от конца дней каждого человека… В жизни каждой Девы-Матери, рождающей новую землю, бывает, Аргивянин, такой миг, когда она, выполняя высшее назначение своё, вбирает в себя скорби и печали всего ею рождённого, и для этого мига нужны всё могущество и вся мудрость её, дабы воистину остаться Матерью Всего Сущего, ибо, только родив Бога, познаешь всю Аюбовь Бога, до сих пор мирно дремавшую на полянах Рая Всевышнего, в Саду Матерей Божественных… Когда этот страшный миг придёт, будь там, Аргивянин, около меня. О, не для того, чтобы помочь мне, ибо мне никто не поможет и не должен помочь, а для того, чтобы великая Мудрость твоя стала ещё больше от лицезрения двух Жертв Божественных… А теперь, Аргивянин, собери Мудрость твою и вызови предо мною лик Сына моего, ибо я, восстав от сна, нуждаюсь в ободрении взгляда Его… Сама я не имею права чем-либо выходить из границ возможностей женщины Земли обыденной…
И я, Фалес Аргивянин, встал и, властно воззвав к лукавым духам отражения, повелел им послать образы наши в пространство и вместе с ними разослал и огненные стрелы мыслей моих. Вихрем заколебались вокруг нас блики отражений дорог, полей, садов, деревьев… дрогнули… остановились.
И вот увидели мы одинокую маслину среди зеленеющих полей; несколько человек мирно спали около дерева. А один сидел, склонившись на камень неподалёку. Это был Он — Сын и Бог. С тихой, воистину Божественной лаской глядел Он на Мать Свою…
— Благословение Отца да почиет на тебе, проснувшаяся Мать моя, — сказал Он. — Свершается предначертанное от века Земли сей. Гряди в Иерусалим, Мать, близка цель пути креста нашего…
И Божественный взор Его остановился на мне.
— Ты свершил всё, что должен был свершить, мудрый сын Земли, — сказал Он. — Доканчивай пути земного странствования своего, ибо столь велики тайны, открывшиеся тебе, что Земля не удержит тебя, Аргивянин. Я вижу распускающиеся за спиной твоей крылья, сын Эллады, — от звезды к звезде будешь летать ты и Знак Креста моего понесёшь к границам Мироздания, проповедуя Имя моё и Имя Матери моей…
Он протянул благословляющие руки свои, и видение исчезло.
И снова я простёрся пред Матерью Изидой.
— Великая Мать! — воззвал я. — Всё, что имею я, и всё, что буду иметь, всё приношу я к ногам Твоим. Мать Великая, оледенели сердце и разум мой, и вот вижу я, что я — нищ и ничего мне не нужно…
Ласково коснулась меня рука Изиды-Марии.
— Встань, слуга мой, встань, раб Бога Неизреченного. То, что сказал Сын мой, должно исполниться. Но никогда никакие крылья твои не унесут тебя от любви и дыхания моего, Аргивянин… А теперь гряди в путь, мудрый сын Эллады, ещё раз мы встретимся с тобою у подножия креста Сына моего…
И я ушёл. И были тихи поля, и была тиха ночная дорога, и тихо Селена струила свет свои — и все это отражалось холодными бликами в ледяном сердце одинокого странника, нёсшего в груди своей страшную Мудрость Видения…
И только где-то в вышине, у голубого свода, звучали ещё струны неведомого систрума, будто ангелы Неизреченного, охраняя покой вочеловеченной Матери-Изиды, тихо перебирали их крылами своими…
Мир тебе, Эмпедокл!
Фалес Аргивянин
V . Третье Посвяшение
Фалес Аргивянин —
присутствующим —
о Премудрости Вечно Юной
Девы-Матери — радоваться!
Теперь расскажу я вам о своём третьем Посвящении.
Шесть тысяч лет тому назад все тайные Святилища планеты Земля получили уведомление, что Посвящённые второй степени, желающие принять третье Посвящение, должны собраться в Тайной зале Белого Братства в количестве двенадцати для подготовки к принятию Великого Посвящения.
Меня призвал Великий Гераклит. Он возложил на меня свои руки и, заглядывая в мои глаза своими огненными очами, сказал мне:
— Аргивянин, великий сын мой! Хочешь ли ты удостоиться Великого Посвящения?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
— Ты говорил с ним? Что он… — порывисто двинулась Она ко мне, но сразу остановилась. — Прости меня, путник, прости мать, беспокоящуюся о своём единственном сыне. Войди, отдохни и поешь…
Я, Фалес Аргивянин, вошёл в более чем скромное жилище Матери Бога. Две скамьи, большой стол, жалкая, убогая постель из камыша в углу, прялка у кривого окна да старая светильня на маленькой полочке в углу — вот и всё убранство Храма Нового, в который вступил я, Фалес Аргивянин.
Торопливо поставила Она на стол большую глиняную кружку с молоком, положила чёрную от приставших к ней угольков лепёшку и, поклонившись мне, сказала:
— Вкуси, чужестранец, хлеба нашего…
Поклонился и я и, сев у стола и окинув острым взглядом стоявшую передо мною женщину, сказал:
— Благословен будет хлеб Твой, Мать, а молоко Твоё я уже вкушал… Женщина подняла голову.
— Разве ты был уже у нас, чужестранец? — спросила Она.
Новая страшная загадка бытия Неизреченного прозвучала для меня из Её уст.
Но мне ли, Фалесу Аргивянину, Великому Посвящённому Фив, носящему знак Маяка Вечности на челе, а Холод Великого Преведения в сердце, отступать перед загадками бытия? Я напряг свои силы и окутал её теплом Мудрости моей, сокрывшим дыхание Матери Изиды…
Женщина вздрогнула и села против меня на скамью.
— Ты призвал благословение Божие на дом мой, чужестранец, — сказала Она, — и это точно так, ибо я сразу почувствовала успокоение в сердце моём. Ты видел сына моего и говорил с ним?
— Я видел Его и говорил с Ним, Мать, — ответил я, — и Он благословил меня. Что значит мой призыв, жалкого червя земли, благословения Божия на дом Матери Иисуса, плотника из Назарета, перед Его благословением?
Женщина вздрогнула.
— Ты… ты уверовал в него, чужестранец? Не принял ли он тебя в ученики свои? — тихо, но порывисто спросила Она.
— Нет, Мать, — ответил я. — Не уверовал я в Него, ибо я узнал Его. И не мне быть учеником Его, ибо вот — я всегда — доныне и вовеки буду лишь жалким рабом Его…
— Чудны речи твои, чужестранец,
— помолчав, промолвила Она. — Но на лице твоём я читаю мудрость и страдание великое, и моё сердце, сердце бедной, жалкой вдовы, состраждет тебе и влечёт к тебе. Скажи мне, мудрый чужестранец, за кого ты считаешь сына моего?
— А за кого считаешь Ты Его Сама, Мать? — переспросил я, Фалес Аргивянин.
Женщина вздохнула и стала перебирать пальцами углы покрывала своего.
— Ты, чужестранец, — сказала Она, — как бы принёс сюда дыхание сына моего… Он будто здесь… И полно моё сердце доверия к тебе… Всю жизнь меня мучит заданный тобою вопрос, и — поверишь ли, чужестранец? — разгадка его порою страшит меня. Кто сын мой? Да разве я знаю это, чужестранец? Но моему ли слабому разуму женщины понять всё то, что случилось на скромном пути моём?
И тихим торопливым шёпотом Она стала передавать мне, Фалесу Аргивянину, дивные простые слова о чистом детстве своём в семье простых, чистых родителей, о чудесных голосах невидимых, неустанно шептавших ей странные, дивные речи, о необыкновенных сновидениях своих, о явлении ей светлого крылатого юноши, возвестившего ей слова Вести Благой, о замужестве непорочном и непорочном девственном рождении Сына, которому при явлении Его на свет поклонились три мужа вида царственного…
— Они были похожи на тебя, чужестранец, — сказала Она, — не лицом, нет, а великим миром, которым веяло от них, и чертами мудрости, которую я провижу в тебе… Не было у них только на челе складок великого страдания, путник неведомый…
— А что было дальше?
И снова потекли слова о ранней мудрости Дивного Дитяти, о чудесах, творившихся около Него и творимых Им Самим, о великой любви Его ко всему сущему… Одного только не понимала, казалось, Сама Мать: это той неизреченной, космической любви, которую Она Сама вкладывала в слова Свои о Сыне Своём… И в пылу разговора откинула Она покрывало с лица Своего, и — да будет прославленно Имя Вечно Юной Девы-Матери! — я, Фалес Аргивянин, увидел дивные, прекрасные черты и очи, глубина которых рассеяла мои сомнения, но, казалось, углубила ещё бездну загадки, разверзшейся предо мною.
— Мать! — сказал я ей. — Разве ты не веришь, что Твой Сын — Мессия, предреченный пророками и Моисеем? А может быть, — тихо добавил я, — и больше Мессии?
Испуганно взглянула на меня Женщина.
— Но… ведь он — человек, чужестранец, — шепнула Она недоумённо.
— Но и Ты — простая женщина, Мать, — ответил я. — Ведь и Тебя ничто не отличает от сестёр Твоих. Или, быть может, Мать, Ты не всё поведала мне?
Женщина смущённо опустила голову.
— Вот только одно, — сказала Она, — смущает сердце моё, чужестранец. Я искренно верующая иудейка, старательно исполняю все указания Закона и наставников наших… но… сновидения мои смущают меня…
— Я — снотолкователь из Египта, — быстро сказал я. — Расскажи мне сновидения свои, Мать, и я попробую объяснить Тебе их…
— Да?! — радостно воскликнула Женщина. — Да будет благословен приход твой, чужестранец! Быть может, ты снимешь тяжесть неведения с души моей…
И робко, как бы стыдясь, она начала рассказывать мне сны свои. С первых же её слов заря Великого Понимания занялась в разуме моём. Перед моим мысленным взором проходили среди грохота космических стихий и вздохов зарождающихся миров картины неизреченной, грандиозной жизни всесильной Великой Богини, вскормившей своей грудью новые и новые Космосы, властно попирающей Божественною пятою обломки старых, Богини, устраивающей бытие мрачных бездн Хаоса, Богини, внимающей моленьям сотен биллионов стран, народов, человечеств и эволюции, Богини, повелевающей легионами светлых духов, лучезарного взора которых бежит Владыка Мрака, Богини, слышавшей голос мой — Великого Иерофанта храма Вечно Юной Девы-Матери…
И дивно было мне, Фалесу Аргивянину, внимать рассказам этим из дрожавших уст простой, бедной, скромной вдовы жалкого плотника из Иудеи…
— Скажи, Мать, — вопросил я, — не говорила ли Ты когда-либо о снах этих Сыну Своему?
— Говорила, — чуть слышно ответила Женщина.
— И что же Ты слышала от Него, Мать?
— Странен был ответ его, — ответила Она. — Он ласково сказал мне: «Забудь пока, мать, о чудных видениях своих. Но нет греха в них, ибо они — от Господа». И ещё сказал он так: «Когда кончится крест твой, мать, принятый тобою для меня, вернёшься ты в жизнь снов твоих…» Но что это значит — я не знаю…
— Скажи, Мать, — снова вопросил я, — не помнишь ли Ты меня среди видений Твоих?
Внимательно оглядела меня Женщина и задумчиво обратила бездонный взор Свой в тёмный угол лачуги.
— Как только ты вошёл сюда, чужестранец, — тихо сказала Она, — я почувствовала, что ты не чужой мне. Но пока тщетно я роюсь в памяти моей… Но… постой… погоди… — И Она вдруг вскинула на меня бездонные очи. — Что значили слова твои о том, что ты пил уже молоко моё?
И Она вскочила с места, не спуская с меня взора, загоревшегося вдруг мириадами солнц.
Встал и я, Фалес Аргивянин, понявший, что наступил великий и страшный момент победы Света над мраком, Духа над плотью, Неба над Землёю, Богини над женщиной…
— Погоди, вспоминаю, — медленно говорила Женщина, и тихо зазвучали из тёмных углов лачуги нежные звуки систрума и серебряных колокольчиков. — Вижу… храм… я… и ты, распростёртый у ног моих… верный слуга мой… другой храм… и снова ты — великий и мудрый… Ты… ты… пьёшь молоко моё… Фалес Аргивянин, верный раб мой!.. — каким-то звенящим аккордом вырвалось из уст Её, и в тот же миг я пал к ногам Великой вочеловеченной Богини Изиды…
Долго лежал я, Фалес Аргивянин, не смея поднять головы, ибо почитал себя недостойным созерцать лик просыпающейся Богини. А звуки дивных неземных мелодий всё ширились и росли, и только порой мне казалось, что в них доминировал какой-то величественный, но грустный и печальный звук, как будто целый Космос жаловался Богу на свою сиротливость без ушедшей неведомо куда Богини-Матери.
— Встань, Фалес Аргивянин, встань, любимый слуга мой, — прошелестел надо мною голос Богини. — Встань и сядь. Забудь Небо, ибо мы здесь не для Неба, а для Земли…
И я, Фалес Аргивянин, встал и сел. Всё было по-прежнему: лачуга, и тёмные углы, и одетая в тёмное грубое платье скромная Женщина с покрывалом на лице.
— Воистину странна судьба твоя, Аргивянин, — продолжала Изида-Мария. — Когда я поила тебя молоком моим, я сама не знала, что тебе предопределено иметь часть в деяниях и бытии моём: явиться в миг тот, когда должен был окончиться земной сон мой. Но он кончился, и отныне я знаю уже, что близок час, для которого я и пришла на Землю. Ты знаешь, о каком часе я говорю, Аргивянин, это тот самый час, от провидения которого оледенело твоё мужественное и мудрое сердце, сын Эллады. Близится Великая Жертва. И ныне я поняла, о каком оружии, долженствующем проникнуть в душу мою, говорил мне пророк, когда я впервые взошла на ступени храма Адонаи… Ужасно, Аргивянин, иметь сердце любящей земной матери, но ещё ужаснее освещать его сознанием Божественным… Так вот о каком кресте говорил мне Тот, Кого я почитала Сыном моим… Вот откуда эта Великая Любовь, связавшая сердце моё с проявлением Неизреченного.
Воцарилось молчание. Низко наклонена была голова Изиды-Марии, Божественные думы кружились подле Её чела, сокрытого покрывалом.
— Аргивянин, — тихо продолжала Она. — Подсказала ли тебе твоя Мудрость, почему именно я являюсь ныне обыкновенной женщиной, под оболочкой которой никто, кроме трёх, а ныне и тебя, Иерофант из Египта, не узнаёт Богини-Матери? Божественный Сын мой должен был явиться на Землю человеком, ибо только человек может спасти человечество, а для того и родиться должен был от земной матери. Но ничто не должно было смущать взоры и ум людей при явлении Бога Вочеловеченного — и вот я по воле Неизреченного приняла плоть человеческую… Мало того, Аргивянин, — я даже отдала своё сознание, променяв его на сознание земной женщины, до той поры, пока мне не понадобится сила и мощь Богини, дабы выполнить возложенную на меня задачу. И отныне я не дам никому заметить пробуждения моего — я остаюсь прежней Марией вплоть до конца земных дней моих, который ничем не будет отличаться от конца дней каждого человека… В жизни каждой Девы-Матери, рождающей новую землю, бывает, Аргивянин, такой миг, когда она, выполняя высшее назначение своё, вбирает в себя скорби и печали всего ею рождённого, и для этого мига нужны всё могущество и вся мудрость её, дабы воистину остаться Матерью Всего Сущего, ибо, только родив Бога, познаешь всю Аюбовь Бога, до сих пор мирно дремавшую на полянах Рая Всевышнего, в Саду Матерей Божественных… Когда этот страшный миг придёт, будь там, Аргивянин, около меня. О, не для того, чтобы помочь мне, ибо мне никто не поможет и не должен помочь, а для того, чтобы великая Мудрость твоя стала ещё больше от лицезрения двух Жертв Божественных… А теперь, Аргивянин, собери Мудрость твою и вызови предо мною лик Сына моего, ибо я, восстав от сна, нуждаюсь в ободрении взгляда Его… Сама я не имею права чем-либо выходить из границ возможностей женщины Земли обыденной…
И я, Фалес Аргивянин, встал и, властно воззвав к лукавым духам отражения, повелел им послать образы наши в пространство и вместе с ними разослал и огненные стрелы мыслей моих. Вихрем заколебались вокруг нас блики отражений дорог, полей, садов, деревьев… дрогнули… остановились.
И вот увидели мы одинокую маслину среди зеленеющих полей; несколько человек мирно спали около дерева. А один сидел, склонившись на камень неподалёку. Это был Он — Сын и Бог. С тихой, воистину Божественной лаской глядел Он на Мать Свою…
— Благословение Отца да почиет на тебе, проснувшаяся Мать моя, — сказал Он. — Свершается предначертанное от века Земли сей. Гряди в Иерусалим, Мать, близка цель пути креста нашего…
И Божественный взор Его остановился на мне.
— Ты свершил всё, что должен был свершить, мудрый сын Земли, — сказал Он. — Доканчивай пути земного странствования своего, ибо столь велики тайны, открывшиеся тебе, что Земля не удержит тебя, Аргивянин. Я вижу распускающиеся за спиной твоей крылья, сын Эллады, — от звезды к звезде будешь летать ты и Знак Креста моего понесёшь к границам Мироздания, проповедуя Имя моё и Имя Матери моей…
Он протянул благословляющие руки свои, и видение исчезло.
И снова я простёрся пред Матерью Изидой.
— Великая Мать! — воззвал я. — Всё, что имею я, и всё, что буду иметь, всё приношу я к ногам Твоим. Мать Великая, оледенели сердце и разум мой, и вот вижу я, что я — нищ и ничего мне не нужно…
Ласково коснулась меня рука Изиды-Марии.
— Встань, слуга мой, встань, раб Бога Неизреченного. То, что сказал Сын мой, должно исполниться. Но никогда никакие крылья твои не унесут тебя от любви и дыхания моего, Аргивянин… А теперь гряди в путь, мудрый сын Эллады, ещё раз мы встретимся с тобою у подножия креста Сына моего…
И я ушёл. И были тихи поля, и была тиха ночная дорога, и тихо Селена струила свет свои — и все это отражалось холодными бликами в ледяном сердце одинокого странника, нёсшего в груди своей страшную Мудрость Видения…
И только где-то в вышине, у голубого свода, звучали ещё струны неведомого систрума, будто ангелы Неизреченного, охраняя покой вочеловеченной Матери-Изиды, тихо перебирали их крылами своими…
Мир тебе, Эмпедокл!
Фалес Аргивянин
V . Третье Посвяшение
Фалес Аргивянин —
присутствующим —
о Премудрости Вечно Юной
Девы-Матери — радоваться!
Теперь расскажу я вам о своём третьем Посвящении.
Шесть тысяч лет тому назад все тайные Святилища планеты Земля получили уведомление, что Посвящённые второй степени, желающие принять третье Посвящение, должны собраться в Тайной зале Белого Братства в количестве двенадцати для подготовки к принятию Великого Посвящения.
Меня призвал Великий Гераклит. Он возложил на меня свои руки и, заглядывая в мои глаза своими огненными очами, сказал мне:
— Аргивянин, великий сын мой! Хочешь ли ты удостоиться Великого Посвящения?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13