Невидимые снайперы методично расстреливали «отчаянных» одного за другим — до самых ворот форта. Но Майка словно кто-то охранял. А может, действительно охранял? Лишь случайная пуля срезала часы с его руки, чиркнув по кисти.
Форт встретил их невесело. Солдаты, сбежавшиеся к воротам крепости, угрюмо рассматривали потрепанных «десперадос».
Комендант Гомеш не ждал их у ворот. Комендант умирал.
Добрая Мелинда, верная подруга коменданта, молча открыла перед Майком дверь в комнату умирающего. Лицо мулатки было каменным, толстые губы плотно сжаты. Детей, обычно окружающих ее, галдящих, одаряемых то сладостями, то подзатыльниками, не было видно.
Глаза коменданта в черных ямах глазниц с минуту безразлично рассматривали юношу, потом взгляд Гомеша скользнул куда-то вверх, к серому бетонному потолку.
Молчание затягивалось, в комнате душно, хотя оба небольших, забранных решеткой окна открыты. Умирающий дышал хрипло, широко раскрытым ртом.
— Я застрелил Франка Рохо, — сказал Майк,
Гомеш медленно перевел взгляд на юношу, на худом лице его появилось слабое подобие саркастической улыбки.
— Я знал, что так случится, — чуть слышно сказал он. — А ведь он был совсем-совсем здоров.
— Вы тоже выздоровеете… вернетесь в Португалию…
Майк не верил собственным словам, как не верил им и умирающий капитан Гомеш.
— Вы остаетесь в форте… комендантом… Свяжитесь по радио с Гидау… Доложите штабу генерала ди Ногейра… Если они… хотят сохранить форт, пусть пришлют подкрепление.
Комендант закрыл глаза, бессильно откинулся на подушку. Майк ждал.
— У меня еще две просьбы… Отправьте мою жену и детей… в буш. Не в Гидау, не в Колонию, только в буш… Это их страна, они родились здесь. И еще… Берегите людей. Солдат и тех — в буше… Война проиграна, но… они… они очень упрямы…
Гомеш впал в беспамятство, и Майк не мог спросить, кого комендант называл «они»…
…Браун снова прошелся по бетонной коробке столовой. Забыли о нем, что ли? Долго же они, эти члены комиссии, совещаются…
Дверь зала заседаний отворилась. На пороге появился толстяк полковник. Лицо его было торжественно. Сопровождаемый членами комиссии, он важно проследовал к своему месту за столом.
И сейчас же на пороге еще не успевшей закрыться двери показалась Мелинда.
— Умер… Команданте… умер… Держась за притолоку, она медленно опустилась на пол.
Выслушав известие о смерти коменданта, полковник де Сильва перекрестился, но не прервал заседания. Впрочем, оно длилось ровно столько, сколько понадобилось времени «иезуиту», чтобы сообщить: комиссия не нашла ничего предосудительного в поведении капитана Майка Брауна и считает ответственным за провал операции «Под белым крестом Лузитании» покойного Франка Рохо, отступившего от плана операции и давшего возможность противнику окружить его «Огненную колонну». Капитан Коста прочел это по бумажке, и лицо его было откровенно недовольным, зато жабье лицо полковника сияло, а унылый майор несколько раз клюнул вислым носом, что, видимо, означало поздравления.
Капитана Гомеша хоронили рано утром, до наступления жары, на крепостном кладбище, где погребали и погибших солдат гарнизона.
Ритуал был скор и несложен. Отец Игнасио прочел последнюю молитву. Офицеры первыми бросили в могилу по горсти красной земли. Трижды грянул прощальный залп, и взвод солдат удалился вразброд, пыля тяжелыми башмаками.
И тогда Мелинда рухнула на рыхлый холмик. Пятеро детей, одетых в торжественные, расшитые яркими узорами национальные костюмы — широкие навыпуск рубахи и короткие, чуть ниже колен, резко суживающиеся книзу брюки, вцепились в длинную черную юбку матери и, словно по команде, заплакали.
Полковник первым надел фуражку, унылый майор Коррейя, взглянув на солнце, поспешил последовать его примеру, и лишь капитан Коста медлил, думая о чем-то своем. Наконец и он, вздохнув, надел фуражку.
Тем временем от толпы африканцев, стоявшей в некотором отдалении, а теперь устремившейся к могиле, отделилось вдруг несколько женщин, обнаженных до пояса, с лицами, натертыми мелом, — плакальщицы.
Толпа сомкнулась вокруг могилы. Раздались рыдания, переходящие в пронзительные вопли, вой, какие-то выкрики. Внезапно над толпой взлетел петух, только что обезглавленный, кровь его окропила людей мелкими брызгами, потом он упал в стороне в пыль, забился.
Майк в недоумении посмотрел на священника. Лицо отца Игнасио было торжественно. Он понял взгляд европейца:
— Таков обычай моего народа. И если вера во что-то помогает человеку в жизни, нельзя лишать его этого… господин команданте!
И, подчеркнуто низко поклонившись, старик медленно побрел прочь от могилы, над которой совершался языческий ритуал обитателей буша, к пакгаузам, где жили в форте африканцы.
Круг у могилы то расширялся, то сжимался опять. Женщины, мужчины, дети, раскрашенные траурной белой краской, что-то пели, ритмично притопывая, хлопая в ладоши. То один, то другой участник церемонии посыпал себе красной пылью голову. Затем где-то в стороне ударил барабан, к нему присоединился другой. Удары следовали сначала редко, потом стали учащаться. В ритме их было что-то взвинчивающее нервы, нагнетающее напряженность.
Плакальщицы затихли, люди замерли, обернувшись к пакгаузам. И тогда из бетонного строения вышла странная фигура.
Голову ее скрывала большая деревянная маска — белая, с огненно-красным ртом и плотно сомкнутыми веками, с вырезанными на лбу скорченными фигурками людей и крутыми, по-бараньи загнутыми рогами. Руки и ноги человека в маске обтянули белые нитяные чулки. Торс — в старой солдатской рубашке с нашитыми на нее разноцветными ленточками, навешанными кусками железа и дерева. Юбка из некрашеной рафии, не доходившая до колен, была украшена так же.
Два человека, чьи руки и ноги тоже обтянули чулки, а па головы натянуты чулки с узкими прорезями для глаз, торжественно вели ничего не видящего колдуна прямо к могиле.
Впереди и позади колдуна шло по барабанщику. Рядом, пританцовывая, двигалось пять-шесть полуобнаженных, разрисованных белой краской мужчин со сплетенными из рафии круглыми лопатками-веерами на коротких ручках, которыми они усиленно обмахивали колдуна и его провожатых.
Толпа у могилы разделилась: мужчины выстроились в одну шеренгу, женщины — в другую, образовав длинный неширокий коридор, в который предстояло вступить колдуну. Коридор вытянулся так, что Майк оказался у самого входа. Ему потребовалось отступить, но в этот момент колдун и все, кто шел с ним, поравнялись с Майком. На несколько мгновений они окружили Брауна. И тогда один парень из свиты колдуна почти прижался к нему и вежливо сделал у его лица несколько взмахов веера.
— Господин комендант, — услышал Браун быстрый шепот. — Я приду за ответом сегодня…
И в руку Майка скользнула теплая палочка — обычная шариковая ручка, одна из тех дешевых ручек, которыми наводнен сегодня весь мир.
Парень сразу же отскочил, закружился приплясывая, смешался со свитой колдуна.
«Посланец от капитана Мориса». Сжимая в ладони ручку, Майк быстро огляделся. Все шло своим порядком: слаженное, веками отрепетированное представление.
Два хора — мужской и женский — то наступали друг на друга, то расходились, отбивая все убыстряющийся ритм ладонями, образуя то сужающийся, то расширяющийся круг, в котором медленно кружился колдун. Майк невольно улыбнулся: белые чулки хоть и скрывали тощие ноги колдуна, сходство их с ногами отца Игнасио было несомненным.

ОПЕРАЦИЯ НАЧИНАЕТСЯ
Мама Иду принимала гостя. Одноглазый ветеран Нхай важно сидел в холле виллы Мангакиса, в глубоком зеленом кресле, и потягивал из высокого стакана холодное пиво, степенно беседуя с Евгением. На нем почти новый красный пиджак, слегка великоватый, как и бирюзовые брюки, — все это было уступлено Нхаю одним из приятелей, которые имелись у него повсюду, в том числе и в Габероне.
Юноша пил прохладительный «севен ап» прямо из зеленой, по-огуречному пузатой бутылки и с интересом слушал рассказ бывалого «фридомфайтера» о своем отце и отце Елены, которые находились сейчас за много километров от Габерона — в буше, в Освобожденной зоне.
Мама Иду и Елена сновали между холлом и кухней — и на низком столике у кресел появлялось все больше блюд с арахисом, фисташками, хрустящей соленой соломкой. Мама Иду — веселая, одетая в свое самое лучшее платье из розоватой переливающейся парчи и в тюрбане той же ткани, с десятками тонких золоченых браслетов на обеих руках, была неотразима.
Красочно, насколько позволял его неуверенный английский язык, Нхай повествовал Евгению, как доктор Балла оперировал Корнева-старшего и как в этот момент туги начали бомбить госпиталь. С «алуэтов». По ним ударили ракетами, один даже сбили. А доктор Балла — хоть бы что, продолжал свое дело.
Но Нхай не рассказал Евгению, почему ему вдруг опять пришлось прибыть в Габерон. Это было задание, а старый солдат умел держать язык за зубами.
Потом Нхай поведал, как вместе с другими партизанами загонял «десперадос» к форту — словно кабанов-бородавочников в сеть, сплетенную из лиан. Их уводил белый офицер.
Да, да, тот самый офицер, который попал в плен во время разгрома «Огненной колонны» Великого Охотника Франка Рохо…
— Майк? — вырвалось у Елены, которая в этот момент подошла к столу с большим блюдом.
— Майк? — переспросила девушка и, побледнев, опустилась в кресло. — Он… жив?
— Он бежал, — Нхай хитро улыбнулся. — Бежал, убив двух охранников.
Разве мог старый Нхай рассказать обо всем, что действительно было? Так доложил старый Нхай даже в штабе, когда его вызвал начальник контрразведки Кваме Араухо.
— Странно, — сказал начальник, пристально вглядываясь в плутоватое лицо одноглазого ветерана, держась за щеку длинными тонкими пальцами и морщась от зубной боли. — Офицер тугов… бежал из плена? И капитан Морис… не смог этому помешать?
Араухо поманил худым, похожим на сухую костяшку пальцем Нхая, стоявшего навытяжку у самой двери.
— Иди сюда… — И вынул из папки пачку фотографий. — Посмотри-ка… Не узнаешь?
На старого солдата смотрело со всех фотографий одно и то же лицо. Юноша на теннисном корте, прижимающий к груди ракетку… Он же на охоте… Вырезка из газеты — получает приз в Клубе стрелков. А вот он — вместе с мисс Мангакис, даже мама Иду оказалась на этой фотографии!
— Майк Браун, — твердо отчеканил Араухо. — Это был он?
Чувствуя, что совершает непоправимое, Нхай кивнул.
Кваме Араухо откинулся на спинку кресла:
— Майк Браун… Очень забавно…
— Он бежал, убив двоих… — торопливо заговорил старый солдат.
— Ах да… Тем хуже… Тем хуже…
Нхай не знал, не мог знать, что после его ухода Араухо поспешил в кабинет Кэндала, но вошел он туда спокойно, уверенно, и на лице его была лишь гримаса, вызванная зубной болью.
Молча протянул он Кэндалу тоненькую папку с надписью на обложке: «Майк Браун».
Кэндал с недоумением взял папку.
— Это… сын плантатора Брауна, бежавшего в Колонию, когда земли его были национализированы. Этот мальчишка стал наемником и служит тугам. Он был здесь вместе с майором Хором в ночь, когда туги организовали высадку десанта. Тогда капитан Морис отпустил его.
Араухо не сводил с Кэндала пристального взгляда.
— Я знаю об этом. Капитану Морису пришлось обосновывать этот свои поступок перед специальной комиссией армии Боганы.
— Так вот! — в голосе Араухо зазвенело торжество. — Капитан Морис опять отпустил Майка Брауна!
— Подожди! — поморщился Кэндал, выставляя перед собою ладонь. — Я тебя не понимаю.
— Я считаю необходимым запросить у разведывательных органов Боганы объяснения относительно действий капитана Мориса на нашей территории! Лично я их квалифицирую… как предательство.
Кэндал улыбнулся, встал, обошел стол и дружески обнял Араухо.
— Ну не мечи молнии, ты же не Шанго! А в отношении Мориса… Кстати, и Жоа обвинял его во вмешательстве в наши дела, считая иностранцем. Ему я ничего не сказал, но начальник контрразведки… — Кэндал спрятал улыбку в бороде, — конечно, имеет право знать, что в последней операции капитан участвовал уже как служащий нашей армии, как человек, которому поручено реорганизовать нашу военную разведку. Араухо нахмурился:
— Вот этого я уж не ожидал от тебя, Кэндал! — Голос его был полон горечи и искренней обиды.
— Хорошо, что ты не столь сверхгоряч, как Жоа. А то бы я нажил сегодня еще одного злейшего врага! — рассмеялся Кэндал…
Старый Нхай тем временем под веселые шуточки курсантов, этих молодых зубоскалов, обряжался в красный пиджак и бирюзовые брюки, собираясь на свидание к маме Иду, своей невесте.
Однако, выйдя за ворота лагеря «фридомфайтеров», Нхай вместо района бывшего сеттльмента, где стояла вилла Мангакиса, неожиданно свернул к «кладбищу Истории» — так в Габероне называли болотистый пустырь на берегу океана. Туда после провозглашения независимости со всего города свезли бронзовые статуи колониальных губернаторов и генералов-завоевателей и где они валялись теперь, покрываясь зеленью и дожидаясь отправки на переплав.

На берегу океана Нхай прошел к одной из старых лодок. На корме древней посудины сидел рыбак в широкополой шляпе с обвислыми полями, в грязной красной рубахе и неопределенного цвета брюках, закатанных по колено. Стремительно темнело. Рыбак собирал удочки, попыхивая сигаретой.
— Да поможет тебе Катарвири, владетельница воды! — громко сказал старый солдат.
— Катарвири знает свое дело, — лениво отозвался рыбак.
— Начальник говорил со мною сегодня… — сразу перешел к делу Нхай. — Он показывал мне фотографию белого офицера… Он не поверил ни одному моему слову.
Сигарета пыхнула опять. Нхай успел заметить на лице рыбака довольную улыбку.
— Кто-нибудь еще расспрашивал тебя о том офицере?
— Нет, — твердо ответил Нхай. Капитан Морис вскинул голову:
— Ты уверен?
— Камарад! — обиделся Нхай. — Ты же знаешь, что, хотя глаз у меня только один, никто еще не мог скрыть от меня свои следы.
1 2 3 4 5 6 7 8