Тракезиец Валерий стал императором.
Геладикос, которому некоторые поклонялись как сыну Джада и изображали на мозаиках святых куполов, погиб в своей колеснице, когда нес на землю огонь от солнца.
Часть первая
Чудо-птица, сделанная из золота, –
Большее чудо, чем птица или изделие…
Глава 1
Имперская почта, как и большинство гражданских служб в Сарантийской империи, после того как умер Валерий Первый и его племянник, взяв себе надлежащее новое имя, занял Золотой Трон, находилась в ведении начальника канцелярии.
Необычайно сложные почтовые маршруты пролегли в завоеванные маджритские пустыни и Эсперанью далеко на западе, вдоль длинной, вечно меняющейся границы с бассанидами на востоке и от северных глухих лесов Карша и Москава до пустынь Сорийи. Они требовали значительных вложений средств и людских ресурсов, а также частых реквизиций работников и коней в тех сельских общинах, которые удостоились сомнительной чести быть местом расположения имперских почтовых постоялых дворов.
В обязанности имперского курьера входила доставка общественной почты и придворных документов. Платили за нее умеренно, зато требовала она нескончаемых, трудных путешествий, иногда по неспокойной территории, в зависимости от настроений варваров или бассанидов в данном районе. То, что должности курьеров пользовались большим спросом и за них давали соответствующие взятки, отражало в основном те возможности, которые могли представиться через несколько лет.
Полагалось, чтобы курьеры имперской почты являлись по совместительству шпионами. Прилежный труд на этом тайном поприще в сочетании с соответствующей мздой могли обеспечить назначение прямо в службу разведки, где риск был больше, дальних поездок меньше, а вознаграждение значительно выше. Появлялся также шанс оказаться, наконец, получателем части вышеупомянутых взяток.
По мере приближения преклонного возраста переход из рядовых шпионов, скажем, в содержатели крупного почтового постоялого двора мог обеспечить безбедную старость. Особенно если у тебя хватает ума, а постоялый двор находится достаточно далеко от города, чтобы позволить себе добавлять больше воды в вино и увеличивать доход, принимая постояльцев без необходимых документов.
Короче говоря, должность курьера была удачей для человека достаточно обеспеченного, чтобы начать эту карьеру, но слишком бедного, чтобы его семья могла устроить его на более хлебное место.
Собственно говоря, все вышесказанное является правдивым описанием компетенции и истории жизни Пронобия Тилитика. К несчастью, он получил при рождении смешное имя, за что часто проклинал деда своей матери и досадное незнание самой его матерью современного армейского жаргона. При скромных способностях в области права и счета и скромном положении его семьи в сарантийской иерархии Тилитик вынужден был без конца выслушивать рассуждения о том, как ему повезло, когда двоюродный брат матери помог ему заполучить должность курьера. Его жирный кузен, надежно пристроивший свой толстый зад на скамью среди клерков имперского налогового управления, был одним из тех, кто любил твердить об этом на семейных сборищах. Тилитик вынужден был улыбаться и соглашаться. Много раз. Его родные часто устраивали семейные праздники.
При такой гнетущей обстановке иногда он даже испытывал облегчение, покидая Сарантий. Теперь его мать постоянно требовала, чтобы Тилитик нашел себе богатую жену. И вот он снова в дороге, с пачкой писем, и направляется в столицу варваров-антов в Батиаре – в город Варену и в другие населенные пункты, расположенные по пути. Еще он нес один особый пакет, доставленный, как ни странно, от самого канцлера, с затейливой печатью и указаниями от евнухов вручить его адресату в торжественной обстановке.
Ему дали понять, что это какой-то важный художник. Император перестраивал Святилище божественной мудрости Джада. Со всех концов Империи и из-за ее пределов в столицу созывали мастеров. Тилитика это раздражало: варвары и неотесанные провинциалы получали официальные приглашения и вознаграждение в три раза больше его собственного жалованья, чтобы принять участие в осуществлении идеи императора.
Однако ранней осенью, на хороших дорогах, ведущих на север, а после на запад через Тракезию, трудно было сохранять сердитую мину. Даже Тилитик обнаружил, что погода поднимает ему настроение. Солнце мягко светило над головой. Хлеба на севере уже убрали, а когда он повернул на запад, виноградники на склонах уже налились пурпуром поспевающих ягод. От одного их вида в нем просыпалась жажда. Почтовые постоялые дворы на этой дороге он знал хорошо, в них курьеров редко обманывали. В одном из них он задержался на несколько дней – пускай этот чертов мазилка немного подождет своего вызова – и лакомился жареной на вертеле лисой, туго начиненной виноградом. Девица, которую он запомнил с прошлого путешествия, кажется, тоже его вспомнила. Правда, хозяин гостиницы взял с него двойную плату за ее особые услуги, но Тилитик об этом знал и рассматривал как одну из привилегий того положения, которое мечтал сам со временем занять.
Однако в последнюю ночь эта девица попросила его увезти ее с собой, что было просто смехотворно.
Тилитик с негодованием отказался и под влиянием большого количества почти неразбавленного вина прочитал ей лекцию о благородном происхождении его матери. Он лишь слегка преувеличивал, едва ли это необходимо, когда имеешь дело с деревенской проституткой. Кажется, она не слишком благосклонно восприняла его выговор, и утром, уезжая, Тилитик думал о том, что зря одарил ее своим расположением.
Через несколько дней он был уже в этом уверен. Срочные медицинские показания настоятельно потребовали, чтобы он повернул на север и задержался на несколько дней в хорошо известной больнице Галена, где его лечили от половой инфекции, которой девица его наградила.
Ему делали кровопускания, очищали при помощи какого-то лекарства, после которого его желудок и кишечник бурно отдавали содержимое, заставляли поглощать разные противные жидкости, выбрили ему пах и втирали обжигающую, дурно пахнущую черную мазь два раза в день. Ему велели есть только мягкую пищу и воздерживаться от половых сношений и вина в течение неестественно долгого периода времени.
Больницы стоили дорого, а эта, прославленная, особенно. Тилитик вынужден был дать взятку главному смотрителю, чтобы причиной его пребывания там записали раны, полученные во время исполнения обязанностей. В противном случае ему пришлось бы заплатить за лечение из собственного кармана.
Ну та вшивая девка с постоялого двора и была раной, полученной на имперской службе, не так ли? В этом случае смотритель мог послать счет непосредственно в имперское почтовое ведомство, и он, конечно, прибавит к перечню процедур еще десяток, которых Тилитик не принимал, и положит эти деньги в собственный кошелек.
Тилитик оставил строгое письмо для содержателя постоялого двора, который находился в четырех днях езды от больницы, чтобы его доставил курьер, едущий обратно на восток. Пусть эта сучка обслуживает рабов и крестьян в переулке за притоном, если не следит за своей чистотой. Почтовые постоялые дворы на дорогах Империи были лучшими в мире, и Пронобий Тилитик считал своим долгом позаботиться о том, чтобы девицы уже не было, когда он приедет туда в следующий раз.
Он находится на службе императора Сарантия. Такие вещи непосредственно бросают тень на могущество и престиж Валерия Второго и его великолепной императрицы Аликсаны. Тот факт, что императрицу в молодости покупали и использовали точно так же, как и девушку с постоялого двора, не обсуждался открыто на данном этапе исторического развития. Но нельзя запретить человеку думать. Не могут же тебя убить за мысли.
Частично Тилитик выдержал предписанный период воздержания, но одна таверна в Мегарие, портовом городе западной Саврадии, которая была ему слишком хорошо знакома, оказалась большим искушением. На этот раз он не вспомнил ни одной из тамошних девиц, но все они были достаточно бойкими, а вино хорошим. Мегарий славился приличным вином, какой бы варварской страной ни была остальная Саврадия.
Неприятный инцидент, возникший из-за шуток по поводу его имени, которые однажды вечером позволили себе неотесанный подмастерье и торговец иконами Геладикоса, закончился раной подбородка и вывихом плеча. Это потребовало дальнейшего лечения и более длительного пребывания в таверне, чем Пронобий рассчитывал. Оно стало совсем неприятным после нескольких первых дней, так как две из прежде расположенных к нему девиц подхватили, к несчастью, ту же болезнь, от которой он уже должен был вылечиться к тому времени, и они открыто обвинили Тилитика.
Конечно, его не вышвырнули вон, все же он был имперским курьером, а девицы – всего лишь проститутками, одна из них даже рабыней. Но после этого ему стали приносить остывшую или подгоревшую еду, и никто не рвался помочь человеку с больным плечом справиться с тарелками и кубками. К тому времени, когда Тилитик решил, что уже достаточно здоров, чтобы продолжить путь, он чувствовал себя жестоко и несправедливо обиженным. Хозяин таверны, родом из Родиаса, дал ему письма к родственникам в Варене. Тилитик выбросил их в кучу мусора у гавани.
Уже наступила поздняя осень, и начались дожди. Он Успел на один из последних небольших кораблей, плывущих на запад через бухту к батиарскому порту Милазия. И под холодным непрерывным дождем, несколько раз опустошив свой желудок за борт, Тилитик причалил к берегу. Он не очень любил море.
Город Варена, где держали свой двор варвары-анты, все еще наполовину язычники, которые разграбили Родиас сто лет назад и завоевали всю Батиару, находился в трех днях езды дальше на запад, а если поспешить – в двух. Но не было никакого смысла спешить. Пока Тилитик пережидал дождь, он угрюмо пил в таверне возле гавани. Раны служат ему оправданием, решил он. Это была очень трудная поездка. Его плечо все еще болело.
И ему действительно нравилась та девушка из Тракезии.
* * *
В эту хорошую погоду Пардос стоял на улице, у печи, где гасили известь для штукатурки. Жар огня был приятен, когда поднимался ветер, и Пардос любил находиться во дворе святилища. Присутствие покойников под надгробиями его не пугало, по крайней мере при свете дня. Джад повелел, что человек должен умереть. Война и чума были частью мира, сотворенного богом. Пардос не понимал, почему, но он и не надеялся понять. Священники, даже когда расходились во мнениях по поводу доктрины или сжигали друг друга из-за Геладикоса, все учили, что нужно быть покорным и верить, а не пытаться самонадеянно понять. Пардос знал, у него не хватит мудрости ни для того, чтобы быть самонадеянным, ни для того, чтобы понять.
За вытесанными, выточенными камнями на могилах покойников, чьи имена известны, возвышался темный холм земли – на нем еще не выросла трава – в северном конце двора. Под ним лежали тела тех, кого унесла чума. Она разразилась два года назад и потом еще раз, прошлым летом, и убила слишком много людей, так что их хоронили всех вместе рабы из военнопленных. В могилу положили известь, смешанную с некоторыми другими минералами. Считалось, что они помогают удержать в могиле обиженные души мертвых и то, что их убило. Несомненно, это помешало снова вырасти траве. Царица приказала трем придворным хиромантам и старому алхимику, который жил за городскими стенами, наложить сдерживающие заклятия. Сделали все, что только можно было придумать после чумы, что бы ни говорили священники и верховный патриарх о языческой магии.
Пардос нащупал свой солнечный диск и возблагодарил бога за то, что остался в живых. Он смотрел, как черный известковый дым из печи поднимается вверх, к белым быстрым облакам, и отметил красные и зеленые цвета осени в лесу на востоке. В синем небе пели птицы, и трава была зеленой, хотя коричневатый оттенок начал проступать возле святилища, там, где полуденное солнце не могло проникнуть в тень от новых стен.
В мире было много цветов. Криспин не раз заставлял его видеть цвета. Думать о них, как они играют на фоне друг друга и друг с другом; задумываться о том, что происходит, когда облако заслоняет солнце, как сейчас, и трава под ним темнеет. Как бы он назвал этот оттенок в своих мыслях? Как бы он его использовал? В морском пейзаже? В сцене охоты? В мозаичном изображении Геладикоса, который возносится над осенним лесом к солнцу? Посмотри на траву, быстрее, пока не вернулся свет. Представь себе этот цвет в стеклянных и каменных кусочках мозаики. Закрепи его в памяти, чтобы потом ты смог сотворить мозаичный мир на стене или на куполе.
Разумеется, при условии, что в завоеванной Батиаре когда-нибудь снова построят стекольную мастерскую, где бы делали красное, синее и зеленое стекло, достойное этих названий, а не тусклое, полное пузырьков и усеянное наростами, как то, что им доставили сегодня утром из Родиаса.
Мартиниан, человек хладнокровный и, возможно, ожидавший этого, только вздохнул, когда развернули листы стекла, которых они с таким нетерпением ожидали. Криспина одолел один из его печально известных приступов ярости, он с богохульственными проклятиями обрушил кулак на верхний лист, имевший грязно-коричневый цвет вместо красного, и порезал руку.
– Вот красный цвет! А это цвет навозной кучи! – кричал он, роняя капли крови на коричневатый лист.
Собственно говоря, его ярость могла позабавить, если только не ты становился причиной его гнева. Закусывая пивом и хлебными корками или шагая назад, к стенам Варены, на закате после работы, подмастерья и ученики рассказывали друг другу истории о том, что сказал или сделал Криспин в гневе. Мартиниан говорил ученикам, что Криспин очень умен, что он великий человек. Пардос спрашивал себя, не является ли вспыльчивость обязательным спутником этих качеств.
В это утро Криспин высказал несколько потрясающе оригинальных идей насчет того, как расправиться с управляющим стекольными мастерскими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10