– Даже бисексуалом не был.
Из соседнего «кубика» послышался приглушенный визг.
Хетер устало улыбнулась.
– Это Мэри. Она опять смотрит на «Битлз».
– На «Битлз»?
Хетер на несколько секунд прислушалась.
– Клуб «Топ-Тэн» в Гамбурге. Апрель тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Легендарные выступления. Считают, что лучше, чем тогда, «Битлз» не играли никогда. Эти выступления не были записаны на кинопленку, поэтому до сих пор их, естественно, никто не видел. Мэри каждый вечер смотрит эти выступления.
– Гм-м-м… А как вы между собой?
Хетер остановила взгляд на экране и заговорила шепотом:
– Я боялась, что мы совсем рассоримся. Давид, я понятия не имею о том, чем она занимается половину времени, куда ходит, с кем встречается… Мне достается только ее злость. Она и сегодня-то сюда пошла только потому, что я ее подкупила червокамерой. А для чего еще, кроме «Битлз», она ею пользуется, я не знаю.
Давид растерялся.
– Я немного сомневаюсь в этичности того, что я вам предлагаю. Но… вы хотите, чтобы я это выяснил?
Хетер нахмурилась и убрала с глаз прядь седеющих волос.
– А вы можете?
– Я поговорю с ней.
Изображение на софт-скрине стало устойчивым.
«Мир почти не обратит внимания и ненадолго запомнит то, что мы сегодня здесь говорим, но никогда не забудет того, что они здесь сделали…»
Аудитория Линкольна – почти без исключения мужчины в цилиндрах и черных сюртуках – выглядела, по мнению Давида, на редкость чужеродно. А сам Линкольн возвышался над ними настолько высокий и тощий, что выглядел почти карикатурно. И его голос звучал раздражающе пронзительно и гнусаво. И все же…
– И все же, – заключил Давид, – в его словах по сей день заключена движущая сила.
– Верно, – кивнула Хетер. – Я думаю, Линкольн переживет процесс составления его подлинной биографии. Он был сложным человеком, непонятным, никогда не слыл прямолинейным. Он говорил людям то, что они хотели от него услышать. Иногда это были проаболиционистские речи, иногда – нет. И конечно же, он не был легендарным Эйбом. Старина Эйб, честняга Эйб, отец Эйб… Но он жил в трудные времена. Он прошел через кошмар войны, превратив ее в крестовый поход. Если бы не Эйб, кто знает – выжила бы нация?
– И он не был геем.
– Не был.
– А как же с дневником Джошуа Спида?
– Это ловкая подделка, сфабрикованная после смерти Линкольна кружком сторонников конфедератов, стоявших за покушением на Авраама. Все было пущено в ход ради того, чтобы очернить его даже после того, как они отняли у него жизнь…
Сексуальная жизнь Авраама Линкольна стала объектом осуждения после обнаружения дневника, предположительно написанного Джошуа Спидом, торговцем из Спрингфилда, штат Иллинойс, с которым Линкольн, в ту пору юный нищий юрист, вместе на протяжении нескольких лет снимал квартиру. Несмотря на то что впоследствии и Линкольн, и Спид женились (и вдобавок имели репутацию бабников), все же ходили слухи о том, что они жили как любовники-геи.
В трудные первые годы двадцать первого века Линкольн возродился как символ политического лидера, отличавшегося терпимостью и способностью общаться с широкими массами населения. Линкольн – двойственный герой рубежа веков. В пасхальную ночь две тысячи пятнадцатого года, в день сто пятидесятой годовщины покушения на Линкольна, около его мемориала в Вашингтоне состоялось многолюдное празднование под открытым небом. Всю ночь громадная каменная фигура Линкольна купалась в свете прожекторов.
– … У меня имеются нотариально заверенные материалы, полученные с помощью червокамеры и доказывающие это, – сказала Хетер. – Я просмотрела и сделала записи всех сексуальных встреч Линкольна. Ни единого признака нетрадиционной ориентации.
– Но Спид…
– В те годы, в Иллинойсе, они с Авраамом спали в одной постели. Но в то время в этом не было ничего особенного. У Линкольна просто-напросто не было денег, чтобы он мог купить себе отдельную кровать!
Давид почесал макушку.
– Думаю, – пробормотал он, – все ужасно рассердятся.
– Что ж, – пожала плечами Хетер, – придется с этим свыкнуться. Ни героев, ни сказок. Успешные лидеры всегда прагматики. Всякий раз, когда они совершают выбор, им приходится выбирать из двух зол. И Линкольн, самый мудрый, всегда выбирал наименьшее зло. А большего от лидеров просить трудно.
Давид кивнул.
– Может быть. Но вам, американцам, сильно повезло в том смысле, что ваша история уже почти закончилась. А нам, европейцам, предстоит еще несколько тысяч лет раскопок.
Они умолкли, глядя на скованные фигуры Линкольна и тех, перед кем он выступал, слушая тонкие голоса и шелест аплодисментов этих давно умерших людей.

/18/
ЗОРКОСТЬ

Прошло шесть месяцев, а дело Кейт все еще не было передано в суд.
Раз в несколько дней Бобби звонил спецагенту ФБР Майклу Мейвенсу и просил того о встрече. Мейвенс методично отказывался.
А потом вдруг, к полному изумлению Бобби, Мейвенс пригласил его приехать в Вашингтон и явиться в штаб-квартиру ФБР. Бобби поспешил взять билет на самолет.

Мейвенса он обнаружил в его кабинете, небольшом, безымянном, тесном и без окон. Мейвенс сидел за столом, водрузив ноги на стопку папок с документами, сняв пиджак и распустив галстук. Агент смотрел программу новостей на маленьком софт-скрине. Он приложил палец к губам, дав тем самым Бобби знак помалкивать.
Шел сюжет о том, какой массовый характер приобрел «поход за правдой» рядовых жителей США, пожелавших заглянуть в самые мрачные уголки истории, – теперь, когда хронообъектив червокамеры стал доступным для приватного пользования.
Помимо копания в грязном прошлом друг друга, в промежутках между любованием или стыдом от лицезрения себя самих в юности, люди начали обращать безжалостное око червокамеры на богатых и сильных мира сего. Прокатилась новая волна уходов в отставку с видных государственных постов, с руководящих должностей в крупных корпорациях и организациях из-за раскрытия различных преступлений в прошлом. Всколыхнулись старые конфликты. Были раздуты угли былого скандала с табачными компаниями, знавшими о токсическом действии своей продукции и даже манипулировавшими им. Сотрудничество крупных мировых компаний с нацистской Германией (многие из них существовали до сих пор, и некоторые из них были американскими) с целью извлечения прибыли оказалось намного более широким, нежели думали раньше; оправдание отказа от обличения пособников нацизма ради того, чтобы способствовать экономическому росту после войны, выглядело при таком раскладе весьма сомнительным. Большинство производителей компьютеров, как выяснилось, и в самом деле не обеспечили потребителей адекватной защитой в то время, когда в начале века на рынок были выброшены микроволновые микрочипы, и это привело к вспышке раковых заболеваний… Бобби сказал:
– Вот вам и пугающие прогнозы насчет того, что обычные граждане еще не созрели для того, чтобы пользоваться таким могучим средством, как хронообъектив. На мой взгляд, все говорит о большой ответственности.
Мейвенс проворчал:
– Может быть. Хотя при этом мы все пользуемся червокамерой и для всяких пакостей тоже. По крайней мере, все эти граждане-крестоносцы не только нападают на правительство. Я всегда думал, что гораздо опаснее для свободы крупные корпорации, что они способны в этом смысле на гораздо большее в сравнении с нами. На самом деле мы, представители власти, их как раз сдерживали.
Бобби улыбнулся.
– Мы – «Наш мир» – оказались втянутыми в микроволновый скандал. До сих пор идет рассмотрение требований компенсации ущерба здоровью.
– Все извиняются перед всеми остальными. Что за мир… Бобби, я должен сообщить вам, что мы, похоже, практически не продвинулись вперед в деле мисс Манцони. Но если хотите, мы можем об этом поговорить.
У Мейвенса был изможденный вид – черные круги вокруг глаз. Похоже, он недосыпал.
– Если дело не продвигается, почему я здесь?
Мейвенсу явно было неловко, он словно бы отчаялся. Он совсем растерял свою юную браваду.
– Потому, что у меня вдруг появилась масса свободного времени. Нет, меня не уволили, не думайте. Назовем это академическим отпуском. Одно из моих старых дел передано на пересмотр. – Он в упор посмотрел на Бобби. – И…
– И что?
– И я хочу вам показать, что на самом деле с нами делает ваша червокамера. Один раз покажу, один-единственный пример. Помните дело Уилсона?
– Уилсона?
– В Нью-Йорке, пару лет назад. Был убит парнишка-подросток из Бангладеш – он стал сиротой во время наводнения в тридцать третьем.
– Вспомнил.
– Агентство ООН подобрало для этого сироты по имени Миан Шариф приемных родителей в Нью-Йорке. Пожилые бездетные супруги до того удочерили девочку по имени Барбара и успешно ее воспитали. Вероятно. История выглядела просто. Миана убивают дома. Избивают и до, и после смерти. Судя по всему, насилуют. Главным подозреваемым был отец. – Мейвенс скривился. – Всегда первым делом подозревают членов семьи. Я занимался этим делом. Улики были косвенные, а психологический портрет Уилсона не продемонстрировал особой склонности к насилию, как сексуальному, так и к какому бы то ни было вообще. И все же у нас хватило материала, чтобы его обвинили. Филип Джордж Уилсон был казнен путем смертельной инъекции двадцать седьмого ноября две тысячи тридцать четвертого года.
– А теперь…
– Червокамеры то и дело нужны для ведения следствия по новым и неразобранным случаям, а дела закрытые, типа дела Уилсона, до сих пор редко подвергались пересмотру. Но теперь широкая общественность получила доступ к червокамере, все смотрят, куда хотят, вот люди и начали шевелить старые дела – своих друзей, родственников, даже свои собственные.
– И дошло до дела Уилсона.
– Угу. – Мейвенс уныло усмехнулся. – Может быть, вы можете понять, как я себя чувствую. Понимаете, до появления червокамеры я никогда не был уверен насчет правды в каждом отдельном случае. Ни одно свидетельство не бывает надежным на все сто процентов. Преступники научились морочить голову криминалистам. Так что я чего-то не видел собственными глазами, я и не мог знать, так ли все было на самом деле. Уилсон был первым, кого отправили на казнь после проведенного мной следствия. Я знал, что изо всех сил постарался установить истину. Но теперь, когда прошло несколько лет, я впервые смог увидеть преступление, которое было приписано Уилсону. И я узнал правду о человеке, которого послал на иглу.
– Вы уверены, что должны показывать мне…
– Все равно очень скоро об этом узнают все.
Мейвенс развернул софт-скрин так, чтобы Бобби было видно, и включил запись.
На экране появилось изображение спальни. Широкая кровать, гардероб, шкафчик с посудой, анимационные постеры музыкальных и спортивных звезд. На кровати лежал на животе парнишка-подросток – тоненький, в футболке и джинсах. Перед ним валялись тетрадки и черно-белый софт-скрин, а он смотрел на экран и покусывал ручку. Мальчик был смуглый, с пышными черными волосами.
Бобби спросил:
– Это Миан?
– Да. Умненький мальчишка, жил тихо, прилежно учился. Делает уроки. Шекспира читает, между прочим. Ему тринадцать, хотя, на мой взгляд, он выглядит младше. Что ж, старше ему уже не стать… Если захотите, чтобы я выключил, сразу так и скажите.
Бобби резко кивнул и твердо решил досмотреть запись до конца.
«Это проверка, – подумал он. – Проверка для всего человечества».
Открылась дверь, вошел полный пожилой мужчина.
– Входит отец. Филип Джордж Уилсон.
Уилсон держал в руке бутылку минеральной воды. Он откупорил ее и поставил на тумбочку рядом с кроватью. Мальчик оглянулся и что-то произнес.
Мейвенс сказал:
– Нам известно, что они говорили. Чем занимаешься, когда мама придет, и так далее. Ничего особенного, разговор как разговор.
Уилсон взъерошил волосы мальчика и вышел из комнаты.
Изображение замерло и слегка замерцало.
– Позвольте, я вам расскажу, что произошло потом – как мы это себе представляли в тридцать четвертом. Уилсон возвращается в комнату. Замахивается на мальчика. Мальчик его отталкивает. Тогда Уилсон набрасывается на него. Может быть, мальчик отбивается, но если и так, то никакого вреда он Уилсону не причиняет. У Уилсона нож – который мы, так уж вышло, не находим. Он наносит мальчику удары ножом, рвет на нем одежду. Он перерезает мальчику горло, а потом то ли насилует труп, то ли мастурбирует – мы обнаруживаем на теле Миана следы спермы Уилсона. А потом он берет окровавленный труп мальчика на руки и вызывает по «Поисковику» службу спасения.
– Вы шутите.
Мейвенс пожал плечами.
– Люди ведут себя порой очень странно. Суть в том, что в квартиру невозможно было войти и выйти из нее тоже было нельзя – двери и окна были закрыты, и никто их не взламывал и не выбивал. Камеры наблюдения в прихожей ничего не показали. У нас не было подозреваемых, кроме Уилсона, а против него имелась масса компромата. Он и не думал ничего отрицать. Я полагаю, он в конце концов сам уверился в том, что убил мальчика, хотя он этого и не помнил. Мнения экспертов разделились. Психоаналитики утверждали, что эго Уилсона было не в состоянии вынести мысль о таком отвратительном деянии. Поэтому он и подавил в себе память о случившемся. Кроме того, были циники, которые утверждали, что Уилсон лжет, что он отлично осознавал, что делает, а когда понял, что преступление не сойдет ему с рук, то стал разыгрывать амнезию, чтобы смягчить приговор. А еще были психоневрологи, объявившие, что Уилсон страдает какой-то формой эпилепсии.
Бобби подсказал Мейвенсу:
– Но теперь мы знаем правду.
– Да. А теперь – правда.
Мейвенс прикоснулся к софт-скрину, и изображение ожило.
В углу спальни находилась вентиляционная решетка. Она вдруг открылась. Мальчик Миан быстро вскочил с кровати и испуганно попятился в противоположный угол.
– Он не закричал, – негромко произнес Мейвенс. – Если бы закричал…
Из отверстия выбрался человек. Девушка в облегающем лыжном комбинезоне. На вид ей было лет шестнадцать, хотя на самом деле она могла быть и старше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49